уже оставим эти долги. Да, без Бога это невозможно. Но для Бога возможно всё. Вспомните, как об этом сказал Иисус богатому юноше, и не только ему, но и каждому из нас.
А допустимо ли молиться, опуская эти слова: «И остави нам долги наша якоже и мы оставляем должником нашим»? Потому что не думать об этом нельзя, а как начнешь думать, зайдешь очень далеко.
Я думаю, что нельзя. Если мы действительно верим нашему Господу, если мы доверяем Ему, если мы хотим быть Его учениками, то давайте все-таки так молиться, как Он нас к этому зовет. Он не заставляет нас делать это, Он предлагает нам делать это. И давайте попытаемся все-таки делать так, как Он нам это предлагает. И вы увидите, если попытаетесь, что у нас появятся силы. Если мы будем идти всё время по пути облегчения своей жизни, то тогда мы непременно зайдем в тупик. Мы сначала освободим себя от одного, потом от другого, потом от третьего. Поэтому я не советую вам опускать эти слова. Мне кажется, что такое решение может завести вас в тупик, из которого потом не выберетесь.
Я хотела бы уточнить. Когда мы просим Господа в молитве «Отче наш», то мы просим как бы высшей меры. Но, поскольку мы молимся не только за себя, но и за всех, ответственно ли, милосердно ли принимать такое решение за других? Может быть, они еще к этому не готовы?
Всё так, по-своему вы правы. Но Тот, Кому мы абсолютно доверяем, призывает нас делать это. Может быть, мы сегодня не всё понимаем; не понимаем, зачем Он нас призывает. Но если мы Иисусу доверяем, то давайте доверять Ему полностью, давайте доверять Ему до конца. Почему-то Он нас зовет именно так обращаться к Богу. Давайте пытаться. И я уверен: если мы будем пытаться, то у нас всё получится. Потому что, действительно, молитва «Отче наш» – вы правильно сказали, – это молитва не от меня лично. Это молитва от лица всех и за всех, это соборная молитва всей Церкви нашей – Единой, Святой, по всему миру Соборной и Апостольской.
Я в то время, когда в церкви звучит эта молитва, как бы продлеваю эту строку и просматриваю всех людей, кого знаю, и слушаю сердце. И тут же стараюсь действительно простить.
Вот! Я думаю, что это очень хороший метод для молитвы. В какой-то момент, когда мы наталкиваемся на место, которое нас к чему-то немедленно призывает, остановиться, просмотреть нашу жизнь – и непосредственно здесь, именно в этот момент просить сил: «Дай, Господи! Помоги, Господи! Вытащи меня из этого тупика, дай мне силы выйти из него». И Он непременно даст. Помню, я читал когда-то об одной христианке, которая, начав молитву «Отче наш» ранним утром, не могла закончить ее до позднего вечера, потому что вот так останавливалась на каждом слове и, как один священник говорил, «разгрызала» каждое слово, как орех, для того чтобы вынуть из-под скорлупы его мякоть, не только повторить форму, но понять то, что заключено внутри этой формы, причем глубоко понять, самим сердцем.
Я недавно стала христианкой и заметила, что во время поста начала контролировать свою раздражительность. Это удивительно! Надо просто доверять Господу.
Господь вам силы посылает. В Евангелии часто встречается слово «чудо» или «чудеса», которые сотворил Господь. А по-гречески там всегда в этих местах употребляется слово δύναμη, «силы». Господь дает нам силы. Если вглядеться в греческий текст Евангелия, мы поймем, что не чудеса творит Господь, а дает нам силы. И эта сила и есть то главное чудо, которое Бог творит в мире, – сила, которую Он нам всем дает.
Я хочу напомнить совет отца Александра Меня: «Научи нас любить и прощать друг друга, как Ты любишь и прощаешь нас».
Спасибо за очень хорошее замечание и совет, который батюшка Александр дает для того, чтобы прокомментировать молитву, для того чтобы молитва вошла в наше сердце. Ведь такого рода пояснения (а отец Александр очень хорошо умел давать такие пояснения к молитве) просто помогают тексту войти в сердце. Знаете, иногда евангельские тексты бывают такими непростыми именно для входа в глубины нашего «я», что надо очень много постараться для того, чтобы слово, как семя, запало в сердце. Но когда оно западает, тогда уже и эта трактовка не нужна, потому что оно само, как оно есть, действует внутри нашего «я» и дает свой плод. Но на пути к этому такого рода толкования важны, нужны, а иной раз просто необходимы.
Батюшка, иногда вечером сил нет на молитвенное правило. Можно одну только молитву «Отче наш» прочитать? Мы с сыном читаем ее вместе, а на словах о прощении останавливаемся, обнимаемся и просим друг у друга прощения.
Я думаю, что если мы распахнем сердце навстречу Богу и навстречу людям, прочитаем молитву, скажем Богу ту молитву, которую Христос нам Сам дал, этого будет достаточно. Но только это необходимо делать с распахнутым сердцем. Вся сила молитвы не в слове заключается, а в том, что слово это помогает сердцу нашему раскрыться.
Родные мои, кончается наше время в эфире. И давайте ту молитву, о которой мы столько говорили сегодня, сейчас скажем вместе, обращая ее не устами, а именно сердцем к нашему Богу.
