Геродот утверждал, что только после смерти человека можно сказать, была ли его жизнь счастливой. В те времена жизнь человека обычно не продолжалась более 40–50 лет. В наше время индивидуум, достигший, скажем, 80 лет, может с уверенностью сказать, была ли его жизнь счастливой, не задумываясь о том, что произойдет с нм в оставшиеся ему годы жизни.
Долгожителю, утверждающему, что он случайно уцелел, случайно дожил, скажем, до ста или более лет, лучше сослаться на судьбу, на перст божий: такое объяснение несравненно более содержательно.
Одни старики цепляются за жизнь как утопающий за соломинку, другие, сознавая, что жизнь стала мукой, готовы с ней по-доброму расстаться.
Старики нередко выглядят моложе своих лет. Это приятно, конечно, им. Это обманывает других, сами же они не должны поддаваться обману. Старость есть старость. Правда, медики различают паспортную и биологическую старость. Но такое разграничение – дело специалистов-медиков, а вовсе не самих стариков.
Долгожитель – человек, избежавший многочисленных болезней, приводящих к летальному исходу (или же одолевший такие болезни), человек, избежавший не менее многочисленных несчастных случайностей, которые также чреваты смертельным исходом. Такой человек может быть понят лишь как счастливая случайность, нисколько не исключающая его собственных забот о своем здоровье.
Плохо быть старым, неизбежно дряхлеющим человеком. Но можете ли вы предложить что-нибудь лучшее тем, кто еще не достиг старости.
Старость – неизлечимая болезнь, исход которой фатально предопределен. Поэтому старый человек (пусть это не покажется парадоксом) жаждет болеть как можно дольше, так как другого выхода у него нет. И врачи, в отличие от обычного своего поведения, заботятся о продлении этой болезни.
Хорошо, если смерть приходит вдруг и сразу завершает свое дело. Как в басне Крылова: «…приятель охнуть не успел, как на него медведь насел».
Банальнейшая истина: учиться никогда не поздно. О ней не стоило бы напоминать, если бы ее признавали и старики, которым, правда, надо не учиться, а переучиваться, учиться жить по-новому.
Деревья умирают, как правило, стоя. Людям это, увы, не дано.
Овдовевшему одинокому старику постоянно мнится, сколько бы ни было у него детей, внуков и правнуков, что он, в сущности, никому из них не нужен. Мнится ли только? Или же просто не хочется знать правды?
Лавровый венок не прикрывает лысины.
Вспоминая свое многолетнее прошлое, я часто осознаю, что многое из того, что было мною сделано, написано, опубликовано, было совсем не таким, как должно. И хотя я сейчас живу, пишу и печатаю то, что перечеркивает прежнее, ошибочное, догматическимарксистское, оно все равно остается моим наследием. Прошлое неустранимо.
Страх смерти прячется под всякого рода личинами: забота о близких, неотложные дела, которые должно совершить и т. д. На войне страх смерти нередко приобретал парадоксальную форму отчаянной, но исполненной фаталистической веры, отваги.
Старые люди любят старые вещи, неохотно расстаются с порядком поношенным платьем. Также они относятся и к своим убеждениям, если даже и сознают, что они давно утратили свою убедительность.
Консерваторами в широком смысле этого слова бывают и молодые люди, но подлинным источником консервативного умонастроения является старость с ее привязанностью к былому, которое представляется старому человеку лучшей порой его жизни, несмотря на все пережитые в прошлом страдания и горести.
Чувствовать себя старым и быть действительно старым – совершенно разные вещи. Когда нестарый человек чувствует себя старым – это всего лишь субъективное состояние, преходящее чувство, настроение. Когда же старый человек чувствует себя старым, то это уже страх перед признанием фатальной правды жизни. Разумная старость трезво, спокойно, с достоинством осознает свою немощь и не стремится возвыситься над нею.
Говорят, что стариков надо уважать. С таким общим воззрением нельзя согласиться. Уважение предполагает индивидуальный подход. Правильнее было бы просто сказать, что о стариках надо заботиться.
