Этого человека нужно навестить как можно скорее. Но сначала – в душ. А потом перекусить нормальной земной пищей: извечная центрумовская сухомятка в сочетании с консервами уже давно вызывала у Ударника стойкое отвращение.
Полупустой маршрутный «пазик» чихнул мотором и замер на краю крошечной пустынной площади. Иван протиснулся сквозь узкую дверь, ежась от липкого и редкого снега, сыплющегося из низких облаков, и едва не наступил в грязную лужу. Типичный подмосковный пейзаж: одноэтажный облупленный магазин формата «все в одном», кособокие заборы дачных участков, почерневшие от времени электрические столбы да тонкая лента растрескавшегося асфальта, убегающая в неведомую даль. Сейчас здесь безлюдно: не сезон, дачники потянутся сюда из города лишь с наступлением поры пыльных летних отпусков. Достав из кармана потрепанную записную книжку, Ударник еще раз сверился с адресом, оглянулся по сторонам и зашагал по неровному асфальту, оставив площадь за спиной. Заблудиться тут было решительно невозможно: загородный поселок состоял из одной-единственной улицы.
Дом номер шестьдесят один оказался деревянным особняком с высокой мансардой, возведенным, похоже, еще в конце девятнадцатого века и с тех пор изрядно обветшавшим. Сбоку, за небольшой березовой рощицей, вольготно расположившейся прямо посередине участка, виднелась более современная постройка – не то гараж, не то большой дровяной сарай. Потоптавшись у калитки и не обнаружив дверного звонка, Иван по-хозяйски просунул руку в щель между штакетинами, открыл ветхий шпингалет и зашагал к дому по петляющей меж деревьев тропинке. Участок выглядел вполне ухоженным, к нему явно регулярно прикасалась крепкая хозяйская рука, однако редкие следы запустения проглядывали сквозь видимый порядок, точно подкладка сквозь проплешины в износившейся ткани старого сюртука. Вот груда подгнивших досок неаккуратно высится возле припорошенной снегом грядки, вот пожелтевший целлофан парника треплется и хлопает на ветру. Поднявшись по пружинящим под ногами ступеням крыльца, Иван постучал. Спустя несколько минут с той стороны послышались шаги, и дверь отворилась: похоже, она была и вовсе не заперта, словно его тут ждали.
– Проходи, чего встал? – послышался знакомый голос.
– Здравствуйте, Ирина Игоревна.
– Здравствуй, здравствуй, Ударник. Проходи, говорю, сквозняка напустишь.
За минувшие два года Ведьма не то чтобы постарела, но как-то уменьшилась в масштабах. Нет, она по-прежнему красила волосы в темно-медный цвет и выглядела для своего возраста вполне бодрой и ухоженной женщиной, но… После смерти Старика, когда бывшая пограничница и полноправная хозяйка шестнадцатой заставы окончательно отошла от дел, Иван практически перестал с ней общаться – просто в суете навалившихся забот у него не хватало на это времени. А время неумолимо шло, и теперь Иван заметил, что Баринова вроде бы сутулится больше обычного да при ходьбе чуть подволакивает левую ногу, ступает осторожно, словно по тонкому льду. Здесь, в ее подмосковном доме, он оказался впервые. И не страшно ей тут одной? А может, подумалось ему, именно так и должна жить настоящая Ведьма: в глуши, в лесу, вдали от шумной и чуждой цивилизации?
– Проходи, садись, чай сейчас поспеет. Куртку вон на крючок повесь.
Ирина Игоревна совсем по-стариковски засуетилась, постелила на стол поверх клеенки чистую салфетку, достала откуда-то вазочку с пряниками и печеньем. Ударник огляделся. Жилище Ведьмы показалось ему уютным: кровать с горой подушек, аккуратно застеленных кружевной накидкой, на стене черно-белая фотография в рамке – молодая женщина со строгим лицом и мужчина в темном костюме с орденской планкой. В углу тикают часы, рядом несколько массивных шкафов, заставленных книгами. Телевизора поблизости обнаружить не удалось, видимо, Баринова обходилась без него.
– Как там наши? – спросила Ведьма, позвякивая изящными фарфоровыми чашками с растительным орнаментом, явно «гостевыми», из таких не пьют чай каждый день. Следом за чашками на столе возник пузатый электрический чайник, еще советский.
– Хмеля ранили, – неохотно сообщил последние новости Иван, – проведывал его как раз сегодня, вроде бы идет потихоньку на поправку. Калька за ним приглядывает.
– Бедная девочка, – покачала головой Баринова, явно думая о чем-то своем.
– Бедная?
Образ вздорной, но симпатичной девчонки с огромными ясными глазами и короткими волосами, собранными в две колючие косички, которая одинаково виртуозно владеет снайперской винтовкой и русской нецензурной лексикой, плохо сочетался в сознании Ивана с определением «бедная».
– Много ты понимаешь, Ударник, – вздохнула Ведьма и заботливо налила Ивану заварки из маленького чайничка, явно приходившегося родным братом остальному сервизу. Придвинула сахарницу с колотым сахаром, подперла щеку рукой и замолкла, глядя сквозь холодное стекло на медленно сгущающиеся за окном сумерки.