In memoriam: Воспоминания о Г.П.Чистякове
Виктор Аромштам
Как мы познакомились с отцом Георгием, я не могу вспомнить – я знал его еще до рукоположения, и у меня есть ощущение, что мы были знакомы всегда. Я приходил в храм Космы и Дамиана в Шубине, а в РДКБ[30] приходил лишь несколько раз. Мне там сложно было находиться: тяжелая атмосфера, детки больные, с опухолями, не каждый мог это выдержать…
Но меня поражало, что отец Георгий всё время был радостным. Он не хотел, видимо, чтобы дети видели его уставшим или грустным, и на его лице почти всегда была улыбка. Хотя это было очень сложно… Например, когда он приходил в храм в Шубине, он мог рассказать во время проповеди: «Вчера умерла девочка, семнадцатилетняя красавица, художница, которая долго боролась с болезнью…» – и сокрушаться об этом. При этом – оставался удивительно радостным человеком, и меня это поражало.
Отец Георгий был очень политизированным: был настроен очень оппозиционно по отношению к советской власти. С некоторыми людьми из-за этого ему было тяжело общаться. Он нарывался даже на конфликты, вплоть до того, что несколько раз его чуть не побили. Когда он проходил мимо музея Ленина, а там продавалась коммунистическая литература, он вступал в полемику с этими торговцами, и его прогоняли…
Вообще это был очень эмоциональный человек. Вокруг него сложился круг его поклонников, им нравилось, что отец Георгий эмоционально вел службу, читал Евангелие как-то по-особому, очень вдохновенно говорил проповедь – не «бу-бу-бу», как, бывает, некоторые священники говорят, а настолько вдохновенно, что люди загорались в духовном плане. Очень зажигательная была проповедь и в то же время – интеллектуальная: он ведь не переставал быть ученым. Отец Георгий не просто проповедовал, он пытался ворваться в наши души!
И был очень внимательным исповедником. Ему хотелось, чтобы люди говорили главное во время исповеди, чтобы действительно чувствовали себя виноватыми перед Богом; он необыкновенно серьезно относился к этому таинству и ожидал такого же отношения от прихожан. И тяготился исповедью, когда бабушки рассказывали ему, кто не то что-то съел и тому подобное. Был даже такой смешной эпизод. Я его как-то застал бегущим по лестнице храма на второй этаж, где в светлице можно было передохнуть после исповеди. И он на ходу буквально прокричал: «Витя! Я не могу больше слышать, кто что съел на завтрак!» Этот эпизод мы потом пересказывали друг другу, хохотали! Но и понимали, что к нему нужно подходить действительно с серьезными духовными проблемами.
В последний год уже видно было, что отец Георгий болен – он тяжело ходил, ему было тяжело служить, – но мы до последнего не подозревали, что всё настолько серьезно… А когда узнали, было понятно, что ничего уже не сделаешь. Думали, чем бы ему помочь, я предлагал его подвезти много раз, но он в редких случаях соглашался – не хотел на нас вешать свои проблемы. Кроме того, в последний год случилась эта ужасная история, когда таксист его вытолкнул из машины…
Ему было тяжело совмещать и научную деятельность, и службу в храме, и служение в РДКБ – это очень большая нагрузка. Но чем больше времени проходило, тем больше отец Георгий пропадал именно в РДКБ, служил там в храме, больше общался с детьми. И видно было, как он просто теряет физические силы – настолько он отдавал себя этому служению, что просто, я считаю, на этом и «сгорел»… И даже люди, не согласные с отцом Георгием в политических взглядах или во взглядах на Церковь, говорили, что он столько делает для больных детей, что спасется одним этим.
22 июня 2017 г.
Протоиерей Олег Батов
Мне хочется сейчас поделиться одним очень сильным переживанием этих дней. Я никогда не думал, что смерть человека может на самом глубинном уровне настолько походить на события Страстной.
Когда появились первые отклики на смерть отца Георгия, в которых уверенно говорилось о том, что у нас появился еще один молитвенник, что отец Георгий уже предстоит Престолу Божию, мне они показались легковесными.
Утром в понедельник, как и положено, три священника отправились в морг, чтобы облачить собрата. Мне уже доводилось бывать в морге, но всё равно проходить мимо десятков обнаженных мертвых тел, лежащих в коридоре, везде, где только можно, было нелегко. Пытался молиться за них. Наконец, дошли до отдельного закутка, где лежало тело отца Георгия. Там лежало еще одно женское тело.
Князь Мышкин у Достоевского говорит о картине Гольбейна «Мертвый Христос», что от нее может вера пропасть. Это было во много раз хуже: клеенчатая бирка на руке, примотанная бинтом, на ноге написано крупно каким-то несмываемым черным фломастером: «Чистяков», черный целлофановый пакет на голове. «Чтобы мухи не садились», – объяснил санитар. Всё вместе складывалось в картину предельной степени кеносиса, умаления, уничижения человека. Князь Мышкин был прав – веры оставалось на самом донышке. Наконец сняли мешок и бирку и стали с молитвой сначала помазывать, а потом облачать тело собрата и друга. Мрак Креста постепенно сменялся покоем Великой Субботы.