йся на Библии богослов только случайно бросает на это беглые взоры, то это отсутствие основательности, и в таком случае никто в конце концов толком не знает, как быть с учением о вере в целом.
О присяге
Один великий мудрец, моралист и законодатель совсем запретил присягу как нечто бессмысленное и граничащее чуть ли не с кощунством; но с политической точки зрения до сих пор считается, что никак нельзя обойтись без этого механического средства, служащего для осуществления общественной справедливости, и потому были придуманы всевозможные оговорки с целью обойти этот запрет. – Поскольку было бы нелепостью серьезно присягать в том, что есть бог (ибо уже только для того, чтобы вообще иметь возможность клясться, надо постулировать существование бога), то остается еще вопрос: будет ли возможной и действительной клятва, если будут присягать лишь на случай, что бог существует (без того, чтобы подобно Протагору рассуждать по этому поводу)? – На самом деле все искренние и в то же время осторожные присяги были, по-видимому, даны именно в этом смысле. – Ведь если кто-то готов просто поклясться, что бог есть, то, как кажется, это не такое уж рискованное предложение, все равно, верит он в бога или нет. Если бог есть (скажет обманщик), то я угадал; если его нет, никто не притянет меня к ответу, и, принося такую клятву, я ничем не рискую. – Но разве при этом нет опасности – если бог существует – быть пойманным на преднамеренной, произнесенной для обмана самого господа бога лжи?
О познании
Философское познание рассматривает частное только в общем, а математическое знание рассматривает общее в частном и даже в единичном, однако a priori и посредством разума, так что, подобно тому как это единичное определено при некоторых общих условиях конструирования, так и предмет понятия, которому это единичное соответствует лишь в качестве его схемы, должен мыслиться в общей определенной форме.
…Математик, естествоиспытатель, логик, как бы далеко ни продвинулись первые в познаниях разума, а последний особенно в философском познании, все же могут быть только виртуозами разума. Но у нас есть еще идеал учителя, руководящего всеми ими и пользующегося ими как орудиями для содействия существенным целям человеческого разума. Только такого учителя следовало бы называть философом.
О наказаниях
Наказания, назначаемые в припадке гнева, не достигают цели. Дети смотрят на них в этом случае как на последствия, а на самих себя – как на жертвы раздражения того, кто наказывает.
Религия и мораль
Что же касается материального в религии, т. е. совокупности обязанностей по отношению (erga) к богу, а именно той службы, которую надо для него выполнять (ad praestandum), то религия могла бы в качестве божественных заповедей содержать в себе обязанности, не проистекающие из одного лишь устанавливающего всеобщие законы разума и, следовательно, познаваемые нами не a priori, а лишь эмпирически, стало быть относящиеся лишь к религии откровения; так что религия не должна была бы с практической целью делать произвольной предпосылкой не только идею этого существа, но и его бытие, а должна была бы представлять то и другое как непосредственно или опосредствованно данное в опыте. Но такая религия, как бы обоснована она ни была, не могла бы составить часть чистой философской морали.
Моё и твоё
Способ иметь что-то находящееся вне меня своим есть чисто правовая связь воли субъекта с предметом – независимо от отношения к этому предмету в пространстве и времени – согласно понятию умопостигаемого владения. – Какое-нибудь место на земле не потому есть внешнее мое, что я занимаю его своим телом (ведь это касается лишь моей внешней свободы, стало быть, лишь владения самим собой, а не какой-либо вещи вне меня, и, следовательно, это лишь внутреннее право); нет, лишь когда я этим местом еще владею, хотя бы я и сошел с него и перешел на другое место, лишь тогда это относится к моему внешнему праву, и тот, кто из того, что я постоянно занимаю это место, захотел бы сделать условие принадлежности этого места мне, должен либо доказать, что вообще невозможно иметь что-то внешнее своим, либо же он требует, чтобы ради такой возможности я сразу находился в двух местах; а это означало бы, что я должен и быть, и не быть на каком-то месте, так что он противоречил бы сам себе. Это может быть применено и к случаю, когда я принимаю чье-то обещание; ведь в этом случае мое имущество и владение обещанным не уничтожается тем, что тот, кто дал обещание, сначала говорит: «Эта вещь должна быть твоей», а некоторое время спустя заявляет относительно той же вещи: «Теперь я хочу, чтобы эта вещь не была твоей». Действительно, с подобного рода интеллектуальными отношениями дело обстоит так, как если бы тот, кто дал обещание, не отделяя двух своих заявлений промежутком времени, сказал в одно и то же время: «Эта вещь должна быть твоей» и «Она не должна быть твоей», что противоречило бы само себе.