– У нас не принято о таком говорить, сам знаешь, традиции, – продолжила вдруг Баринова, – но я потому этот разговор завела, чтобы ты по-человечески ее понял и поддержал, Ваня. Раньше я за девочкой приглядывала, а теперь вот некому. Сколько мне еще осталось…
– Ирина Игоревна, да вы еще всех нас… – начал было Иван, но Ведьма вскинула ладонь, обрывая его на полуслове, и вдруг сделалась на этот короткий миг той самой Ведьмой, властной и решительной, которую он запомнил еще в свой первый день пребывания на заставе и которую, кажется, немного побаивался даже сам Старик.
– У Кальки младшая сестра есть, – неторопливо помешивая в чашке ложечкой, продолжила Ведьма, – родная мать при родах умерла, ей самой тогда, кажется, лет восемь было. Спустя пару лет отец отыскал новую женщину, разведенную, с сыном от первого брака. Характер у Калькиного папаши был, прямо скажем, не кремень, и новая супруга быстро его под себя подмяла. Получился типичный такой подкаблучник, слова поперек сказать не мог, со всем соглашался, а та им вертела, как хотела. Жили они не слишком ладно, ссорились, но тот свою новую жену боготворил, в рот ей заглядывал и все ее выходки терпел беспрекословно. Да и со сводным братом отношения у Кальки как-то сразу не заладились, он ей буквально прохода не давал, изводил как мог. Тогда она впервые портал и открыла…
– Выходит, он над ней издевался? – с искренним сочувствием уточнил Иван.
– Он ее изнасиловал.
В комнате повисла мрачная тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов да позвякиванием чайной ложки о фарфор.
– А отец?
– А что отец? Отец молчал, делал вид, что ничего не замечает. А потом вдруг умер. Калька говорит, довела его та баба своими скандалами и истериками. Как отца похоронили, приемная мать Кальку с сестрой из квартиры сразу выставила, ей тогда только-только восемнадцать исполнилось. Первые годы она, бедняжка, золото из Центрума на Землю каждую неделю таскала, чтобы хоть какое-то жилье прикупить и на улице не остаться да мелкую прокормить и одеть. Такое вот испытание на ее долю выпало.
– А…
Ударника вдруг окатило ледяной волной старое воспоминание. Из глубин прошлого вынырнул тот день, когда Калька позвала его с собой в дозор, а потом, притаившись за песчаным холмом, молча и хладнокровно расстреляла из винтовки безоружную женщину, только-только шагнувшую в Центрум из портала.
– Да.
Ведьма поняла его невысказанный вопрос с полуслова. Она пристально глядела ему в лицо, словно пытаясь прочесть проносившиеся в его голове мысли. А Иван снова и снова вспоминал подробности того далекого дня. Тогда девушка никак не объяснила свой чудовищный по меркам человеческой морали поступок. Теперь объяснение пришло само.
– Ирина Игоревна, – кашлянув в кулак, чтобы прогнать подкативший к горлу ком, прервал молчание Иван, – я тут с вами посоветоваться хотел…
– Да ясно, что не просто так явился. Давай, что у тебя там?
Баринова с явным облегчением приняла из его рук сложенную пополам бумажку: поднятая тема была ей, похоже, тяжела и крайне неприятна. Развернула листок, мгновение помедлила, затем тяжело поднялась на ноги, направилась к стоявшему поодаль комоду и, нацепив на нос очки с толстыми линзами, вернулась за стол. Поднесла листок к самому лицу, еще раз вдумчиво изучила его содержимое, а потом, положив записку перед собой, заинтересованно уставилась на своего гостя.
– Откуда у тебя это, Ударник?
– Мне передал это… один знакомый, – чуть замялся Иван, понимая, что честный рассказ об истинных обстоятельствах приобретения данного таинственного артефакта может прозвучать со стороны несколько нелепо.
– Дай-ка догадаюсь, – в глазах Бариновой сверкнули веселые искорки, – твой знакомый покрыт шерстью, имеет длинный хвост и обладает странной привычкой носить в защечном мешке минерал хризопраз.
– Все верно, – улыбнулся Ударник, – от вас ничего не утаишь, Ирина Игоревна. Одно слово: Ведьма. Это и вправду был мартыш. Я знаю, вы имели раньше с ними дело, вот и подумал… Вы считаете, эти каракули на самом деле что-то означают?
– Это филлор.
– Что?
– Древний язык Центрума. Мертвый язык, как наша латынь. Сейчас на нем уже давно никто не говорит, лет, пожалуй, с полтысячи. Никто, кроме мартышей. Погоди-ка…
Ведьма поднялась на ноги, снова нацепила очки и, направившись к книжным шкафам, принялась внимательно изучать содержимое полок. Пододвинула поближе стул, вскарабкалась на него, держась за спинку, и извлекла с самой верхней полки огромный фолиант в черном кожаном переплете.
– Вот! – торжествующе водрузила она книгу на стол. Пожелтевшие от времени страницы пахли пылью и старой бумагой. Раскрыв книгу примерно посередине, Ведьма положила записку перед собой и принялась водить пальцем над ровными колонками символов, время от времени перелистывая фолиант в непривычном направлении – слева направо. Заглянув ей через плечо, Иван пришел к выводу, что перед ним обычный словарь. Только очень большой и древний.
– Тут написано «Лифанейл», – задумчиво произнесла Ведьма, – если честно, не знаю, что это такое.