ужной развалиной, у которой более молодые и энергичные бродяги предварительно вывернут карманы и заберут последний пенни.
То, что сейчас происходит с Британией, напоминает смерть под забором. Страну наводнили те, кто в ваше время, мистер Скотт, боялся бросить косой взгляд на своего сагиба. Они чувствуют себя хозяевами и диктуют правила поведения британцам. А те хотя и ворчат, но подчиняются этим наглым незваным гостям и боятся им сказать слово против. Британия медленно, но верно превращается в колонию.
Мистер Скотт, которому Шумилин показал несколько сюжетов из жизни Британии XXI века, лишь мрачно кивнул. Его шокировало зверское убийство в Вулидже – районе Южного Лондона – английского солдата двумя чернокожими исламистами и победное ночное шествие «мусульманских патрулей» по улицам британской столицы.
– Это, между прочим, – сказал Шумилин, – изнанка той безудержной колонизации, которая началась в XIX веке. Вы задумайтесь над тем, что написано в Библии:
Что пользы человеку от всех его трудов, над чем он трудится под солнцем?
Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек.
Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает:
Чтобы там опять взойти;
Бежит на юг и кружит на север, кружит, кружит на бегу своем ветер…
– …И на круги свои возвращается ветер; – подхватил мистер Скотт, -
Бегут все реки в море, – а море не переполнится:
К месту, куда реки бегут, —
Туда они продолжают бежать…
– Да, я часто вспоминаю Книгу Экклезиаста, задумчиво промолвил британец. – Но скажите вы мне, господин из будущего, зачем вы пришли в наш мир? Ведь вы вмешиваетесь в Божье предначертание. Неужели вы чувствуете себя превыше Бога?
Шумилин улыбнулся.
– Мистер Скотт, – ответил он, – а вы не допускаете, что наше появление в этом мире не могло произойти без Промысла Господнего?
– Значит, так тому и быть, – печально сказал британец.
Бывший опер не занимался только одними душеспасительными беседами с английским разведчиком. Вечерами он рылся в памяти своего ноутбука, перечитывал записанные на диск книги по истории российско-британских отношений и делал выписки. Потом он, словно полководец над картой, склонялся над расчерченной на большом листе схемой, испещренной именами, фамилиями и датами. Соединяя их стрелочками, он пытался понять, что связывает ту или иную историческую личность друг с другом и каковы их взаимоотношения. Постепенно вырисовывалась гигантская паутина, опутавшая Российскую империю.
«Бедный, бедный Николай Павлович, – думал Шумилин, начиная понимать и оценивать масштабы творимого в стране беспредела. – Тут и врагов не надо, свои доведут до цугундера.
Может быть, это мы зря взяли так сразу в карьер? Врагов у императора – ну и у нас, естественно – появилось столько, что теперь надо глядеть в оба – как бы не произошло то, что случилось с батюшкой Николая Павловича в одну холодную мартовскую ночь 1801 года. Тем более что и противник все тот же – британцы, мать их…»
Шумилин вздохнул. Но с другой стороны, как в народе говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Придется доводить дело до конца. А для этого нужно будет найти среди людей XIX века надежных помощников.
Взять, к примеру, того же ротмистра Соколова. Ясная голова, светлый ум, храбр, физически неплохо подготовлен. Или того же казачка, Никифора Волкова – сообразителен, храбр, умеет вести себя в экстремальных ситуациях.
«Плохо то, – подумал Шумилин, – что те, кто может принимать важные решения – царь, Бенкендорф, цесаревич – люди с рыцарскими понятиями о чести. А вот их противники как раз подобными достоинствами не обладают. Посему состязаться с ними – дело заведомо проигрышное.
Надо вспомнить о так часто приписываемом нам “византийском коварстве”, о том, что “с волками жить – по-волчьи выть”. И на удар отвечать ударом. Только вот не согласятся с моими рассуждениями наши предки. Как же быть…»
Шумилин вздохнул. Верный Сникерс, дремавший на коврике у стены, услышав этот вздох, встрепенулся и, открыв глаза, понимающе посмотрел на него.
Александр свернул в трубку ватман со своей каббалистической схемой и, достав из письменного стола рабочую тетрадь, стал по старой памяти накидывать план действий.
Из усадьбы Сергеева Шумилин снова отправился в Петербург. Он решил попросить у императора аудиенцию, чтобы обсудить с ним насущные вопросы. И самый главный из них на Руси «Что делать?». Насчет того, «кто виноват», он уже не раз говорил Николаю. Но тот, в душе соглашаясь со своим советником из будущего, колебался, опасаясь принимать кардинальные решения. Император считал, что основа его царствования – консерватизм, и все попытки что-либо решительно изменить откладываются «до лучших времен».
К тому же Шумилин знал, как тяжело Николай воспринимает чужие предложения. Император считал, что его мнение – единственно верное, и все должны или принять его как руководство к действию, или катиться ко всем чертям.
