– И что? – вскинул брови Степаныч. – В самом деле вышли за крестьян барышни?
Прабабушка, как и мать, к вопросу подошла трезво и разумно, вскорости замуж вышла за моряка торгового флота. Вроде бы и не рабочий, но в то же время работник флота молодой советской республики, механик, считай пролетарий. Механик подарил прабабушке на свадьбу «Капитал» Маркса, который прабабушка за многие годы осилила ровно до двадцать третьей страницы, и всю жизнь, любя, дразнил буржуйкой недорезанной, смеялся, что она бриллианты зажимает.
– А она зажимала?
– Ну что ты! Если у нее и оставалось что-то, то она в войну в эвакуации на еду выменяла. А последний бриллиант, наверно, потратила, когда мама маленькая была. У нас в доме, мама рассказывала, вдруг появились чеки внешпосылторга и бабушка ездила в специальный магазин на Макарова, покупала там продукты и вещи. Прабабушка, правда, перед смертью вдруг начала часто про драгоценности вспоминать, даже маме моей обещала, что умрет и все ей оставит. Только не было ничего, никаких бриллиантов.
– А ты чего ж? – не отвлекаясь от работы, спросил Степаныч. – У тебя ведь тоже способности могут быть к живописи, как у прабабушки.
– Я? – рассмеялась Мария. – Я, Степаныч, могу только сеятеля нарисовать. Помнишь у Ильфа и Петрова сеятеля? Так вот, это по моей части. А впрочем, я в девичестве, в школе, хорошо рисовала принцесс. Ну, знаешь, как все девочки рисуют – такие принцессы в длинных платьях, прически с локонами. И обязательно чтобы глаза большие-пребольшие, а ножка из-под платья совсем маленькая.
– А ты попробуй. Обязательно с тобой вместе попробуем. Вдруг да и будет толк. Погоди, непременно будешь рисовать, я чувствую.
Степаныч отошел на пару шагов назад от мольберта, прищурился, критически оценил созданное произведение. Подумал над ним, сравнил с натурой, бросив взгляд вдаль, вниз, что-то наскоро поправил.
– Ну, все, Мария, принимай работу. Для первого раза ничего получилось.
Маша резко вскочила с земли, бросилась смотреть. От ее резкого движения проснулась Незабудка, не разобрав спросонья что к чему, гулко залаяла на всякий случай, для порядка.
С мольберта на Машу смотрел очаровательный пейзаж акварелью. Чуть размытый, чуть в дымке, но абсолютно, до боли, до дрожи поджилок знакомый. Осень в Летнем саду, Санкт-Петербург…
Глава 13. Пурга и Незабудка
Степаныч вбежал во двор, запыхавшись и тяжело дыша, в глазах боль и растерянность. Бессмысленно вертел хрупкую деревянную щеколду, словно это был надежный, пудовый амбарный замок.
– Беда, Мария! – сообщил от калитки. – Беда. Пурга приказал Незабудку пристрелить.
Виновница переполоха стояла тут же, посередине двора, недоуменно поджимала хвост в тщетной попытке осмыслить, чем же провинилась, почему явилась причиной переполоха. Она со всеми в Лошках дружила, несмотря на жуткую внешность, – и с лайками Юраем и Диной, и с фокстерьером Чилей, и с дворнягами Барбосом и Кузькой. Она же ничего плохого делать не хотела. Она просто подошла и понюхала.
Маша всплеснула руками, уронила в тазик недомытые ложки с вилками, они печально звякнули о дно, маленькие тревожные набаты.
– Что случилось? Незабудка, ну-ка в дом!
На всякий пожарный Маша втолкнула в избу упирающуюся псину, заперла дверь.
– Пургин с мармышкой приехал, – сбивчиво рассказывал Степаныч, имея в виду очередную Пургинову пассию, – а у той собачка маленькая, брехливая такая, вся от страха трясется, под мышкой сидит. Так она у них на улицу выскочила, когда с рук спустили, а тут моя идет. Ну, та на мою бросилась, разлаялась, а моя и не сделала ничего, только подошла. Та, маленькая, на землю упала и давай выть, может быть, испугалась. А девица, что хозяйка ее, нажаловалась, что моя ее цапнула, порвать хотела, кричала что бешеная. А Пургин велел своим мою пристрелить.
– А ты?
– Да кто меня слушать станет, – горько протянул старик. – О, и здесь нашли, ироды!
Было слышно как с топотом, бегом приближаются к Машиному дому Пургиновы посланцы, торопятся исполнить приказ.
Маша решительно открыла дверь в дом.
– Иди, сиди с ней и не высовывайся, – скомандовала, снимая со стены ружье.
– Ты что? Ты что, девка? – испуганно попытался осадить Степаныч. – Ты не балуй с оружием, не игрушка. Ты что?
Не слушая, Маша силой втолкнула Степаныча в сени, заперла их обоих снаружи, села на крыльце, ружье положила на колени.
Сломав щеколду с легким треском – гладко выструганная деревяшка вместе с гвоздком пролетела с метр и мягко упала в траву, – во двор бесцеремонно ворвались два лишь однажды виденных Машей в Лошках бугая, Пургиновы братки.
– Где сука? – напустился тот, что постарше, бритый наголо, потрясая пистолетом. – Сука, я спрашиваю, где?
На крыльцо падала густая тень, и они не сразу разобрали, что на коленях Маша держит оружие. Понятно, что намерение они имели во что бы то ни стало собаку найти и пристрелить, а собака, по их сведениям, была именно здесь. Незабудка, закрытая в доме, на чужие, неприветливые голоса забухала лаем, нескладеха. Пыталась охранять.
