Ясное дело, куда же еще божий человек мог за кирпичами податься, за семь верст киселя хлебать. Но оказалось, что печник – малый не промах – брал здесь по знакомству кирпичный брак по сходной цене. А брак вроде и не брак, на Машин взгляд, кирпич как кирпич, может, кое-где углы отбиты, вензель нечеткий. Но Василий успокоил, что для печи подойдет. Выходило недорого, много дешевле, чем в Норкине. Здесь же купили гладкие изразцы, печную фурнитуру. Изразцы и фурнитура по деньгам потянули прилично, но Маше было не жаль, мысль о том, что скоро будет у нее печка-красавица, уже пленила. Рассчитывалась Маша заначкой, сунутой еще в Питере бабушкиной сестрой. Божьим людям было без разницы, в какой валюте платили, доллары так доллары, тоже не грех, а коммерция. Маша рассчитывалась и в душе благодарила неуживчивую угрюмую старуху родственницу.
На сдачу взяла Маша витую кованую кочергу, совочек для золы и кованую корзинку для растопки. Чтобы красота была вокруг камина!
Дорогой обратно Василий серьезно и неспешно рассказал, что это старообрядческий заводик и специальный, старообрядческий кирпич идет отсюда по восстанавливаемым тут и там раскольничьим церквам, даже за границу идет.
«Ну и хорошо, может, снизойдет и на мой дом Божья благодать», – лениво подумала сквозь дрему утомившаяся Маша.
Глава 15. На работу
В понедельник Мария ровно в одиннадцать стояла на крыльце администрации.
Все утро она решала, что бы такое надеть приличное и красивое – она же на собеседование шла, на работу устраиваться. Маша еще на первом курсе института начала читать всякие полезные статьи о том, как правильно положено приходить на собеседование, что там нужно говорить, как себя вести, как выглядеть. Думала тогда, что закончит учиться, выйдет на работу в фирму…
Сборы закончились тем, что пришла она на встречу в привычных выбеленных стирками джинсах и трикотажной майке. Словно нутром почувствовала, что здесь ей советы, почерпнутые из статей, не понадобятся. Опять же, может, и передумал Пургин, скорее всего передумал, не возьмет.
Пургин, несмотря на буйно проведенные выходные в компании норкинских милицейских начальников, сидел за столом и, отпиваясь морсом, просматривал бумаги.
– Заходи, Мария, – велел, не поднимая головы от бумаг, спросил после долгой паузы:—Ты на компьютере можешь?
Маша пожала плечами.
– В режиме продвинутого пользователя.
Пургин поднял от бумаг глаза, пояснил:
– Я спрашиваю, можешь или нет.
Мария сообразила, что с компом Пургин не в ладах, про режимы пользования ничего не знает.
– Могу хорошо.
– Ну-ну, – он снова углубился в бумаги, снова отвлекся только через несколько минут, Мария исправно подпирала косяк. – Бухгалтерию понимаешь?
– Нет. – Вздохнула: в бухгалтерии она, увы, как свинья в апельсинах, не возьмет ее Пурга.
– Плохо. Что ж ты так? Ведь, говорят, училась в Питере.
– Я на фармацевта училась, – сделала Маша попытку оправдаться.
– Ладно. Скажи мне лучше, что ты так одета по-босяцки? Ко мне, когда на работу приходят наниматься, бабы как в театр выряжаются. Не уважаешь, выходит?
Было понятно, что Пургин просто смеется над ней, шутит. Как раз таки ему нравится и ее манера держаться, и внешний вид, и сама она в целом.
– Григорий Павлович, у вас же не модельное агентство. Если нужно будет, я тоже могу как в театр, только мне кажется, что не этим рабочие качества определяются…
Пургин строго перебил:
– Не трынди. Короче, компьютер тебе поставлю, бухгалтера на несколько дней пришлю, чтобы научила. У меня бухгалтер – зверь, самому нужна, я ее надолго отпускать сюда не могу. Телефон здесь есть, будем связь держать. Сотовой связи нет, но обещают, что к будущему году сделают. Потом документы посмотришь – все понятно будет. Раньше документы Скворчиха вела, которая до тебя в вашем доме жила. Но, зараза, в последнее время зарываться начала, на себя одеяло тянуть. Ее счастье, что уехала. Ты смотри, я воровства не прощаю.
Стало понятно, что на работу ее вроде бы берут, но вот кем? Бухгалтером, что ли?
– Григорий Павлович, а что конкретно будет входить в мои обязанности?
– Я разве не сказал? Все. Что скажу, то и будет входить. Администратором здесь будешь. Все вопросы в твоем ведении.
Маша чуть не съехала вниз по косяку. Администратор туристского комплекса, в котором она была от силы несколько раз, в основном в музее у Александры. Она же не справится!
Пургин словно прочитал ее мысли, подбодрил:
– Не дрейфь! У тебя получится. Просьбы, пожелания есть?
– Есть. – Маша немного помялась, просьба ее была очень серьезная. Решилась: в конце концов, он сам спросил. – Раз я администратор, то дайте, пожалуйста, распоряжение, чтобы меня в гостинице в душ пускали мыться.