Придет время, когда человечество одолеет старость и смерть станет выбором, который принимает индивидуум после многих многих лет жизни, как вследствие разочарования в своем затянувшемся долголетии, так и вследствие потери интереса к тому, что именуют радостями жизни. Стоит ли нам, людям, у которых не будет такого выбора, людям, обреченным на смерть, жалеть о том, что мы родились слишком рано? Нет, конечно, нет. Будем радоваться за наших потомков, не идеализируя их будущее: у них будут свои, другие, но не менее сложные, чем у нас, проблемы, трудности, испытания.
Старость и молодость – несомненные противоположности, которые, однако, не следует абсолютизировать. Возможно, по-видимому, и единство этих противоположностей, как с положительным, так и с отрицательным знаком.
Седина сначала появляется в душе и лишь затем выступает наружу.
Старость – прекрасная, но слишком краткая пора человеческой жизни[27].
Разные разности
Есть цели, достижение которых убеждает нас в том, что мы получили совсем не то, к чему стремились[28].
Евреями не рождаются. Евреями становятся в определенной исторической среде. Если бы евреев не было, их бы выдумали.
Смелость отличается от трусости прежде всего тем, что она никогда не теряет надежды и уверенности в своих силах.
Что может быть обычнее преуспевающей посредственности? Посредственный человек всегда знает, что надо делать, чтобы добиться поставленной цели, успеха.
Обыкновенной садовой улитке как-то, конечно случайным образом и даже не вследствие желания, удалось прицепиться к автомобилю и таким образом она стала великой путешественницей. Не применима ли эта выдуманная мною история к биографии многих, в том числе и выдающихся людей?
Представление о недостижимости идеала проистекает чаще всего из того, что именуемое идеалом в действительности не является таковым.
«Это только слова», – говорят некоторые люди, имея в виду какие-то цели, устремления, намерения других людей, не задумываясь о том, что то, что они произносят, тоже ведь только слова, слова, слова.
Слова могут не только нечто сообщить другому человеку; они могут его потрясти, даже искалечить, умертвить. Слова сплошь и рядом являются великой силой, но это главным образом, конечно, зависит от их содержания, интонации и ситуации, в которой они высказаны.
Забвение. Существует ли в каком-либо другом языке столь выразительное, благозвучное, многозначное по своему содержанию слово? Английское seek to forget или bury in oblivition, французское oubli, немецкое Vergessenheit, – все говорят лишь о том, что забыто. А ведь забвение не просто исчезнувшее в памяти; оно сохраняющееся в ней и поэтому незабвенное, без которого, как без памяти, жизнь лишается смысла.
Забывчивость – удивительное свойство памяти, способной не только вбирать в себя впечатления, знания, наказы, обязательства и т. п. Забывчивость присуща всем возрастам. Школьник нередко забывает подготовить уроки. Такая забывчивость не лишена умысла, который далеко не всегда осознается. Другой случай: написал кому-то письмо и забываешь ни в тот же день, ни во второй и даже в третий опустить его в почтовый ящик. Не свидетельствует ли это о том, что и написать это письмо не хотелось, но принудил себя. И отправить письмо не хочется, хотя рано или поздно преодолеешь это нежелание.
Забывчивость многообразна. Так, например, забываешь, что нечто надо сделать, но вспоминаешь об этом своевременно – и дело сделано. Но бывает и так: забываешь о том, что нечто надо сделать, но вспоминаешь об этом с опозданием – и дело остается несделанным. Наконец, третий случай: забываешь то, что надо сделать и даже не вспомнишь об этом. Это – свидетельство серьезного заболевания памяти.
Почти всё, что считается невозможным, немыслимым, не согласующимся со всем нашим опытом, со всеми данными наук, следует тем не менее поставить под вопрос.
Мужественный человек воспринимает несчастье как не счастье. Но счастье вообще не является его жизненной целью; у него более определенные, конкретные жизненные задачи.
Совесть – твой собственный внутренний голос, который ни ты, ни кто-либо другой не в силах заставить молчать.
Почему все черти мужского рода? Потому что все ведьмы женского рода.
Все люди, в большей или меньшей мере утописты. Они стремятся к недостижимому, и хотя никогда его не достигают, тем не менее все более приближаются к нему. Утопии – могущественный двигатель социального прогресса. Даже антиутопии выполняют ту же великую социальную роль. Они предостерегают против негативных последствий прогресса, которые, конечно, неизбежны, но могут быть в большей или меньшей мере предотвращены.