Физиогномика
Это – искусство по видимому облику человека, следовательно по его внешности, судить о его внутреннем [состоянии], имея в виду и способ его чувствования, и его образ мыслей. – Здесь его рассматривают не в болезненном, а в здоровом состоянии и не тогда, когда его душа находится в движении, а тогда, когда она в состоянии покоя. – Само собой разумеется, что если тот, кого рассматривают с этой точки зрения, замечает, что за ним наблюдают и пытаются выведать его внутреннее [состояние], его душа уже теряет покой и приходит в состояние принужденности, внутреннего движения и даже досады от того, что он подвергается цензуре других.
Если корпус часов приятный, то это еще не дает основания (говорит знаменитый часовщик) с несомненностью утверждать, что их механизм хорош; но если корпус сделан плохо, то можно с достаточной степенью уверенности заключить, что и механизм немного стоит, ведь мастер не станет порочить свою работу, сделанную тщательно и хорошо, тем, что небрежно отнесется к внешней отделке, которая требует от него меньше всего труда. – Но было бы нелепо и здесь по аналогии между человеческим мастером и непостижимым творцом природы делать вывод, будто он хорошей душе должен дать и прекрасное тело, дабы человека, которого он создал, рекомендовать другим людям и обеспечить ему хороший прием или, наоборот, отпугивать других его внешностью. В самом деле, для мудрости, которая объективно имеет целью существование человека с теми или иными естественными свойствами (хотя этой цели мы никак не можем усмотреть), вкус, который заключает в себе чисто субъективную основу расположения или нерасположения одного человека к другому (ввиду его красоты или безобразия), не может служить мерилом для того, чтобы признать в человеке эти две разнородные вещи соединенными в одной и той же цели.
О безобразных людях
Но ни одного человека нельзя упрекать в том, что его лицо безобразно, если только в чертах его лица не отпечатлелось выражение души, испорченной пороком, или же прирожденного, но несчастного влечения к пороку, например черты злобной насмешки, как только человек начинает говорить, или той глупой дерзости без смягчающей кротости, с которой он смотрит другому в лицо и этим обнаруживает, что не придает никакого значения его суждению. – Но бывают люди, лицо которых (как говорят французы) rébarbaratif и которыми можно детей пугать; или такие, лицо которых обезображено оспой и причудливо или, как говорят голландцы, wanschapenes (как если бы оно представлялось в грезах и сновидениях), и в то же время у них столько добродушия и они столь веселого нрава, что они [как будто] смеются над своим собственным лицом.
История о некрасивом музыканте
Хейдеггер, немецкий музыкант в Лондоне, был человек причудливого телосложения, но живой и толковый, которого и знатные люди охотно приглашали в свое общество ради интересной беседы с ним. – Однажды ему пришло в голову в обществе, собравшемся за пуншем, сказать одному лорду, что у него самое безобразное лицо в Лондоне. Лорд задумался и предложил ему пари, что он найдет и покажет лицо еще более безобразное, и велел позвать пьяную женщину, при виде которой все общество громко рассмеялось и раздались крики: «Хейдеггер, вы проиграли пари!» – «Погодите, – ответил музыкант, – пусть эта женщина наденет мой парик, а я надену ее чепчик, и тогда посмотрим». Когда это было сделано, раздался всеобщий хохот: женщина имела вид вполне благовоспитанного мужчины, а он выглядел как ведьма. Это доказывает, что для того, чтобы назвать кого-то прекрасным или, по крайней мере, довольно красивым, надо высказывать свое суждение не безусловно, а всего лишь относительно, и что нельзя мужчину называть безобразным лишь потому, что он некрасив. – Безобразными вправе называть только отвратительные физические недостатки на лице.
О женщинах
Женскому полу свойственны слабости. Над ними шутят. Глупцы насмехаются над ними, а умные ясно видят, что они как раз и служат рычагом для того, чтобы направлять мужчину и использовать его для достижения своих целей. Мужчину легко узнать, женщина не выдает своей тайны, хотя чужие тайны (ввиду ее словоохотливости) она хранит плохо. Мужчина любит домашний мир и охотно подчиняется распорядкам жены, чтобы только не встречать препятствия для своих дел [вне дома]. Женщина не боится домашней войны, которую она ведет языком и для которой природа наделила ее речистостью и страстным красноречием, что обезоруживает мужчину. Он опирается на право более сильного – быть в доме повелителем, ибо он должен защищать этот дом от внешних врагов; она опирается на право более слабого – находить себе защиту от других мужчин у своего мужа – и слезами горечи делает мужа безоружным, упрекая его в отсутствии великодушия.
