– По каналам? Давай покатаемся, только давай по Неве, там тоже здорово, и мы там не были.
Но Александра была непреклонна, хотела «как в прошлый раз» и все тут.
Теплоходик «Людмила», называемый в народе речным трамвайчиком, был чистеньким и светлым, с уютными маленькими столиками вдоль больших пластиковых окон, с полом из нового ламината, с занавесками в нарисованных якорях. Маша хорошо помнила, что, когда они катались по каналам с бабушкой, давно, никаких столиков не было, в салоне ровными рядами, один за другим, стояли коричневые дерматиновые кресла с откидывающимися сиденьями, а полы были покрыты протертым до дыр унылым бурым линолеумом – маленькая Маша спотыкалась о торчащие куски и норовила разбить себе нос, – и окна замутненные, в крашеных металлических рамах со странными гайками. А еще на теплоходике работал теперь буфет, и можно было взять себе сока, бутербродов и даже вина.
Людей на теплоходике набралось много, все столики оказались занятыми, и Маша с Александрой не остались сидеть в салоне, поднялись на палубу, где были расставлены легкие пластиковые кресла. Мягкий свежий ветер приятно холодил плечи, развевал непослушные волосы, серебрилась на солнце вода, слепя глаза, вдоль борта, сменяя друг друга, неспешно проплывали сплетенные в сплошную косу дворцы, дома, памятники. Александра была непривычно молчалива, тоже, наверно, наслаждалась.
Маша в задумчивости вспоминала прожитый год.
Всего только год назад она сама стояла на мосту, а внизу, под ней, проплывали цветные лоскутки теплоходов, и музыка с них разносилась над водой, и голоса экскурсоводов доносились. «Памятник эпохи позднего барокко был возведен архитектором…» И Маша до смерти боялась и этого города, где родилась и выросла когда-то, и людей вокруг, и туманного своего будущего. Не раз за прошедший год Маше чудилось, что ничего у нее здесь не получится, не выйдет. Казалось, что затея с возвращением – пустая затея. Казалось, что никогда она больше не сможет почувствовать сердцем ритм большого города. Вспоминались слова Гавриловны, что на плече у Маши сидит ангел. Так вот, ни разу за прошедший год не почувствовала его Мария на своем плече, казалось, он упорхнул на следующий день после возвращения, тогда, на кладбище, когда упала на плечо сухая тополиная веточка.
Оно и понятно, ангел, он охранять должен, а Марию больше не нужно было охранять. На всех ангелов-то не напасешься. Ангелы, они, видать, как доктора в больнице – каждый сразу нескольких больных ведет. Или как инспектора в пенсионном фонде – один инспектор на несколько фирм и предпринимателей. Видно, кому-то все это время ангел был нужней, чем ей, Маше, она не в обиде, она справится.
На плечо словно бы мягко что-то опустилось – непокорные волосы ветром забросило на шею.
– Девушки дорогие, вы не могли бы меня сфотографировать?
Мужчина навис над подругами, настойчиво протягивая фотоаппарат.
Среднего роста, плотный, темноволосый, с коричневым загаром и словно дубленой кожей на лице. Одет в джинсы и рубашку в клеточку, совершенно обыкновенный. Самый-самый обыкновенный молодой мужчина лет тридцати с хвостиком. И фотоаппарат у него самый простой, даже не цифровой.
Мужчина широко улыбнулся:
– Я сейчас вот так сюда присяду, а вы меня щелкните, чтобы на заднем плане вон тот дом было видно, с колоннами, хорошо?
Не переставая улыбаться, он вложил Маше в руки свою «мыльницу». Мария встала, подождала, пока он пристроится в кресле, поймала в объектив и мужчину, и «дом с колоннами», нажала на кнопку.
– Давайте я еще раз сфотографирую, в другом ракурсе, – предложила она, мужчина Маше понравился, он очень напоминал ей Мишу. Только у Мишки стрижка всегда волосок к волоску, а у этого обыкновенная, волосы дыбом, у Мишки золоченые очки, а у этого просто мелкие морщинки вокруг глаз, у Мишки рубашки из Европы, а у этого с рынка. И руки: у Михал Юрича руки красиво вылепленные, с тонкими пальцами и гладкими ногтями – он на работе ничего тяжелее мобильного в руках не держал, а у хозяина фотоаппарата рабочие мужские руки с трещинами на пальцах и намертво въевшейся в них чернотой. Маша успела разглядеть, когда он фотоаппарат протягивал. Но улыбка зато замечательная, легкая и открытая, озаряющая лицо, в одно мгновение превращающая его из обыкновенного в совершенно особенного.
Маша тоскливо представила, как Александра сейчас потащит ее вниз, в салон, и там в очередной раз начнет вправлять мозги, рассуждая о том, что «приезжие нам не нужны». А кто из питерцев в одиночку станет кататься на речном трамвайчике и фотографироваться на фоне достопримечательностей? Да к тому же называть домом с колоннами Шереметевский дворец.
Но Александра вдруг проявила несказанную милость.
– А хотите мы вместе с вами сфотографируемся?
– Ох, очень хочу, девчонки! Всячески! – обрадовался мужчина и снова заулыбался. Он улыбнулся, и Маша поняла, что и Саша купилась на его улыбку, такую улыбку невозможно оставить незамеченной. – Буду всем показывать, какие в Питере красивые девушки живут.
– А жена по голове не настучит за красивых девушек? – полюбопытствовала Саша, поплотнее придвигаясь, засовывая руку ему под локоть.
