Македонский большими шагами рванул в дом, приготовился к встрече с неизвестным Василием, был на взводе, не пытался даже вникнуть в смысл придуманной конструкции, не оценил качества крепкой, на совесть работы. Вдруг увидел перед собой сидящего на корточках Василия и не закричал. Кричать на лучащегося внутренним светом тихого, хрупкого с виду печника было несерьезно как-то. Вася встал, невысокий и худой, волосики жиденькие, тоненькие, шейка немощная, плечики узкие. Только руки у Васи были сильными и умелыми, но рук Бешеный Муж не разглядел.
– Здравствуйте. Василий, – прошелестел печник умиротворенно, вытер об рубашку руку, протянул Бешеному. Ладошка была узенькой, почти детской.
Македонский руки не принял, а Вася, посчитав, что свою задачу выполнил, спокойно вернулся к оставленным изразцам.
Ситуация складывалась неправильная, словно бы этот цыплюк доходяжный и в расчет хозяина не принимал.
– Сколько денег отдала? – грозно повернулся Македонский к жене.
Маша спокойно назвала цифру, и всем троим было понятно, что сумма-то совсем невелика для этой работы.
– Где взяла? Если заняла, то сама и отдавать будешь.
– У меня были. Мне бабушкина сестра перед отъездом дала.
– Та-а-ак. Значит, у тебя денежки водятся. Та-а-ак. Значит, когда мне нужно было, то не было, а на ветер бросать у тебя есть.
– Не на ветер, Саша. Не на ветер. На тепло. – Маша тоже начинала сердиться. Она точно знала, что сама, без посторонней помощи провернула важное и ответственное дело, а ей вместо похвалы одни необоснованные претензии. – Мне, Саша, иногда кажется, что ты сюда на один день приехал. Зима на носу, холодно спать по ночам. А денег ты у меня и не просил никогда.
– Не хватало еще мне у тебя денег просить! Кто б подумал, что ты у нас миллионерша. Тайком все, молчком. Признавайся сразу, что еще таишь? Может, завела себе кого, пока меня нет, а я и не знаю? Хотя приятели у тебя старые да хлипкие, не стоит, наверно, ничего. Миллионщица!
Маше надоело слушать его бред, надоело терпеть оскорбления в присутствии чужих людей. Она решила достать его окончательно, тем более что сам попросил признаваться. Она выпрямила спину, подняла голову и сообщила:
– Я устроилась на работу. – Не успел муж осмеять эту ее очередную новость, добавила:—Я работаю у Пургина администратором туристического комплекса.
Это был удар ниже пояса. Даже не удар, а пострашнее. Он, Македонский, столько раз добивался встречи с Пургой, его даже на порог не пустили, а она спокойно заявляет, что, видишь ли, администратор. Лучше Саши Македонского Пургин бы администратора в жизни не нашел, у Саши бы все по струнке ходили и темы бы были реальные… Или пошутил Пургин, а она за чистую монету приняла, дуреха? Хотя нет, по глазам ее видно, что не пошутил. Да она только и может, что на стол подавать. Кофе там, чай, как это секретарши делают. Только ведь секретарши еще с боссами… Нет, это исключено. Машка на такое никогда не пойдет, пока Македонский есть, у нее принципы. А может, напрасно он в Норкин уехал, может, упустил контроль? Пургин – это тебе не придурочный Степаныч, не печник-подросток.
Македонский почувствовал, как злость его сменяется обидой. Обидели Македонского, почти что оскорбили.
«Это мы еще посмотрим, – приговаривал про себя оскорбленный Македонский. – Это мы поглядим еще, какой ты, блин, администратор хренов! Это мы подождем, когда тебя, фифу такую, Пургин под зад коленом турнет. Приползешь обратно, эх, приползешь…»
Только ближе к вечеру, когда немного остыл обиженный Саша, Мария вспомнила, что бросила на чердаке свои находки.
– Саша, посмотри, что я на чердаке нашла! – Маша спустилась, прижимая к груди неловко завернутые в старый сафьян книги.
Развернула узорчатую ткань, высвободила фолианты.
– Смотрите, они же старинные? Чьи они могут быть? – радостно обратилась к присутствовавшим рядом Саше, Степанычу, Василию.
Мужчины подошли поближе, с интересом и удивлением рассматривали находки. Македонский по-хозяйски взял одну за другой в руки, переворачивал страницы. Василий словно еще больше просветлел, на лице его появилось новое, благоговейное выражение. Степаныч только громко крякнул.
– Не пойму, они, что ли? – непонятно спросил он Васю.
Вася приблизил глаза к самым страницам, прошелестевшим из рук Македонского прямо по носу, кивнул:
– Пресвятая Богородица! Они, как есть они. Я их, правда, никогда в руках не держал, но точно они. Вот подарок-то, вот праздник!
Македонский плохо понимал, о чем речь, но на всякий случай книги притянул ближе к груди.
– Голову-то убери, какой это тебе подарок! Ты, что ли, нашел?
– Фартовая ты, Мария! – только и вымолвил озадаченный Степаныч. Он-то хорошо себе представлял ценность находки в отличие от темного Македонского.
Вася поедал книги глазами, боролся с собой, чтобы не протянуть к ним руку, не дотронуться. Но не решался, боялся спугнуть.
– Да что вы в самом деле? – Маша топнула ногой. – Объясните же мне кто-нибудь!