В грубом, естественном состоянии все это, конечно, иначе. В этом случае женщина – домашнее животное. Мужчина с оружием в руках идет впереди, а женщина следует за ним, нагруженная его домашним скарбом. Но даже там, где варварское гражданское устройство допускает по закону многоженство, женщина, пользующаяся наибольшей благосклонностью в своем затворе (который называется гаремом), умеет добиться власти над мужчиной, а он, бедный, не знает, как создать себе хоть какой-нибудь покой среди брани многих из-за одной (которая собирается над ним господствовать).
В гражданском состоянии женщина не отдается прихотям мужчины вне брака, и притом брака моногамного; а там, где цивилизация еще не дошла до женской свободы в ухаживании (возможности публично иметь и других мужчин, кроме одного, любовниками), муж наказывает жену, которая угрожает ему завести любовника*. Но если оно входит в моду и ревность становится смешной (а это всегда бывает в периоды роскоши), то обнаруживается женский характер: своей благосклонностью к мужчинам женщина притязает на свободу и вместе с тем на завоевание всего мужского пола. – Хотя эта склонность под именем кокетства пользуется дурной славой, все же она не лишена действительного основания для своего оправдания, ибо молодой женщине всегда грозит опасность остаться вдовой, и это побуждает ее распространять свои чары на всех мужчин, способных по своему имущественному положению вступить в брак, с тем чтобы, если это случится, у нее не было недостатка в искателях ее руки.
Бьет, значит любит?
Древнее предание о русских, будто жены подозревали своих мужей в тайной любви к другим женщинам, если время от времени не получали от них колотушек, обычно считалось басней. Но в описании путешествия Кука рассказывается, как один английский матрос, увидев на острове Таити индейца, который наносил побои своей жене, хотел доказать свою галантность и с угрозами бросился к обидчику. Но женщина тотчас же повернулась к англичанину и спросила его, какое ему до этого дело: ее муж должен это делать! – Точно так же считается, что если замужняя женщина открыто занимается флиртом, а ее муж уже не обращает на это внимания, проводя время за вином, за игрой в карты или занимаясь волокитством, то у супруги возникает не только презрение к нему, но и ненависть, так как это ей показывает, что муж уже не дорожит ею и равнодушно предоставляет свою жену другим как бы для того, чтобы они обгладывали ту же самую кость.
Семья
Женщина хочет повелевать, мужчина хочет подчиняться (главным образом до брака). Отсюда галантность старого рыцарства. – Женщина рано приобретает уверенность, что она может нравиться. Молодой человек всегда боится, что может не понравиться, и поэтому смущается (бывает застенчивым) в женском обществе. – Сдерживать назойливость мужчин почтением, которое женщина внушает, и право требовать к себе уважения, даже не имея никаких заслуг, – эту гордость и это право женщина отстаивает, исходя уже из одного лишь законного права своего пола. – Женщина всегда отказывающая сторона, мужчина – домогающаяся; если она покоряется, то это знак благосклонности. – Природа желает, чтобы женщину искали, и поэтому женщина в своем выборе (по своему вкусу) не должна быть такой разборчивой, как мужчина, которого природа создала более грубым и который нравится женщине уже тогда, когда он обнаруживает лишь физическую силу и способность защищать ее; ведь если бы она к красоте мужской фигуры испытывала отвращение и, влюбляясь, была разборчива, то домогающейся стороной оказалась бы она, а он – отказывающей; а это унизило бы ее даже в глазах мужчины. – В любви она должна казаться холодной, а мужчина – пылким. Не слушаться призыва любви не к лицу мужчине, а легко поддаваться этому призыву позорно для женщины. – Желание женщины распространить свои чары на всех светских мужчин – это кокетство; стремление казаться влюбленным во всех женщин – это ухаживание; и то и другое может быть лишь жеманством, ставшим модой, без всяких серьезных последствий, точно так же как право иметь при себе чичисбея, представляющее собой преувеличенную свободу замужней женщины, или существование прежде в Италии куртизанок, о которых рассказывают, что они проявляли больше тонкой культуры благонравного светского обращения, чем женщины смешанного общества в частных домах. – Женатый мужчина добивается благосклонности только своей жены, замужная женщина – благосклонности всех мужчин; она наряжается только ради представительниц своего пола, из ревнивого желания превзойти других женщин привлекательностью или важностью; мужчина же наряжается ради женщин, если можно назвать нарядами то, что имеет лишь целью своим видом не заставить краснеть свою жену. – Мужчина судит о недостатках женщин снисходительно, а женщина (в обществе) – очень строго, и молодые женщины, если бы им был предоставлен выбор, перед каким судом предстать со своими проступками – перед мужским или женским, конечно, выбрали бы своими судьями мужчин. – Если утонченная роскошь достигает высокой степени, то женщина бывает благонравной только по принуждению и не скрывает, что она больше хотела бы быть мужчиной, ибо тогда ее склонности имели бы больше простора и больше свободы; но ни один мужчина не желает стать женщиной.