Теперь мне читать уже нечего, подумала она.
Нечего читать, нечего писать, никакого шитья с собой. Совсем нечего делать, кроме как ждать этот сомнительный поезд, который может не прийти еще несколько дней.
Когда вошел индиец, чтобы убрать чайную посуду, она спросила:
– А что вы здесь делаете?
Вопрос, похоже, его удивил.
– Я обслуживаю пассажиров, госпожа.
– Я знаю. – Джоан постаралась не дать выход своему раздражению. – Но это же не занимает все ваше время.
– Я подаю им завтрак, обед, чай.
– Нет-нет, я не это имею в виду. У вас есть помощники?
– Мальчик-араб – очень глупый, очень ленивый, очень грязный. Я все делаю сам, не доверяю мальчику. Он приносит воду для мытья, выливает воду из-под грязной посуды, помогает готовить.
– Тогда, значит, вас трое – вы, повар и мальчик? У вас, должно быть, остается много времени от работы. Вы читаете?
– Читаю? Что читаю?
– Книги.
– Нет.
– Что же вы делаете, когда не работаете?
– Я жду, когда придет время, чтобы работать еще.
Бесполезно, подумала Джоан. С ними невозможно говорить. Они не понимают, о чем идет речь. Вот этот человек, он живет здесь всегда, месяц за месяцем. Время от времени, я полагаю, он берет выходной, едет в город, напивается и видится с друзьями. Но целыми неделями он здесь. Конечно, у него есть повар и мальчик… Мальчик, когда не работает, лежит на солнце и спит. Для него все просто. Мне от них никакого толку. По-английски этот человек знает только, как называется еда и напитки и «прекрасная погода».
Индиец вышел. Джоан беспокойно ходила по комнате.
Не глупи, говорила она себе. Надо составить какой-то план размышлений. Нельзя же позволить себе, ну… опуститься.
Вся беда в том, размышляла она, что моя жизнь всегда была такой наполненной и интересной. И когда в твоей жизни все налажено, ничего удивительного, если ты малость растеряешься перед пустой бесполезностью ничегонеделания. Чем выше по уровню женщина, тем для нее это труднее.
Конечно, даже дома были люди, которые часто часами сидели и ничего не делали. Надо полагать, их вполне устраивала такая жизнь.
Даже миссис Шерстон, обычно пышущая энергией и вечно чем-то занятая, порой сидела и ничего не делала. Чаще всего это было во время прогулок. Она бежала куда-то бодрым шагом, а потом вдруг садилась на бревно или в заросли вереска и сидела, просто глядя в пространство.
Совсем как в тот день, когда она, Джоан, подумала, что это девица Рэндольф…
Джоан слегка покраснела, припомнив собственное поведение.
Конечно, она тогда шпионила и до сих пор немного этого стыдилась. По сути, такие вещи не в ее характере.
Однако с девушкой вроде Мирны Рэндольф…
Настолько безнравственной…
Джоан попыталась вспомнить, как это все было.
Она относила цветы старушке – миссис Гарнетт – и только вышла из дома, как услышала с дороги за оградой голос Родни. Родни разговаривал с какой-то женщиной.
Джоан быстро попрощалась с миссис Гарнетт и вышла на дорогу. Она заметила Родни и, как она была уверена, девицу Рэндольф, свернувших на тропинку, ведущую к Эшелдауну.
Нет, у нее не было повода гордиться тем, что она тогда сделала. Но тогда она чувствовала одно – что должна все знать. И Родни здесь ни при чем – ведь всем известно, что представляет собой Мирна Рэндольф.
Джоан отправилась по тропинке, ведущей через Хэйлинг-Вудс к подножию Эшелдауна. Там она их сразу увидела – они сидели неподвижно и смотрели на блеклую, озаренную солнцем пустошь внизу.
Какое же облегчение испытала Джоан, когда увидела, что это вовсе не Мирна Рэндольф, а миссис Шерстон! И между ней и Родни было по крайней мере четыре фута. Даже друзья так не сидят. Но Лесли Шерстон со всеми держалась на расстоянии – по крайней мере, внешне. И уж конечно, видеть в ней сирену просто нелепо. Нет, она наверняка отправилась на свою очередную прогулку, а Родни, встретив ее, по доброте душевной решил составить ей компанию.
Сейчас, взобравшись на гребень Эшелдауна, они отдыхали и любовались видом, прежде чем отправиться назад.
Странно, конечно, что ни он, ни она не двигались и ничего не говорили. Это не слишком вежливо. Впрочем, возможно, они полагали, что знают друг друга достаточно хорошо, чтобы не утруждать себя болтовней.
К тому времени Скюдаморы узнали Лесли Шерстон намного лучше. Махинации Шерстона открылись, и это взбудоражило весь Крейминстер, а сам Шерстон тогда уже отбывал срок в тюрьме. Родни защищал его на суде и многое делал для Лесли, которая осталась с двумя маленькими детьми и без денег. Все поначалу очень сочувствовали миссис Шерстон, а если потом перестали, то исключительно по ее же вине. Ее веселость кое-кого шокировала.
– Мне она кажется довольно бесчувственной, – сказала как-то Джоан Родни.
Тот резко ответил, что такого мужественного человека, как Лесли Шерстон, он еще не встречал.
