чивается утреня. Поэтому и начинается она словами «доведем до конца», по-славянски – «исполним». Вероятно, здесь, в чинопоследовании Божественной литургии, этой ектенией заканчивается проскомидия, заканчивается приготовление Святых Даров, принесение их на алтарь и поминовение тех, о ком мы молимся во время этой литургии. И после этого начинается следующая часть службы – анафора, собственно совершение таинства. Надо напомнить вам, что теперь мы подаем записки с именами тех, за кого молимся: с именами живых и усопших; а в древности, именно чтобы служба совершалась в память усопшего или о здравии болящего, приносились прихожанами вино и хлеб, и таинство совершалось именно на этом вине, на этом хлебе. И сейчас во многих храмах существует тоже такой обычай, что люди просят молиться о ком-то и приносят для этого вино, чтобы послужить на нем Евхаристию. Мне кажется, что это замечательный обычай, уходящий в глубочайшую древность, к истокам нашей Церкви, и его необходимо в сегодняшней Церкви развивать.
Итак, «исполним молитву нашу Господу». И дальше мы молимся «о святем храме сем» и о тех, кто с верою, благоговением и страхом Божьим входит в него. Мы молимся о том, чтобы «избавитися нам от всякия скорби, гнева и нэжды», и дальше приносим Господу наши шесть прошений. Мы просим у Него дня сего совершенного, святого, мирного и безгрешного – это первое прошение. Мы просим послать нам мирного ангела, верного наставника, хранителя нашим душам и телам. Мы просим прощения и оставления грехов и прегрешений; просим доброго и полезного для наших душ и мира для всего мира. Мы просим [дать нам сил] окончить оставшееся время нашей жизни в мире и покаянии; наконец, просим христианской кончины нашего жития: «безболезненной, непостыдной, мирной, и доброго ответа на Страшном судище Христовом».
Святитель Феофан Затворник предлагал взять эти шесть прошений, выучить их на память и использовать в качестве молитв в нашем домашнем молитвословии. Действительно, каждое из этих прошений само по себе очень ценно и может звучать как самостоятельная молитва – молитва о том, чтобы день наш был совершенен, свят, мирен и безгрешен; молитва о том, чтобы послал нам Господь мирного ангела, верного наставника; молитва о том, чтобы даровал Он нам доброе и полезное для наших душ и мира для всего мира. Обычно богословы-литургисты подчеркивали, что шесть этих прошений как бы раскрывают то, о чем мы просим в словах «заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже». В чем заключается это Божие заступление? Вот здесь это раскрывается – чту нужно людям.
Дьякон возглашает эти прошения и призывает молиться об этом весь храм, и храм отвечает на каждое прошение словами: «Подай, Господи». Даруй нам, Господи, прощение и оставление грехов. Даруй нам доброе и полезное для душ и даруй мир всему миру. Даруй нам день совершенный, святой, мирный и безгрешный. А в это время священник обращается к Богу с молитвой [предложения], в которой просит «принять жертву хваления от призывающих Тебя всем сердцем». К Богу мы обращаемся не устами. К Богу мы обращаемся не по обязанности, не потому, что в расписании указано, что сегодня служится литургия, а всем сердцем, потому что не можем без этого, потому что не можем не выплеснуть то, что есть в глубине нашей души. Мы молимся не потому, что это положено. Мы молимся, потому что не можем не молиться. Мы говорим в этой молитве, что просим нас научить приносить Богу «дары же и жертвы духовные о наших грехах и о людских неведениях». И просим: «Сподоби нас обрести благодать пред Тобою», – так в литургии Иоанна Златоуста.
Немного по-другому, более подробно изложена эта молитва в литургии Василия Великого. Мы говорим здесь о том, что Бог показал нам «пути во спасение и даровал небесных тайн откровение».
Господь действительно показывает нам путь, выводит нас на дорогу:
без Него мы блуждаем в темноте, без Него мы блуждаем в тумане.
И даже наша молитва, когда мы не чувствуем Его присутствия в жизни, – это тоже блуждание в тумане. Святитель Иоанн, архиепископ Сан-Францисский, писал именно об этом:
Мы безумно молимся подчас
И хотим того, чего нельзя нам.
И душа идет у нас туманом,
Вера есть, а света нет у нас.
Ночь цветет последними огнями,
Утаясь меж бдением и сном.
Подари нам, Боже, это пламя,
Огненный язык в саду ночном.
В этот момент Божественной литургии мы, наверное, и молимся о том, чтобы жизнь наша не была блужданием в тумане. Даже в том случае, если в нас есть вера, подчас мы блуждаем: когда нет в нас огня, когда нет в нас горения. Но горение дарует нам Господь, если мы ждем этого горения.