Так как Маша молчала, оба решительно приближались к крыльцу. Маша спокойно подняла ружье, молча взвела курки. Темная, матовая сталь притягивала взгляд, гипнотизировала. Тут уж резко затормозили непрошеные гости, остановились на полпути от калитки.
– Ты что, с ума сошла? – Так можно было перевести на литературный русский их слова.
Маша упрямо молчала, но ружье взяла на изготовку, дерево приклада прочно уперлось в голое плечо.
Мужики в растерянности переглянулись, что делать дальше, так просто решить они не могли. Их отправили с простым делом – собаку догнать и порешить, а тут возникла прямо-таки неприятная неожиданность в виде полоумной девицы с ружьем. Чего она хочет, точно неясно – трудно себе представить, чтобы кто-то пошел против самого Пурги ради обыкновенной бездомной шавки. Шавка, кстати, заходилась лаем, бросаясь изнутри на дверь, дверь под ее тяжестью ходила ходуном.
Стоя на полпути от цели, они покрыли Машку матом, попытались объяснить, с кем она связалась, и чем именно ей это грозит, но Мария словно воды в рот набрала. Когда братишки сделали несколько решительных шагов, Маша выстрелила. Прикладом сильно ударило в плечо, так что дернулись руки, и ствол ушел вверх, но Маша из последних сил старалась не показывать, как ей больно. Звук выстрела, раздавшийся посередине безмятежного жаркого дня, посередине мирного двора обычного человеческого жилища, словно отрезвил всех участников сцены. Мария с ужасом осознала, что могла бы навести ружье чуть ниже, попасть, убить человека. Вот просто так взять и убить. Убить этого бритого накачанного придурка, у которого, может быть, дома семья, жена, дети… Мужики осознали, что простое с виду дело оборачивается непросто, поворачивается какой-то подлой своей стороной, таящей реальную угрозу.
– Да брось ты ее, – дернул за рукав бритого тот, что помоложе, – дура …, видишь, сдвинутая она. Пусть Пурга решает, …, наше дело доложить.
– … … … совсем, – отозвался напарник, не переставая коситься на ходящее ходуном ружье в Машиных руках. – Пошли отсюда.
Они покинули двор так же стремительно, как и появились.
Мария, расслабив руки, уронила двустволку так, что та уперлась концом стволов в землю, привалилась к балясине и начала медленно сползать вниз.
Дверь сотрясалась изнутри теперь уже под напором тела Степаныча, он, не переставая, повторял:
– Маша, Машенька, что с тобой, что ты молчишь, Маша, Машенька, почему ты молчишь…
Не получив никакого ответа, перепуганный Степаныч бросился в кухню, смел с подоконника аккуратно расставленные вазочки, дрожащими руками долго пытаясь открыть неудобный шпингалет, в один присест перемахнул через подоконник и коршуном подлетел к Маше. Маша была даже не в обмороке, в абсолютном ступоре она сидела, уперев взгляд в одну точку, на концы стволов, взрывшие землю, на ползущую по гладкому металлу яркую божью коровку.
– Зачем ты сюда, маленькая, это ж тебе не цветочек? – бесцветным голосом вопрошала Машка у насекомого.
Степаныч резко вырвал из Машиных рук ружье.
– Что наделала? – спросил зло, отрывисто. – Что делать теперь? Это всего лишь собака, как ты не понимаешь. Зачем только я, старый пень, к тебе пошел? Совсем мне мозги отшибло. Нет, кто мог подумать, что ты так! Ох, что делать теперь?
Степаныч, в отличие от Маши, прекрасно понимал ужас сложившейся ситуации. В Лошках слово Пургина – закон. Первый и единственный закон. Ни милиция, ни губернатор, ни президент даже, а Пургин. Идти против Пурги было даже много хуже, чем против ветра с… пардон, плевать. А чтобы на его людей да с ружьем, такого Степаныч даже и припомнить не мог. Хорошего теперь ждать не приходилось. Ох-ох-ох, а все он, мудила старый.
Степаныч, приведя Машу в чувство и успокоившись за ее здоровье, пошел в разведку – узнать, что творится в гостинице, Пургиновой вотчине, где останавливался тот всегда в собственных, хозяйских апартаментах. Пошел, оставив Машу на попечение неудачливой Незабудки. Или наоборот, поди разбери в такой ситуации.
Пургин не заставил себя долго ждать, пришел один, без охраны. По-хозяйски открыл калитку, зашел без спроса во двор, с нескрываемым интересом оглядел с ног до головы Машу.
– Это ты, что ли, тут с оружием шалишь?
Выпущенная на свободу Незабудка, собака определенно неглупая, даже не попыталась рычать, лишь напряглась, вышла на открытую прямую, загородила Машу. Маша так и не вставала с крыльца – ноги подкашивались до сих пор – сидела, отодвинув от себя ненавистное ружье, но в любой момент могла и снова за него схватиться.
– Чего молчишь-то, вояка?
Пургина Мария видела впервые, ее размеренная жизнь, сосредоточенная больше на домашних хлопотах, исключала всякое их пересечение. Да и Пургин в последнее время наведывался в Лошки нечасто.
Обыкновенный дядька, с абсолютно русским, крестьянским лицом, кряжистый и основательный, в старых джинсах, поблекшей от стирок гавайской рубахе навыпуск. На ногах шлепанцы на босу ногу – наружу торчат анемичные пальцы с кривыми пожелтевшими ногтями. Лет пятьдесят на вид. Ничуть не страшный, совершенно не похожий на хозяина жизни. Разве ж могут быть у хозяина жизни ноги с грибками!