Степаныч пояснил, голос его сел от напряжения:
– Это, Маш, старинные старообрядческие книги. Драгоценность настоящая. В них тексты молитв, правильные тексты. Таких книг почти не осталось уже, поэтому молитвы раскольники долгое время из уст в уста передавали, от руки переписывали. Отчего, как ты думаешь, твоя Гавриловна с Никодимом из-за молитв ссорятся? Из-за того, что книг почти не осталось. Эти раньше в Нозорове у Федосия хранились, но их лет уж пятнадцать как у него украли. Я тоже их не видел никогда, но слышал эту историю…
– Погоди, погоди! – Македонскому никакие посягатели на его добро были не нужны. – Это, может быть, совсем и не те книги, это, может быть, вообще ерунда какая-то. Может быть, они вообще современные. Никакого Федосия я не знаю.
– И не узнаешь, нет давно Федосия.
– Тем более. А вы оба их первый раз в жизни видите!
Василий почувствовал, что сейчас хозяин дома уберет реликвии, а их со Степанычем точно выгонят. Он набрался мужества и тихо попросил:
– Дайте мне, пожалуйста, в руках подержать. Только одну, если можно. Я осторожно, Пресвятая Богородица.
Он принялся рьяно вытирать руки о штаны.
Македонский не собирался всяким тут в руки давать клад, но Маша не позволила убрать.
– Разумеется, Василий, разумеется, возьмите. Саша, что тебе, жалко, что ли? Боишься, что отнимут?
Македонскому пришлось под нажимом жены уступить. Степаныч с Васей долго и с удовольствием рассматривали книги, тихо переговаривались между собой.
Македонскому это решительно не нравилось.
Поздно вечером, когда они остались одни, он напустился на Машу:
– Зачем ты им-то показала? Совсем дурочка? Это ж продать можно. Иностранцы за них бабосов отвалят, сможем вернуться в Питер. Ты же сама хотела. А они, друзья-то твои, теперь своего не упустят. Вон, Федосия какого-то приплели сразу. Жди теперь, завтра с утра к тебе из Нозорова придут права качать. Запаришься доказывать, что это теперь твое. Молчать надо было.
– Если бы я молчала, то мы бы с тобой никогда не узнали их истинной ценности, – резонно возразила Маша. – И я, знаешь, не считаю, что они твои или мои. Они общине принадлежали и дальше должны принадлежать.
Македонский аж дар речи потерял. Даже закашлялся. Долго кашлял, прежде чем смог выговорить:
– Уж не хочешь ли ты их сумасшедшим староверам отдать? Маш, только за деньги. За большие деньги. Или они пусть выкупают, или покупателей я найду.
Но Маша уже твердо знала, решила, что книги продавать не будет ни при каких условиях. Завтра же после работы поедет в Нозорово и покажет их Гавриловне и Никодиму. Может, прав муж, может, они в самом деле не те. Ошибся Степаныч.
Полночи Маша ворочалась. Не спалось. Думала о том, что волей случая в ее руках оказалось целое состояние. Состояние, если послушать Македонского, найти покупателей и продать книги. Тогда, возможно, можно будет сразу же вернуться в Питер, купить квартиру, начать нормальную, цивилизованную жизнь. Не носиться с ведрами и тазами, не мыться нагретой солнцем водой в уличной выгородке, не думать о печке, о дровах, о работе на Пургина. Ни о чем таком не думать. Но решение это, такое с виду реальное, разумное, выгодное отчего-то не нравилось Маше, что-то сильно противилось ему в ее душе. Дело было даже не в том, что шила в мешке не утаишь, – действительно, уже завтра утром в Нозорове будет все известно про находку, Василий не умолчит, потом и Никодим, и Гавриловна узнают про продажу книг, общаться с Машей не будут больше, на порог не пустят – хоть нашла-то их она, Маша, но ей они, стало быть, и принадлежат. Это ведь даже не найденный в земле клад, когда по закону требуется сдать государству, это всего лишь книги, и она, Маша, на сегодняшний день их хозяйка. Но что-то внутри нее всерьез противилось идее строить коммерцию на святых вещах. Что-то сильно изменилось в ней со времени переезда сюда, в эти странные места, на странную землю, населенную непонятными людьми.
Размышляя, Маша даже не отдала себе отчет в том, что, как раньше, не соединяла больше себя с мужем в единое целое. Наоборот, противопоставляла себя Македонскому, отделяла себя от него.
Отправляясь рано утром на работу, Мария воспользовалась тем, что Македонский еще спит, взяла книги с собой и заперла в сейф в кабинете. От греха подальше. Ему же долго размышлять не потребуется, заберет книги – и в Норкин.
Македонский нашел Машу в конторе, она сидела за компьютером, оформляла бумаги для «бухгалтера-зверя» Ольги Антоновны. Влетел Македонский без стука, взлохмаченный и злой.
– Где книги?
– Я взяла. – Маша решила не ругаться и косить под дурочку. – Сам говорил, теперь все знать будут. Я днем на работе, дверь на один хлипкий замок запирается. Один раз украли и другой украдут. Я их в сейф положила.
Македонский принялся уговаривать, чтобы отдала. Увещевал, объяснял, говорил, что знающим людям покажет, в область отвезет, но Маша стояла насмерть. Не отдала. Сказала, что знающим людям сама покажет, а продавать пока все равно некому.