.
Итак, можно с уверенностью сказать, что массовый красный террор сразу после Октябрьской революции отсутствовал.
После Февральской революции 1917 года, а затем и Октябрьской с установлением советской власти могло сложиться впечатление, что памятники искусства и старины отныне больше никому не нужны и они обречены на гибель и вечное забвение. Чиновники от культуры и молодые творцы Временного правительства и советского строя суетились поскорее проводить прошлое. Ведь претендовавшие на роль выразителей большевистских взглядов поэты и писатели громогласно проповедовали откровенно нигилистское, варварское отношение не только к отечественной, но и ко всей мировой культуре.
Так, в начале 1918 года сборники и журналы Пролеткульта десятками тысяч экземпляров тиражировали стихи пролетарских поэтов. Есть смысл ознакомиться с идеями некоторых рабочих стихотворцев.
Владимир Кириллов:
Мы во власти мятежного, страстного хмеля.
Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты».
Во имя нашего Завтра, сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.
Владимир Маяковский:
Белогвардейца
Найдите и к стенке.
А Рафаэля забыли?
Забыли Растрелли вы?
Время
Пулям
По стенам музеев тенькать.
Стодюймовками глоток
Старье расстреливай!
На самом деле это чистейший эпатаж — ничего они не собирались расстреливать, уничтожать, топтать, разрушать. Но эти слова мягко ложились в уши тех, кто потом все это делал в варварских наскоках, как, например, отморозки Москвы, порушившие немало памятников интересной советской эпохи, как их последователи в ходе десоветизации на хунтовской Украине, особенно начиная с 2014 года.
В послереволюционное время удары наносились по православию и других религиям многоконфессионального российского государства. За первые 20 лет советской власти было разрушено боле 70 тысяч храмов. «Карманное богословие» французского просветителя Поля Гольбаха действительно стало карманной книгой атеистов.
Росло и ширилось Белое движение. На послеоктябрьскую Россию был наброшен аркан из различных фронтов с высадкой десантов 14 стран Антанты. Цель была одна — разломать Россию, а потом поделить между странами-победителями. Думаю, ничего бы не получили и их слуги белогвардейцы, многие из которых искренне любили Россию и не хотели быть обманутыми. Но их уже традиционно обманул Запад.
Время меняет взгляды. Поэт Сергей Есенин революцию встретил с восторгом. Приезжая в Константиново, он читал матери: «Небо — как колокол, / Месяц — язык, / Мать моя — Родина /Я — большевик…» Но уже в 1920 году в драматической поэме «Страна негодяев» он констатирует, что в социализме ленинского образца стало «тесно всему живому».
Вот и получается, что единственного мнения об этом событии в общественном сознании нет: кто-то рад победе над «гнетом ненавистного царского режима», а кто-то тоскует «по стране, которую мы потеряли».
Белый террор начался с трех покушений на нового правителя России.
Первая попытка покушения на Ленина произошла вскоре после взятия большевиками власти. Это случилось 1 января 1918 года в половине восьмого вечера. По автомобилю, в котором ехали Ленин, Мария Ульянова и швейцарский социал-демократ Фриц Платтен, сидевший рядом с Владимиром Ильичом, стреляли. Иностранец успел пригнуть голову Ленина рукой, но сам получил ранение. Преступники с места происшествия скрылись.
Выехавшая на место преступления чекистская оперативная группа в ходе поисков злодеев возвратилась с нулевыми результатами. Подробности этого теракта вскрылись спустя несколько лет. О них заявил находившийся в эмиграции князь И. Д. Шаховской, выделивший на операцию с покушением на Ленина полмиллиона рублей.
Второе покушение на жизнь главы советского правительства произошло в середине января 1918 года. О нем мало кто знает, потому что оно почти не отражено в исторической литературе.
А дело было так — к управляющему делами Совнаркома Бонч-Бруевичу пришел неизвестный солдат. Беседу он сразу начал с откровения. Представившись георгиевским кавалером Спиридоновым, он заявил, что ему поручено выследить, а затем захватить или убить главу советской власти, за что организаторы обещали ему 20 тысяч рублей золотом. Вот тут чекисты не оплошали. Они скоро выяснили, что за Спиридоновым стояла организация «Союз георгиевских кавалеров» Петрограда. В ходе проведения розыскных мероприятий нашли и конспиративную квартиру «кавалеров» по адресу: Захарьевская улица, дом 14. В ночь на 22 января оперативная группа ВЧК внезапно нагрянула в этот террористический штаб и задержала борцов с новой Россией, изъяв целый арсенал оружия — винтовки, револьверы, взрывные устройства.
