Вскоре после Пасхи он написал из больницы письмо прихожанам и друзьям. И вот, когда после трех месяцев интенсивного лечения ему стало чуть лучше и у него появилась надежда вернуться к работе и, главное, к алтарю, его жизнь оборвал инфаркт. В самый светлый день года. 22 июня. В возрасте 53-х лет.
Я хочу завершить эти воспоминания об отце Георгии Чистякове одним из последних его текстов – письмом, которое он послал друзьям и прихожанам после своей последней Пасхи.
«С Пасхальным приветом обращаюсь я к вам, дорогие друзья.
Христос воскресе!
Так неожиданно заболел, что очень много из срочных дел не успел сделать. И встречи с вами всеми так неожиданно прервались. Лечение предстоит долгое, тяжелое и дорогое, поэтому я бесконечно благодарен всем, кто мне помогает.
Друзья познаются в беде. И я сейчас вижу, как много у меня настоящих и горячо преданных мне друзей. К сожалению, я не могу перечислить всех по именам, хотя знаю, нет, не сотни даже, а тысячи имен и судеб вас, моих духовных друзей, всех, кто приходит и, надеюсь, будет еще приходить ко мне на исповедь. К счастью, у меня прекрасная память, поэтому сейчас, не имея возможности даже подняться с постели, я как бусины на четках перебираю ваши имена и стараюсь никого не забыть. Когда болеешь, особенно остро понимаешь, что это значит.
Христос воскрес из мертвых. Когда в самый первый день Святой Пасхи я сумел причаститься, а вы все в это время причащались в нашем храме, кто ночью, кто утром, я почувствовал себя невероятно счастливым от того, что я один из вас и среди нас стоит Воскресший Христос. Быть может, ревнители старинных уставов скажут, что перед «Верую» во время литургии слова «Христос посреди нас» могут говорить только вполголоса священники друг другу, но я так горячо люблю это мгновение, когда сотни, почти тысяча голосов отзываются: «И есть и будет», – что просто не могу передать этого вам словами, а только любовью, которую испытываю ко всем вам, дорогие и родные мои братья и сестры.
Да хранит вас всех Воскресший Господь и Матерь Его Пречистая, а я вас всех братски обнимаю.
Ваш во Христе иерей
Георгий Чистяков».
2008 г.
Я был знаком с отцом Георгием в Инязе, где мы оба преподавали. Мы познакомились в институте, потом в храме Космы и Дамиана продолжили наше знакомство, можно сказать, дружбу. В Инязе у нас были одни и те же группы, поскольку я преподавал итальянскую литературу, а он – латынь. И даже был очень смешной случай, когда одна студентка мне сказала: «Джованни, вы очень похожи на Чистякова», – на что я ей сказал: «Просто мы оба смешные». И она мне ответила: «Дело не в этом». Это я запомнил на всю жизнь. Значит, я смешной, безусловно, и я об этом не знал до этой студентки…
Для меня в отце Георгии главное то, что он – человек синтеза. У него были очень разные, почти противоположные свойства, которые сочетались вполне гармонично. В институте все считали его настоящим ученым. Наша инязовская публика была ему не очень по душе – Иняз был очень советский вуз. И, тем не менее, ученый настоящий – он был блестящим преподавателем. Все знают, что ученый не обязательно хороший преподаватель. А в данном случае он был и блестящий педагог, и глубочайший ученый.
Но это не всё. Понятно, что отец Георгий Чистяков – священник и интеллигент, публицист и ученый. То, что отец Сергий Булгаков говорил о Павле Флоренском – о том, что в нем встретились Афины и Иерусалим – это, безусловно, относится и к отцу Георгию. В нем греко-римская культура в самом широком представлении и смысле (то есть не только филология, литература, но, безусловно, история, быт, ментальность) встретилась с Откровением. И, самое интересное, для него всё это было единым целым, если можно так сказать. Это мы видим даже по названиям его работ: «Иисус и Гораций», «У подножья Парфенона», «Афины и Рим». Кстати, «Иисус и Гораций» – это текст о пасхальной победе, как ни удивительно. Он мог совмещать в себе очень много, в нем был именно такой синтез.
Проповеди отца Георгия показывали не только его блестящий дар речи, его поразительные ораторские способности. Самое интересное для меня – это то, что в этих проповедях вмещалось абсолютно всё: великие святые, Евангелие (проповедь у него была всегда комментарием на евангельское чтение), Максим Исповедник и Тереза из Лизьё, мать Тереза Калькуттская и Флоренский, и одновременно – Пушкин и Данте, Гораций и римская поэзия, Бродский… – абсолютно всё это было материалом для проповеди. Конечно, он очень любил русских святых и очень часто на них ссылался. Но все-таки одновременно с этим, ориентирами для него были и представители западной Церкви. Он мог проповедовать одновременно о матери Марии (Скобцовой) и о матери Терезе Калькуттской; брат Роже Шютц, Шарль де Фуко, Жан Ванье, Симона Вейль, Эдит Штайн, Анна Франк, Жак Лёв, Мартин Лютер Кинг – они тоже были для него ориентирами.