То же самое можно сказать о понятии правового владения лицом, принадлежащим как бы к имуществу субъекта (его жена, ребенок, слуга), а именно что эта домашняя общность и взаимное владение состоянием всех его членов не упраздняются правомочием находиться отдельно друг от друга пространственно, так как то, что́ эта общность объединяет, – это правовое отношение, и внешнее мое и твое здесь, как и в предыдущих случаях, полностью зиждется на предположении о возможности основанного на чистом разуме владения без держания.
Когда я (словом или делом) заявляю: я хочу, чтобы нечто внешнее было моим, то я объявляю каждого другого обязанным воздерживаться от пользования предметом моего произвола; такой обязательности никто не имел бы без этого моего правового акта. В этом притязании, однако, заключается также признание того, что я с своей стороны обязан в такой же мере воздерживаться от пользования внешним своим каждого другого, ведь обязательность вытекает здесь из всеобщего правила внешнего правового взаимоотношения. Следовательно, я не обязан оставлять нетронутым внешнее свое другого, если каждый другой также не дает мне гарантии, что он в отношении моего будет поступать согласно тому же принципу; такая гарантия вовсе не требует какого-либо особого правового акта, а содержится уже в самом понятии внешней правовой обязанности в силу всеобщности, стало быть, в силу взаимного характера обязательности на основе всеобщего правила. – Односторонняя же воля в отношении внешнего, стало быть случайного, владения не может служить принудительным законом для каждого, потому что это ущемило бы свободу, сообразную со всеобщими законами. Таким образом, только воля, обязывающая каждого другого, стало быть коллективно всеобщая (совместная) и обладающая властью воля, может дать каждому гарантию. – Состояние же, когда действует всеобщее внешнее (т. е. публичное) сопровождающееся властью законодательство, – это и есть гражданское состояние. Следовательно, лишь в гражданском состоянии может быть внешнее мое и твое.
Вывод: если в правовом отношении должно быть возможно иметь какой-то внешний предмет своим, то и субъекту должно быть разрешено принуждать каждого другого, с которым у него возникает спор относительно моего и твоего из-за такого предмета, вступать вместе с ним в состояние гражданского устройства.
О частной собственности на землю
Земля (под которой подразумевается вся почва, пригодная для заселения) в отношении всего подвижного на ней должна рассматриваться как субстанция, а существование всего подвижного – лишь как присущность, и так же как в теоретическом смысле акциденции не могут существовать вне субстанции, так и в практическом смысле все подвижное на земле не может быть своим кого-то, если предварительно не будет допущено, что земля находится в его правовом владении (как его свое).
В самом деле, предположим, что земля никому не принадлежит; тогда я могу любую движимую вещь, находящуюся на ней, переместить, дабы занимать это место самому до тех пор, пока она совсем не затеряется, причем от этого свобода любого другого, который в данный момент как раз не держатель этой вещи, не ущемляется; но все, что можно разрушить: дом, дерево и т. д. (по крайней мере в отношении материи) – подвижно, и если вещь, которую нельзя переместить, не разрушив ее формы, называют недвижимостью, то под моим и твоим по отношению к вещи подразумевается не субстанция, а присущее ей, а это не есть сама вещь.
О личном праве
Приобретение личного права никогда не может быть первоначальным и самовольным (ведь таковое не соответствовало бы принципу согласия свободы моего произвола со свободой каждого и потому было бы неправым). Точно так же я не могу [ничего] приобретать нарушающим право действием другого (facto iniusto alterius); в самом деле, если бы это случилось со мной и я мог бы с полным правом потребовать от другого удовлетворения, то этим только сохранилось бы в целости мое, но я не приобрел бы ничего сверх того, чем я владел раньше.
Следовательно, приобретение действием другого [лица], которого я определяю к этому действию на основании правовых законов, всегда производно от своего этого другого, и такое произведение как правовой акт не может быть совершено этим другим как негативный акт, а именно как акт оставления своего или отказа от него (per derelictionem aut renunciationem), ведь таким путем свое того или другого лица только ликвидируется, а не приобретается; указанное приобретение может произойти лишь путем передачи права (translatio), которая возможна только через общую волю, посредством которой предмет постоянно поступает в распоряжение одного или другого; тогда кто-то один отказывается от участия в этой общности и объект, таким образом, будучи принят им (стало быть, через положительный акт произвола), становится своим. – Передача права на свою собственность другому лицу есть отчуждение (Veräusserung). Акт объединенного произвола двух лиц посредством которого вообще свое одного переходит к другому, есть договор.