Третье, широко известное покушение, произошло 30 августа 1918 года в Москве на заводе Михельсона. Эсерка Фанни Каплан (сегодня только «выявилось», что она была полуслепая) совершила три выстрела в Ленина. Этот террористический акт стал искрой в загазованной страстями и боевыми действиями России. Советская власть объявила белым красный террор.
Но чаще первым актом красного террора называют убийство в Мариинской больнице двух депутатов Учредительного собрания — Шингарева и Кокошкина. Их лишила жизни 7 января 1918 года группа пьяных матросов. Однако эти убийства вовсе не отражали государственной политики — это был всплеск «беспощадного русского бунта».
Кстати, власть в то время вела себя сдержанно. Она отпустила под честное слово казацких атаманов Петра Краснова и Андрея Шкуро, готовивших кровавую расправу в Петрограде. А зря — пустили они кровушки российской и в годы Гражданской, и в Великую Отечественную. После Победы, а точнее — 16 ноября 1947 года по решению Военной коллегии Верховного суда СССР они были казнены.
Лидеру черносотенцев и руководителю очередного заговора Владимиру Пуришкевичу «впаяли» всего 4 года исправительных работ, отпустив его через три месяца из-за болезни сына. Меньшевик Давид Далин вспоминал:
«Первые 5–6 месяцев советской власти продолжала выходить оппозиционная печать, не только социалистическая, но и откровенно буржуазная…
На собраниях выступали все, кто хотел, почти не рискуя попасть в ЧК. Советский строй существовал без террора».
Смертная казнь была отменена еще при Временном правительстве, затем введена только на фронте. Но проходивший в Петрограде с 7 по 9 ноября 1917 года Второй Всероссийский съезд Советов ее полностью отменил.
С разгаром гражданских баталий декретом от 21 февраля 1918 года «Социалистическое Отечество в опасности!» Совнарком предоставил чекистам право использовать смертную казнь против контрреволюционеров и уголовников, застигнутых на месте преступления. До конца месяца расстреляли восьмерых грабителей-бандитов и одного немецкого шпиона, но вплоть до августа по политическим статьям в Петрограде не был казнен ни один человек.
Но тут справедливости ради следует признать, что на местах все же были случаи политических расправ. В основном этим кровавым делом занимались не большевики, а региональные царьки — полевые командиры из числа эсеров. Получается, что махновщину рождали не только казаки Екатеринославского анархиста атамана Махно.
Та атмосфера, которая окружала губернский город Екатеринославль в годы Гражданской войны, была одинаково характерна для большинства сел и хуторов послереволюционной России: большевики, бандиты, добровольцы, атаманы, дезертиры, нищие, беспризорные, матросы, солдаты…
Стрельба, воровство, грабежи, трибуналы, казни.
Для иллюстрации этого периода хочется обратиться к описанию автором махновщины в его книге «Смерш в Тегеране», посвященной одному из героев Тегерана 1943 года военному контрразведчику, генерал-майору Николаю Григорьевичу Кравченко.
«…Жилось сельчанам не здорово, каждая новая власть, проходившая обозами или пролетающая эскадронами, одинаково грабила дома «голубых рабов». Так называли местных землепашцев, дни проводивших на полевых работах. Поэтому пряталось в земле все то, что могло быть экспроприировано непрошенными гостями. Особенно боялись отчаянных и пьяных махновцев — гуляйполевцев.
Отец Николая трудился на злачном месте, как говорили завистники-соседи, — поваром в столовой, поэтому иногда баловал родных сэкономленными «излишками калорий»: то сахарку принесет, то десяток картофелин захватит, то кусочком сала одарит семью.
— Эти «излишки калорий» — результат усушек и утрусок, — улыбался он супруге, выкладывая на стол деликатесы.
— Ой, смотри, а то сраму не оберешься, если прихватят тебя с этими «излишками», — корила его жена. — А то посадють, тогда без тебя нам всем гаплык.
— Глупости ты мелишь, шо я ворюга якойсь? Так енто излишки стола — не пудами же ношу, а крохами.
— Все равно будь осторожен.
— Не забывай, милая, меня часто одаривает и сам хозяин столовой, — пытался оправдаться Григорий.
— Тебе виднее.
Часто наведывались проездами в Котовку атаманы. Но самыми впечатляющими были визиты отрядов батьки Махно.
— Коля, принеси дровец и разожги плиту, — попросила мать.
Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишек впрок.
Через полчаса плита гудела — тяга была отменная. Выложил ее друг отца — печник Спиридон Макуха.
— Такого мастера в округе не сыскать, — часто именно так рекомендовал его селянам Григорий.
Сидя у печки, Николай разомлел. Щеки сделались розовыми от жары. И вдруг он услышал свист на улице.
«Так свистеть может только Гриша», — подумал Николай и бросил просящий взгляд на мать.
— Небось, снова Гришка приглашает?