Отец Георгий был человеком молитвы. Он часто путешествовал самолетом, поездом и так далее, и любое путешествие было поводом для молитвы. Он великолепно знал литургику, не только византийскую, православную, но и латинскую. Но это были не просто абстрактные знания, молитва была его внутренней жизнью. Он мог молиться, повторяя Иисусову молитву, и так же молиться по четкам абсолютно в рамках католической традиции розария. Он любил читать бревиарий, считал это важным лично для себя. Всё это он знал не как ученый литургист – это была его молитвенная жизнь.
Так получается, что сегодня Церковь совершает память преподобного Максима Грека. Вот удивительный святой с удивительной судьбой. Грек по рождению, Максим еще молодым попал в Италию и некоторое время жил во Флоренции, где слушал проповеди Джироламо Савонаролы и, видимо, был тронут его подвигом и судьбой. Позднее он стал монахом на Афоне и, как мы знаем, был приглашен в Московию. В середине XX века стало известно, и сейчас это неоспоримый факт биографии Максима Грека, что в 1502 году Максим Грек поступил в католический монастырь во Флоренции, стал послушником и два года жил в доминиканском монастыре. Затем он уехал и стал монахом на Афоне. Для некоторых православных эта подробность из жизни Максима Грека какая-то неудобная, нелепая: грек, который стал доминиканцем, а потом очутился на Афоне, а потом еще и в России. Многие недоумевают: что это означает? Отрекся ли он от православия, раз стал доминиканцем? А в действительности в начале XVI века было достаточно естественно для грека, который жил на католическом Западе и тянулся к монашеской жизни, вступить в латинский монастырь.
Есть много примеров того факта, что ощущение единства Церкви сохранялось и после разделения; скажем, преподобный Антоний Римлянин: будучи западным человеком на Руси, он основал монастырь в Новгороде и стал православным монахом. Но есть еще более удивительные примеры; кстати, на один из них указывает сам отец Георгий. Как раз когда Максим Грек попал в Италию, в 1491 году новгородский архиепископ Геннадий стал собирать тексты и переводчиков для своего перевода Библии. Та Библия на церковнославянском языке, которую мы читаем во время богослужений в Русской Православной Церкви, – это не перевод Кирилла и Мефодия, который до нас дошел только отрывочно, а так называемая Геннадиевская Библия. Так вот, некоторое число книг из Ветхого Завета в Геннадиевской Библии переведены, во-первых, с латинской Вульгаты, а во-вторых, переведены пражскими доминиканцами по поручению архиепископа Геннадия. До сегодняшнего дня за богослужением мы иногда читаем перевод, который выполнил католический монах-доминиканец. Самое интересное, Геннадиевская Библия переводилась в конце XV века, после Флорентийской унии. Это очень сложное время во взаимоотношениях между католиками и православными. И тем не менее такие вещи воспринимались достаточно естественно.
Мне кажется, что в других исторических обстоятельствах отец Георгий был человеком, который в себе носил вот этот синтез западной и православной духовности, что для меня чрезвычайно важно.
3 февраля 2016 г.
Вы знаете, что отец Георгий очень любил и почитал память отца Александра Меня. Он при жизни отца Александра, наверно, не был среди самых близких ему людей, но он считал отца Александра Меня учителем, он себя считал его учеником. И, безусловно, многие увидят в лице отца Георгия одного из главных продолжателей дела отца Александра, именно просветительского, я бы сказал, дела отца Александра. Я помню, как он однажды на мой вопрос: «Все-таки как вы решились рукоположиться?» – он мне сказал: «Очень долго я не мог решиться, всё думал, думал. А тут вдруг 9 сентября 1990 года мне позвонили, сказали: “Убили отца Александра”. И я решил. Я понял, что обязательно надо рукоположиться, обязательно в Русской Православной Церкви, для того чтобы продолжать дело отца Александра».
Мы преподавали в одном институте, у нас были параллельные курсы и группы. Георгий Петрович был очень известен тем, что был блестящим преподавателем. Еще он был известен таким инцидентом: однажды своей жестикуляцией он опрокинул бюст Ленина. Это был большой скандал в институте!
Я помню, что, когда стало известно, что Георгий Петрович становится священником, все в Инязе были просто в шоке. Шок этот имел разные причины. Вот первая. Все считали, что пропадают его таланты. Блестящий ученый, замечательный преподаватель – что он будет кадилом махать? Читать какие-то непонятные формулы, заклинания? Иняз очень светский институт, и поэтому многие говорили: «Абсолютно непонятно, зачем ему это нужно». Считали, что он зарывает свой талант в землю. Была и вторая причина. Георгий Петрович все-таки был утонченным интеллектуалом, довольно самоуглубленным, очень импульсивным и иногда не очень здоровым. Поэтому многие сомневались, сможет ли он быть хорошим священником. Все-таки как интеллектуал он общался с определенным контингентом людей, не со всеми. А священник должен уметь общаться со всеми: с простыми людьми, с детьми и так далее. И еще была одна причина для сомнений. Все знали его позиции и думали: «Ну вот, он станет священником Русской Православной Церкви. Либо он изменит свои позиции, либо больше не сможет их высказывать».