Пургин ожидал чего угодно, только не такого. Ожидал, что денег попросит, что попросит дом ей отремонтировать, дров привезти, в магазин отвезти…
– С ума сошла? Ты – администратор! Приходишь в гостиницу и говоришь, чтобы к такому-то часу сауна была готова. В назначенное время идешь и моешься. Я-то что просить буду? Сама давай, сама. Вот прямо сейчас иди и со всеми знакомься, представляйся всем. Будут проблемы – приходи обратно, я еще часа три пробуду.
То есть сам он ее представлять персоналу не собирался. Маше больше всего хотелось отказаться от хлебного места, уйти домой и привычно затеять уборку или стирку, но понимала, что другого шанса Пургин не даст. Работа же была очень нужна.
Только выйдя от Пургина, медленно передвигая ноги в сторону гостиницы, Маша вспомнила, что словом не обмолвилась о зарплате, да и Пургин ничего не сказал. Но обратно возвращаться не стала. Будь что будет! Назвался груздем – полезай в кузов.
Глава 16. Клад
Василий приходил каждый день очень рано, доезжал до Лошков на велосипеде. Работал неспешно, без ухарского мужского надрыва, будто благостно, что ли. Движения его были легки и скупы, плавны, но работа спорилась. В помощь ему нарисовался Степаныч, держался в подмастерьях. Степаныч последнее время у Маши меньше бывал – она же на работе – все ходил рисовать, будто, утомленный долгой жаждой, припал к воде и не мог никак напиться.
После того как выложили дымоход, Маше пришлось-таки разобрать вещи на чердаке – все равно грязь выносить.
Чердак, сухой и просторный, пах пылью и старыми травами, пучками свисавшими с потолка. Должно быть, прежняя еще хозяйка, Скворчиха, запасала, сушила на зиму. Травы тоже густо покрылись пылью, шелестели от прикосновения, обильно роняли на дощатый пол семена, шматочки, травинки. Здесь же нашлось выдолбленное деревянное корыто, корыто оцинкованное, ведра, старинная деревянная колыбель, а в углу, у маленького мутного окошка, – окованный металлом сундук. Пока старый дымоход не разобрали, его и не видно было, и не вытащить. К сундуку были привалены мешки с сеном, старые велосипеды, ящик со ржавыми гвоздями.
В сундук были ровными рядами сложены старые одежды, полуизношенные шерстяные платки – все темное, мрачное, – а в середине на мягких тряпках покоился сверток, нечто тяжелое, туго спеленутое в кусок старинного сафьяна. Маша развернула сафьян – три толстые книги в переплетах из черной кожи, совсем старые на вид. Книги были церковные, напечатанные на старославянском с параллельным переводом. Но и перевод, выполненный старым русским языком, тоже был непонятен Маше. Отдельные слова складывались во фразы, но смысл их был плохо уловим. Датировались книги началом девятнадцатого века.
Маша неудобно сидела на уголке сундука и силилась в скудном свете, льющемся через грязное окно, понять что-то о прежних хозяевах дома, владельцах этой одежды, книг, представить себе их быт, уклад жизни. Вот хозяйка в коричневой складчатой юбке, в кофте в мелкий цветочек садится вечером у теплой печки, принимается прясть мягкую козью шерсть. Мерно жужжит прялка, наматывается на веретено тонкая, ровная нить, а хозяин в синей рубахе с косым воротом, водрузив на нос тяжелые круглые очки в металлической оправе с витыми дужками, читает ей из церковной книги подходящие к настроению места…
Внизу раздался знакомый голос, приехал драгоценный Македонский. А у нее Вася работает! Уж не до книг теперь…
Маша пробежала через чердак, осыпая после себя траву, проворно слетела по лестнице, на бегу ловя себя на мысли, что, может, и та, далекая, неизвестная женщина так же бежала встречать своего мужа, заслышав тележный скрип под окном.
Бешеный Муж хмурил брови, передергивал плечами, недовольный произошедшими в его отсутствие несанкционированными переменами: кругом кирпич, мешки с цементом, куча песка посередине двора, грязные ведра, лопаты. Да ладно грязь, самое главное, самое страшное, что его позволения никто не спросил. Не посчитала нужным опять?
Пока Маша птицей летела навстречу, он успел шугануть подвернувшегося под руку Степаныча, ногой опрокинуть полведра воды. Мария приготовилась давать отпор.
– Сашенька, здравствуй, а я и не знала, когда ты вернешься.
– Лучше бы и не возвращался, – резко перебил Македонский. – Что ты здесь развела?
– Печку кладут, Саша. Я думала, может, к твоему приезду успеют закончить. Все равно, скажи, я молодец?
– Молодец? – нежно переспросил Македонский, словно ослышавшись. – Молодец? – А потом уже нормальным голосом, набирая обороты;—Ты что, совсем? Ты где взяла? Это… Это… Что тебе могут положить? Да тебя ж только разведут на два счета. Кто потом переделывать будет? Я? Скажи, я?
Маша решила не обращать внимания. Понятно же, что кричит так от буйного нрава, от усталости, сам же еще в дом не входил и ничего не видел. А печь получалась мировая, они с Василием не просто так голову ломали, все по уму должно быть. И Вася уже изразцы начал класть. А порушенную часть стены Степаныч почти зашил доской.
– Саша, ты зайди и посмотри, там печник, его Василием зовут. А я пока тебе поесть приготовлю. Устал? – миролюбиво попыталась сгладить ситуацию Маша.