– О да, в мужестве ей не откажешь, – согласилась Джоан. – Но мужество – это еще не все!
– Не все? – переспросил Родни. Он сказал это как-то странно и ушел к себе в кабинет.
В мужестве Лесли Шерстон, конечно, не откажешь. Ей, женщине без профессии, приходилось теперь содержать себя и двоих детей, и она с этим справилась.
Лесли устроилась на ферму, где выращивали овощи на продажу, и работала там, пока сама хорошо не овладела этим делом. Шерстон, выйдя из тюрьмы, нашел себе место в ее новой жизни. Он гонял грузовик в соседний городок, дети тоже помогали, и Шерстонам удавалось неплохо на этом зарабатывать. Лесли работала день и ночь, и это тем более похвально, что, должно быть, к тому времени она уже сильно страдала от болезни, которая в конце концов свела ее в могилу.
Ну что ж, думала Джоан, видимо, она любила этого человека. Шерстон считался красивым мужчиной, пользовался успехом у женщин. Он сильно изменился, когда вышел из тюрьмы. Она, Джоан, встретила его только раз: с бегающими глазами, осунувшийся, он по-прежнему пыжился, шумел и лгал. Сломанный человек. Но жена его по-прежнему любила и держалась за него, за что Джоан уважала Лесли Шерстон.
С другой стороны, она считала, что Лесли была абсолютно не права в своем отношении с детьми.
Тетка Лесли, которая немного поддерживала ее материально, пока Шерстон сидел в тюрьме, когда тот вышел из тюрьмы, предложила усыновить младшего мальчика. Мало того, она убедила своего мужа платить за учебу старшего и обещала брать обоих детей на каникулы. Они с мужем могли бы дать детям свою фамилию и обеспечить их будущее.
Лесли Шерстон без колебаний отвергла это предложение, и Джоан сочла, что она поступила эгоистично. Лишила своих детей возможности жить гораздо лучшей жизнью, чем она сама могла им обеспечить, и избавиться от позора.
Как бы сильно она ни любила своих мальчиков, думала Джоан, и Родни в этом с ней соглашался, ей следовало бы ставить их интересы выше своих собственных.
Но Лесли была упряма, а Родни просто умыл руки, сказав со вздохом, что, по его мнению, миссис Шерстон лучше знать. Ну да, согласилась Джоан, если уж она вбила себе что-то в голову, ее не переубедишь.
Беспокойно ходя взад-вперед по комнате, Джоан вспоминала Лесли Шерстон на склоне Эшелдауна.
Она тогда сидела ссутулившись, уперев локти в колени и положив подбородок на сплетенные пальцы. Сидела удивительно спокойно. Оглядывала пашни, склоны холмов с уже тронутыми золотом и багрянцем дубами и буками леса Литтл-Хэверинг.
Они с Родни сидели не шевелясь – и смотрели перед собой.
Джоан едва ли понимала, почему она не окликнула их, не подошла ближе.
Может быть, ее мучила совесть за нелепые подозрения по поводу Мирны Рэндольф?
Так или иначе, она с ними не заговорила, а тихо отошла за деревья и отправилась домой. Об этом случае она не любила вспоминать и, конечно, никогда не говорила о нем Родни. Он мог бы решить, что она его подозревает.
Родни спускается с платформы вокзала Виктория…
О боже, разумеется, она не собирается начинать все это сначала.
Что это ей взбрело в голову? Чтобы Родни (который всегда был ей верен) радовался разлуке с ней?
Как будто о чем-то можно судить по походке человека?
Она просто выкинет весь этот вздор из головы.
Она не станет больше думать о Родни, чтобы не воображать всякие глупости.
До сих пор больные фантазии были не по ее части.
Это, должно быть, солнце.
Глава 5
Время от полудня до вечера тянулось бесконечно долго.
Джоан не хотелось выходить опять на солнце, пока оно не опустится совсем низко, поэтому она сидела в гостинице.
Примерно через полчаса ей стало просто невыносимо сидеть в кресле. Она пошла в спальню и начала распаковывать вещи. Чемоданы, сказала она себе, сложены неаккуратно. Это могло дать хорошее занятие.
Когда Джоан закончила, было пять часов. Теперь выходить неопасно. В комнате так душно. Если бы что-нибудь почитать…
Или хотя бы кроссворд! – в отчаянии думала Джоан.
Выйдя из гостиницы, она с отвращением посмотрела на консервные банки, кур и проволоку. Какое ужасное место. Просто ужасное!
Для разнообразия она пошла вдоль железной дороги и турецкой границы. Это давало ощущение приятной новизны. Но через четверть часа оно исчезло. Железнодорожные рельсы, проходившие в четверти мили справа от Джоан, не вносили никакого разнообразия.
Ничего, кроме тишины – тишины и солнечного света.
Джоан пришло в голову, что можно почитать стихи. Девочкой она очень хорошо декламировала. Интересно, что она помнит через столько лет? Было время, когда она знала много стихов наизусть.
Мир добрых чувств на нас нисходит свыше,
Как благодатный теплый летний дождь.
Как дальше? Глупо. Она не помнила.
Ты не страшись ни солнечного зноя…
(По крайней мере, начало успокаивающее! А как дальше?)
Ни дико завывающей зимы.