Конечно, после посещения будущего, знакомства с историей его царствования и последующих за ними событий, самомнение Николая было несколько поколеблено. Он стал прислушиваться к тому, что говорили ему новые знакомые. Но все же человеку, привыкшему повелевать, было очень трудно избавиться от своих привычек.
Шумилин долго размышлял и взвешивал все, что ему было известно о царствовании Николая Павловича и о нем самом. Можно было, конечно, махнуть на все рукой и пользоваться его гостеприимством, время от времени консультируя царя. В конце концов, если Николай за время своего правления не повторит роковые ошибки, которые были сделаны им в их истории, то и это можно считать неплохим результатом.
Но Шумилин решил, что этого мало. Крайне необходимо было разрешить несколько самых неотложных вопросов, и в их числе кадровый. Ведь через сто лет после Николая один из самых успешных правителей России заявит: «Кадры решают всё!» И он окажется прав.
Кстати, об этом догадывался и император Николай I. Как-то раз он в сердцах сказал: «Россией правят столоначальники!» Действительно, разросшаяся до неприличных размеров бюрократия – за первые двадцать лет правления Николая количество чиновников выросло втрое, достигнув гигантской цифры – шестьдесят тысяч человек, – буквально завалила бумагами всю империю. Было подсчитано, что в 40-х годах XIX века среднестатистический российский губернатор в течение года подписывал сто тысяч различных документов, или – двести семьдесят в день. При этом на столь ответственное дело он тратил четыре с половиной часа ежедневно. Из этой горы бумаг лишь от силы одна сотая были действительно необходимы и приносили хоть какую-то практическую пользу.
Понимая всю пагубность происходящего, Николай старался лично во все вникать и все контролировать. Но даже его чудовищная работоспособность и дотошность мало помогали делу. Чиновники продолжали свой беспредел и мздоимство. Самые суровые наказания не помогали – на месте одного проштрафившегося жулика тут же появлялся новый.
Шумилин хотел напомнить императору слова из Евангелия:
«И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое».
То есть новую внутреннюю и внешнюю политику должны проводить новые люди, которые не отягощены старыми предрассудками и могут здраво воспринять все те реформы, которые нужно будет провести.
В папке у Шумилина лежал список возможных кандидатов на должности министров, глав департаментов и учреждений. Были среди них и фамилии заводчиков, купцов, изобретателей, которые уже сейчас могли бы помочь российской экономике и промышленности совершить рывок и хотя бы догнать развитые европейские страны.
К этому списку были приложены, как говорили в XXI веке, резюме, где кратко рассказывалось о кандидате, а также о том, что он сумел сделать в царствование сына императора, Александра II.
Если создать этим людям, которых можно назвать солью земли русской, условия наибольшего благоприятствования, то они смогут принести огромную пользу своему Отечеству.
Взять, к примеру, подполковника Корпуса инженеров путей сообщения Павла Петровича Мельникова. Он сейчас преподает в институте Корпуса. Позднее станет одним из авторов проекта железной дороги Санкт-Петербург – Москва, а через четверть века – первым в России министром путей сообщений. Если бы он, а не граф Клейнмихель, руководил строительством магистрали, связавшей две российские столицы, она бы не обошлась так дорого, как в прямом, так и в переносном смысле. Железная дорога стоила казне шестьдесят четыре миллиона рублей, что оказалось в три раза дороже, чем строительство в Европе железнодорожной магистрали такой же протяженности. Инженеры, строившие эту железную дорогу, воспетую позднее поэтом Некрасовым, признавали, что на эти деньги можно было положить рельсы не только до Москвы, но и до Черного моря. Ну, а сколько народу погибло во время строительства этой магистрали – это разговор отдельный…
И примерам подобным несть числа. Русская земля во все времена была богата талантами. Шумилин рассчитывал, что Николай, ознакомившись с его досье, сделает соответствующие выводы. Ну, а если не сделает… Тогда остается только, как Понтий Пилат, умыть руки.
Император, получивший от Сергеева-младшего просьбу Александра Павловича об аудиенции и сообщивший, что разговор в этот раз пойдет о серьезных вещах (а когда они болтали о пустяках?), предложил встретиться с Шумилиным в Аничковом дворце.
Он любил это здание, связанное с юностью и первыми, самыми счастливыми годами семейной жизни. Недаром Николай называл этот дворец на Фонтанке «Аничковым раем». Его не пугал даже призрак Белой дамы, который бродил по коридорам дворца. Это была полупрозрачная фигура, одетая в белый балахон.
Правда, встреча с этой дамой чуть не стоила Николаю жизни. Он отделался не легким испугом, а скорее, легким приступом удушья. Император рассказывал своему лейб-медику, что из стены вышла прозрачная женская фигура и протянула ему руку. Белая дама пыталась что-то поведать Николаю, но от сильного потрясения он ничего не разобрал.