Внезапно картинка сменилась. Иван увидел незнакомый зеленый континент, огромный, простирающийся от моря и до моря. Континент, сплошь покрытый лесами, пронизанный могучими артериями рек, несущих свои воды со склонов заснеженных гор к побережью. Лишь хорошенько приглядевшись, он различил смутно знакомые очертания береговой линии – это все-таки был Центрум, только совсем-совсем другой, не такой, как сейчас. Здесь не существовало дорог и каменных городов. Только бескрайние лесные просторы, убежище диких зверей. Нет, города все-таки прятались в лесной чаще: живые, выращенные из переплетений упругих ветвей и лиан, соединенные бесконечной паутиной подвесных дорог. Города, населенные мартышами, миллионами мартышей, крупных и поменьше, разных мастей и окрасов.
Вдруг что-то произошло, незаметно, но неотвратимо. На поверхности планеты словно из небытия возникли первые человеческие поселения, потянулись в небо дымные нити горящих очагов и случайных лесных пожаров. Изумрудное море колыхнулось, будто при наступлении отлива, сжалось, прянуло прочь от людских жилищ, окруживших себя чесоточными проплешинами вспаханных полей. Тут и там зеленые заросли прорезали просеки дорог, выгнулись к облакам каменные спины мостов, сковавшие, будто наручниками, берега быстрых рек. Вот живую плоть континента пронзила серебристая игла стальных рельс. Закоптили черным заводские трубы, коросты стремительно растущих городов вспухли в долинах рек, словно кровоточащие язвы.
И снова картинка дрогнула, ландшафт начал стремительно меняться. Земля просела, образуя местами глубокие провалы и впадины, буквально на глазах обмельчали и иссякли реки, высохли озера. Множество крупных городов зачахло и обратилось в пыль. Лесной океан схлынул, превратился в разрозненные лужицы, уступил место бурым равнинам пустошей и бескрайних степей, раскинувшихся между обнажившимися горными кряжами. Континент прорезала с севера на юг зияющая рана Разлома. Яркие искорки сознаний, миллионы связанных между собой разумных существ, обитавших когда-то в гуще лесов, стали гаснуть один за одним. Картина, напоминавшая сначала украшенное звездной россыпью ночное небо, в одночасье померкла. Часть ослепительных искр исчезла навсегда, часть переместилась глубоко под землю, в толще которой возникла сложная сеть полостей и каверн, соединяющихся меж собой несчетными тоннелями и ходами. Выжившие мартыши ушли в пещеры. И лишь в глубине Разлома да в нескольких сохранившихся лесах еще теплилась жизнь, почти такая же, как в древние времена.
Картинка пошла рябью, на мгновение дрогнула и вновь ожила. Иван скользил над поверхностью Центрума словно на невидимом аэроплане, высокие травы пустошей, казалось, щекочут его кожу, а прохладный ветер треплет волосы, чуть касаясь лица. Видение было настолько правдоподобным, что Ударник на краткий миг почувствовал легкое головокружение. Он осознавал себя летящим над бескрайней степью и в то же время ощущал собственное присутствие в самом центре некоей сложной концентрической системы, состоящей, словно спиральная галактика, из множества разрозненных, но тесно связанных друг с другом миров. Казалось, у него нет сейчас ни рук, ни ног, однако он мог дотянуться до любого элемента этой системы, прикоснуться к нему собственным разумом и ощутить его – мягкое тепло или холод, являвшееся одновременно и цветом, и вкусом, и настроением, и невыразимой сутью каждого уникального и неповторимого мира. Пойманная им суть бытия выражалась всеми известными человеческими чувствами и еще парочкой неизвестных. Система была настолько прекрасна и совершенна, что у Ивана перехватило дух от восхищения. Это невообразимое ощущение переполняло, разрывало его изнутри, ему хотелось плакать и смеяться одновременно от внезапно окатившего его осознания. Он был словно глиняным сосудом, который кто-то наполнил прекрасным вином. Иван видел и воспринимал каждой клеточкой своего организма этот объемный и восхитительный вихрь, вьющийся в бесконечности пространства точно ураган. Вихрь был бесконечно сложен и в то же время бесконечно прост, как спираль из камней с хризопразом в сердцевине – ключ, отпирающий двери к пониманию истинного устройства вселенной.
Стоило чуть сосредоточиться, и Ударник увидел Землю – голубой драгоценный камень в сверкающем ожерелье миров. Он попытался прикоснуться к этому сияющему сапфиру, но тот неожиданно потемнел, а потом вдруг полыхнул алым, обжигая и ослепляя разум. Яркая вспышка озарила пространство. Хрупкий голубой сапфир осыпался горсткой золы, а следом за ним померкли и другие огоньки, словно перегоревшие лампочки в елочной гирлянде. Последним погас самый яркий зеленый кристалл в основании спирали.
Ревущий огненный вал прокатился по пустоши, над которой парил сейчас Ударник, поглощая и перемалывая пространство. Небо почернело. Рушились дома, беззвучно кричали люди, чудовищный ветер поднимал и уносил за горизонт черепицу с крыш, мелкие строения и домашний скот. Пролетел, вращаясь в безумном вихре, окованный броней паровоз. Мир захлебнулся в пожирающем все и вся адском пламени. Последнее, что промелькнуло в сознании Ударника, – это фигура Алекса, почему-то стоящего спиной к краю обрыва. Под ним клубились седые облака. Лицо Алекса казалось безмятежным, он улыбался, глядя куда-то в даль. Его губы зашевелились, он произнес что-то, но Иван не смог разобрать слов. Потом Алекс медленно поднял руку, словно в прощании. Ударник беззвучно вскрикнул, рванулся, чтобы остановить его, но не успел. Алекс сделал короткий шаг назад, и его силуэт, кувыркаясь, утонул в туманном мареве. А потом наступило небытие.