Окончена ектения. Священник возглашает: «Щедротами Единороднаго Сына Твоего, с Нимже благословен еси…» И затем дьякон обращается к молящимся со словами: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы». Сегодняшняя практика такова, что слова эти произносятся дьяконом спиной к народу (как всё, что говорит дьякон во время богослужения), а в прежние времена (и эта практика сохранилась у коптов, у армян, у сирийцев) дьякон обращал эти слова ко всем молящимся: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы». Я держу в руках Служебник. Там не обозначено, как надо произносить эти слова. Значит, не по Служебнику, а по традиции мы произносим их спиной к людям. Но смысл этих слов от этого не меняется. Мы за две тысячи лет проповеди Евангелия так и не поняли, что значат слова Христовы: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга» (Ин 13: 34). Трудно, действительно трудно пробиться к вечной новизне этих слов. Эта заповедь нова не для какого-то времени, она нова для всех времен. Потому что мы если не умеем чувствовать, то не умеем любить. Мы не замечаем, например, того, что мы любим тех, кто нам нравится, но не любим тех, кто нам не нравится, что мы любим своих и не любим чужих. Как писал отец Александр Шмеман [в книге «Евхаристия. Таинство Царства». – Ред.], «мы уже не замечаем, что в православии, например, религиозно окрашенный и религиозно оправданный национализм давно уже стал настоящей ересью, калечащей церковное сознание, безнадежно разделившей православный Восток и делающей все наши разглагольствования о вселенской истине православия лицемерной ложью»[27].
Литургия. Анафора[28]
…Во времена святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, в IV веке, архитектура храма, живопись на стенах храма, орнаменты, мозаики на полу уже стали частью богослужения. И вот здесь я прошу вас всех понять, что стены, сама архитектура, своды, настенные росписи, мозаики, иконы не украшают храм, а так же принимают участие в богослужении, как и наши голоса. Хор воспевает Бога голосом, художник воспевает Бога руками, архитектор воспевает Бога, складывая из камней своды храма. Мастер-ювелир воспевает Бога, делая чаши и другие, как мы теперь говорим, украшения. На самом деле всё это не украшения. На самом деле всё это – та же наша хвала Богу, как и пение хора, как и слова молитвы. Мозаика, живопись, мелкая пластика, сама архитектура храма – всё это часть молитвы, всё это включено в литургию, всё это вплетено в текст анафоры. И потому с веками этот текст стал более кратким и лаконичным: всё то, что христиане первых двух-трех поколений выражали в словах, христиане следующих поколений начали выражать уже не только в словах, но и через архитектуру, через живопись и через пластику – скульптуру. Это очень важно понять и запомнить.
В Церкви вообще очень важна традиция. В Церкви чрезвычайно важно то, что всё это нами передается из поколения в поколение, усваивается нами от отцов, отцами – от дедов, дедами – от прадедов. И если мы на мгновение отложим Служебник, по которому следим за чином литургии, и возьмем в руки иудейский молитвослов – сидур, то увидим, что там есть такая молитва: «Мы благословляем Тебя и превозносим славу Твою, как святые серафимы благословляют Тебя своим священным сладчайшим и таинственным голосом. Ибо так написано пророком Твоим. Одни предваряют другого, и все вопиют: “Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф! Вся земля наполнена величием Твоим”». Эта молитва, которая у евреев называется кедушат, по сути ничем не отличается от нашего пре-фация. Если взять другие, более старые сидуры, то там мы найдем префаций с текстами, в высшей степени близкими и к анафоре Златоуста, и особенно – Василия Великого, и к апостольской анафоре. И, значит, можно говорить о том, что истоки нашей традиции имеют историю не двухтысячелетнюю, со времен апостолов, а трехтысячелетнюю историю – со времен пророка Моисея. Вот куда уходят корни нашей литургической традиции. И всё это передается нами из поколения в поколение, сохраняется, преумножается и развивается. И всё это приносим мы Богу в нашей с вами молитве во время каждой совершаемой нами литургии, во время каждой Евхаристии. Как важно понять и запомнить это!
Повторяю, именно по той причине сумел Златоуст так предельно сократить анафору, выразить ее в таком небольшом числе слов, что в его времена в анафору был включен уже не только словесный текст, но и всё то, чем, как нам по нашей безграмотности кажется, «украшен» храм. Потому что и архитектура (своды, арки), и пол (мраморный, мозаичный), и иконы – это не украшение храма, а непременный элемент литургии. Через всё это выражено то, что в иных литургических текстах было выражено в словах. Значит, совершают богослужение не только священник вместе с псаломщиком, певчими [и всеми молящимися], но и архитектор, и художник, и мастер, который складывает по проекту архитектора эти камни, и каменотес, который готовит эти камни; и тот, кто берет цветной светящийся камень и раскалывает его для того, чтобы сделать мозаику; и тот, кто выкладывает из камешков пол, и тот, кто шлифует затем этот пол – все эти мастера не менее активно, чем священник с певчими, принимают участие в Божественной службе. Их вклад в нее так же литургичен, как и вклад священника и его общины. Литургия – это ведь действительно общее наше деяние, общая наша песнь – песнь, которую Богу приносят все: и не только люди, которые сложили этот храм из камней, но и те камни, из которых он сложен, – камни, которые так же, как и мы, сотворены Богом.