Маша снова щелкнула кнопкой фотоаппарата.
– Нет, не настучит. В прошлом осталась жена, я теперь абсолютно неженатый и всячески свободный. Как кот, который гуляет сам по себе.
– А имя есть у котика? – не унималась Саша.
– Ох, девчонки, простите, я сразу должен был представиться. Меня зовут Вадим.
– Я Александра, а это Маша.
– Машенька, а можно я с вами тоже сфотографируюсь?
Они еще поснимались на фоне памятников, в основном Маша снимала Вадима. Отчего-то ей очень приятно было разглядывать его в видоискателе.
– Ну до чего красиво, до чего же красиво у нас! Чистая Венеция! – с чувством воскликнул Вадим.
По каналу взад и вперед сновали катера и теплоходики, образовывая поминутно заторы, вспенивая позади себя остро пахнущую водорослями воду. Почти с каждой посудины неслась громкая музыка, чем меньше лодчонка, тем музыка громче, – отчего-то одна попса, – она перемешивалась с мелодиями многочисленных плавучих кафешек, болтавшихся на воде на приткнувшихся к причалам понтонах. Солнце слепило глаза, отражаясь от воды бесконечными серебристыми бликами. Яркие, разноцветные толпы народа украшали собой набережные. Да, красота!
– А вы, Вадим, наш, местный? – обрадовалась Маша.
– Да, теперь местный, – чуть задумавшись, уверенно ответил тот. – А если совсем точно, то стану местным уже совсем скоро. Я, девчонки, здесь теперь служить буду.
– А где вы работаете? – хором воскликнули подружки.
– Я, девушки, военный. Я не работаю, я служу. Всячески, – строго поправил Вадим.
– А где служите? – снова хором.
И здесь Вадим сник, улыбка ушла с лица, тяжело вздохнул.
– Я, девушки, понимаете, в таком месте служу… В общем, когда я женщинам говорю, то они большей частью пугаются. Ладно, что уж там… я во внутренних войсках служу, в системе исполнения наказаний.
Александра выпучила глаза и громко фыркнула. Понятно, в Лошках многие прямо или косвенно прошли через эту систему – кто изнутри повидал, а кто снаружи, через окно передач, – любить ее представителей у лошковцев было не принято, отзывались о них большей частью нелицеприятно.
– Вот видите, вы, девушки, даже не знаете, что это такое.
Маша решила срочно сгладить ситуацию. Что же поделаешь, если у человека работа такая, что же, его на позорном столбе за это повесить?
– Мы знаем, Вадим, знаем, – поспешила успокоить она. – И не боимся.
– Тогда разрешите представиться, майор внутренней службы Кузнецов Вадим Сергеевич.
Тут Александра фыркнула еще раз, громче:
– Пф! Так вы, получается, полный тезка моего мужа, он тоже Вадим Кузнецов. А я Александра Кузнецова.
– Вот это да! Вот какое совпадение, это, девушки, судьба. Это надо отметить. Смотрите, мы к берегу причаливаем, давайте в ресторан пойдем, посидим. Выпьем за такое знакомство.
Маша снова подумала, что Сашка сейчас даст новому знакомому от ворот поворот, но та легко согласилась выпить за знакомство.
Они зашли в первое же попавшееся кафе, устроились за единственным свободным столиком в углу.
Вадим рассказывал о себе:
– Меня, девчонки, в Питер переводят, в Управление. Буду я теперь в кабинете сидеть и бумажки писать. А так-то я в колонии работал, заместителем начальника по оперативной работе и безопасности. Есть, девчонки, такое место на карте… Да что я вру, нет такого места на картах, только на самых подробных есть. В сибирской тайге, как в песне: только самолетом можно долететь. Талое называется. А от Талого еще сорок километров, вот где я последнее время дни коротал…
– Талое? – недоверчиво воскликнула Маша, а Александра в очередной раз только неприлично зафырчала, словно больная лошадь. – Талое? Так от нас, из Норкина, автобус рейсовый до Талого ходил, четыре часа – и в Талом…
– Нет, такого не может быть! – обрадовался Вадим, как радуются обычно, повстречав на чужбине нежданно-негаданно земляков. – Девчонки, да таких совпадений не бывает! Это вы меня обманываете. Правда, что ли, из Норкина сами?
– Мы не из Норкина, мы из Лошков, слыхали сами-то?
– У, Лошки! Я не только слыхал, даже бывать доводилось. Всячески. У нас экскурсию прошлой осенью делали в Лошки, я ездил. Только как же я таких девушек там не запомнил? Машенька, не может быть, чтобы я вас, такую красивую, встретил где-то и забыл?
Маше стало удивительно приятно, так приятно, будто кто-то провел по сердцу пушистой мягкой лапой. И вдвойне приятнее от того, что он именно про нее сказал, а не про Сашу, а то Маше начало было казаться, что Вадим больше как-то тянется к Саше, к ней в основном обращается. И Александра тоже так легко с ним обходится, по-свойски, как со старым приятелем, у Маши так не выходит. Ну да Александра, она такая, она вообще с людьми быстро сближается, не то что Маша.
– А вы, Вадим, меня прошлой осенью и не могли видеть, – закокетничала она вдруг, – я прошлой осенью уже здесь жила. Я раньше жила в Лошках, а теперь я тоже в Питере. Я и родилась здесь, и почти всю жизнь прожила. А Саша и сейчас в Лошках, она ко мне в отпуск приехала, скоро уезжает.