Иван с трудом открыл глаза. Его слегка подташнивало, отяжелевшая голова кружилась, точно с похмелья. Он наклонился вперед и уперся ладонями в шершавый пол хижины, чтобы удержать равновесие.
– В первый раз всегда так. Это пройдет. Потом будет легче.
Ударник крепко зажмурился и снова открыл глаза. Ощущение было странным. Раздававшийся рядом тихий шелестящий голос произносил слова, которые воспринимались на слух уродливой угловатой фразой, состоящей из отдельных кирпичиков: «боль», «время», «выздоровление». Но в сознании она сама собой складывалась в последовательность осмысленных картинок, соединявшихся, словно мозаика, в цепочку образов, как самая обычная человеческая речь.
– Что это было? – спросил он и оторопело понял, что говорит на совершенно незнакомом, чужом языке. Даже не говорит, а мыслит, но эти мысли чудесным образом воспринимаются разумом находящегося рядом существа. Произносимые им слова играли лишь вспомогательную роль – как костыли, поддерживающие хромого человека, как одежда, скрывающая суть того, что под ней.
– Мы называем это осознанием. Нужно время, чтобы ощущения превратились в личностные переживания. Только времени почти не осталось.
– Что значит не осталось?
Иван внезапно уловил настроение старого мартыша. Не настроение даже, а отголоски его эмоций, колебания внутреннего «Я». Стремление объяснить, растерянность и обида от невозможности выразить и показать то, что выразить и показать попросту невозможно.
– Катастрофа. Страдание. Смерть, – растерянно произнес мартыш на клондальском.
Ивану представилось нечто огромное, бесформенное, темное, угрожающее. Именно так в далеком детстве он воспринимал абстрактные страхи, прячущиеся в темном углу его спальни. Этакий сконцентрированный всепоглощающий ужас, готовый ворваться в его уютный мирок из предвечной ночной тьмы.
– Ну а я тут при чем? – уже окончательно запутавшись в происходящем, спросил Ударник.
Вместо ответа престарелый мартыш вновь осторожно коснулся пальцами его макушки. В сознании Ивана возник образ, причем на этот раз он был твердо уверен, что видение вынырнуло из глубин его собственного разума, а не внедрено извне. Человеческая фигура, нечеткая, размытая. Несколько секунд он пытался сконцентрироваться на этом туманном силуэте, и у него почти получилось. Не просто человек, женщина. Иван закрыл глаза, стараясь поймать, ухватить силой мысли ускользающий мираж. В облике женщины промелькнули знакомые черты, перед его мысленным взглядом, словно на старой фотографии, медленно проявились смеющиеся глаза, коротко остриженные волосы, тонкие пальцы… Эйжел! Да, это определенно она. Кажется, Эйжел протянула руку… Нет, не руку. От нее тянулась к Ударнику тонкая, едва различимая, но прочная нить, проходила насквозь и бесследно исчезала где-то вдалеке…
Он внезапно почувствовал, где именно терялась эта нить. На Земле. В его родном мире.
В то же мгновение наваждение рассеялось.
– Понимание. Спасение. Жизнь, – снова прошелестел мартыш на клондальском.
– Жизнь… – механически повторил за ним Ударник.
Словно во сне он встал на четвереньки и пополз к выходу.
– Эй, ты чего? – окликнул его Алекс. – Грибов наглотался?
– Кино посмотрел, – хрипло ответил тот, с трудом поднимаясь на негнущиеся ноги. В горле пересохло, хотелось пить.
– Интересное хоть? – зачем-то уточнил Алекс.
– Занятное. Про апокалипсис. Голливуд такого не снимает.
Возможно, ему показалось, но окружающий лес стал чуть более сумрачным и темным. Белесого неба отсюда не было видно – его закрывала густая листва, – но влажный воздух вроде бы сделался еще гуще, а краски как будто выцвели.
– Темнеет, – словно в ответ на его мысли сказал Виорел, оглянувшись по сторонам.
– Еда. Вода. Ночлег, – подал голос Аспар и совсем по-человечьи поднялся на задние лапы.
Ночь опускалась быстро. Они миновали несколько соединяющихся между собой подвесных мостов, прежде чем сгущающиеся сумерки окончательно поглотили очертания окрестных деревьев. Джунгли продолжали жить собственной жизнью – из переплетения ветвей то и дело раздавались пронзительные крики птиц и голоса пробудившихся ночных животных, громко квакали лягушки. Покрывавший стволы мох фосфоресцировал голубоватым призрачным светом, но этого робкого свечения все-таки оказалось недостаточно – приходилось напрягать глаза, чтобы не налететь впотьмах на какую-нибудь коварно торчащую поперек дороги ветку. Аспару же сумрак ничуть не мешал: глаза мартыша прекрасно адаптировались к темноте, и он шествовал по подвесному мосту, будто по бульвару.