У него было хроническое заболевание крови, которое поддавалось лечению, но очень сильно осложняло его жизнь, поэтому уже в 2000-е годы мы знали, что он болеет, что он плохо себя чувствует, что он устает больше, чем раньше, но, тем не менее, он продолжал служить. Но в последние месяцы жизни он уже не мог служить – у него была неизлечимая опухоль мозга, глиобластома, часть тела была парализована.
Вы видели когда-нибудь, как отцу Георгию исповедовались дети? Да и взрослые… Что это были за исповеди?
Конечно, видел. Да и многие видели в Косме длинные очереди. Они и теперь есть – к отцу Александру Борисову, к отцу Иоанну (Гуайте), к другим священникам.
Я видел, как отец исповедует во время детской литургии. Он относился к детям всегда очень тепло, очень дружелюбно. Было видно, что детям с ним легко.
В одном из фильмов об отце есть такие кадры – их случайно сняли, – как он исповедует в храме РДКБ женщину. Женщина рыдает, видно, что, скорее всего, это мать, потерявшая своего ребенка. И отец как-то очень тепло ее утешает…
Мне вспомнился еще один эпизод. Дело в том, что мой дед Петр Георгиевич Чистяков похоронен на Калитниковском кладбище. И на протяжении многих лет в день его смерти 18 апреля мы туда приходили, и отец всегда старался этот день освободить, послужить панихиду на могиле отца. Однажды служивший священник попросил его выйти на исповедь. Народу было совсем немного, всего несколько старушек, постоянных прихожанок Калитниковского храма, отец их исповедовал.
Спустя какое-то время моя бабушка пришла туда же на службу – она там довольно часто бывала, там ее знали, – и эти старушки сразу же обступили ее и стали спрашивать: «Ольга Николаевна, когда же в следующий раз приедет ваш сын? Он такой замечательный батюшка! Он так замечательно исповедует, он так нас утешил, так нас поддержал». Бабушка пересказала это отцу, и тот очень удивился, сказал: «Я поговорил с ними очень кратко, и вроде ничего особенного там не было». Но, я думаю, даже в таком кратком разговоре чувствовалась его любовь.
В чем бы вы хотели быть похожим на отца? Чему по-хорошему завидовали?
Меня всегда поражала его невероятная работоспособность – умение одновременно служить, читать лекции, встречаться с людьми, заниматься общественной деятельностью. Меня всегда восхищало его потрясающее знание иностранных языков, прекрасная память.
Историком вы стали благодаря отцу?
Да, он на меня очень сильно повлиял в этом плане.
Летом мы с ним бывали в разных церквях в окрестностях нашей дачи, иногда ездили на службу. И вот осенью 1994 года, вернувшись в Москву, я решил постараться что-то узнать о тех приходах, где мы с отцом побывали, и стал смотреть книги, которые были дома. Заглянул в двухтомник «Памятники архитектуры Московской области», прочел. Там, кроме всего прочего, были ссылки на дополнительную литературу, в том числе на работу братьев Холмогоровых «Исторические материалы о церквях и селах XVI–XVIII веков»; это выписки из исторических документов по Московскому уезду. Оказалось, что ее можно найти только в Исторической библиотеке.
Г.П.Чистяков с сыном Петром.
Москва, 1984 год
Я посоветовался с отцом, отец одобрил мой интерес, сказал, что в свое время он тоже читал статьи Холмогоровых, посвященные бронницким церквям (потому что его детство тоже прошло на даче в Отдыхе, и все эти церкви были ему знакомы с детства). А на меня книга Холмогоровых произвела колоссальное впечатление: я понял, что история – это не только глобальные события, о которых можно прочитать в любом учебнике; я понял, что исторические места – это не только Кремль и Красная площадь и их ближайшие окрестности; я осознал, что история есть у любой церкви, у любого села, у любой деревни.
Это было удивительное открытие – осознать, что церковь, в которой мы только что побывали, существовала и в XIX веке, и в XVIII веке, и можно узнать какие-то факты ее истории. И так мало-помалу этот интерес привел меня к профессии историка.
Сейчас я пишу книгу, посвященную Иерусалимской иконе Богоматери из Бронниц, около которой я впервые оказался в 1994 году вместе с отцом – мы приехали в Малахово вместе с ним на литургию. А сам он впервые там оказался еще в детстве, когда ему было семь лет. Он рассказывал об этой поездке – она произвела на него тогда очень большое впечатление.
Поехали кататься на машине (мой прадед был генерал, и у него была машина с водителем), поехали в сторону Раменского, места эти были всем незнакомы – подробных карт в то время достать было невозможно, – ехали через бескрайние заливные луга у Москвы-реки, увидели вдали церковь, подъехали к ней, остановились. Отец увидел, что возле церкви на скамейке сидит старый священник – в подряснике, в шляпе, с книгой в руках. Подбежал к нему, спросил благословения. Это был тогдашний малаховский настоятель – отец Петр Кабалин. Встреча с этим седобородым старцем произвела на отца очень большое впечатление, потом он многократно возвращался в Малахово – это была одна из его любимых церквей.
Какие труды отца Георгия удалось издать за десять лет и что в планах?
Вскоре после смерти отца я задумался над тем, что хорошо бы переиздать его книги. Причем мне хотелось переиздать не только его семь книг, но и ранние работы по истории Античности, которые мало кому известны. Многие знают, что отец – кандидат исторических наук, что в молодости он занимался историей Античности и классической филологией, но сами его работы: и дипломная работа, которую очень хвалил Алексей Федорович Лосев, и кандидатская диссертация, и переводы античных авторов, и статьи в «Вестнике древней истории», – были известны только специалистам.
Мне хотелось издать научные труды отца. Я стал искать возможность их опубликовать – и вот, появилась возможность издать их в серии «Humanitas» – это известнейшая серия, которую выпускает ИНИОН[92], издательство «Центр гуманитарных инициатив». Так счастливо сложилось, что издательство заинтересовалось не только научными трудами отца, но и публицистикой. В настоящее время мы готовим восьмитомник его трудов. Из восьми томов опубликовано уже шесть – шестой на днях поступит в продажу.
Мы переиздали новозаветный цикл – «Над строками Нового Завета» и «Свет во тьме светит», дополнив его беседами о Деяниях апостолов и об апостольских посланиях, переиздали книгу «Тебе поем», переиздали эссе, опубликованные в «Русской мысли» – они составили один том с общим заголовком «С Евангелием в руках». В последних томах собраны беседы о европейской и русской литературе и книга «Римские заметки» – своеобразный путеводитель по Риму.
Параллельно с этим издательство «Центр книги Рудомино», находящееся в стенах Библиотеки иностранной литературы, где работал отец, тоже выпускает его книги. За эти десять лет они провели огромную работу.
В этом году мы запустили сайт памяти отца Георгия – chistiakov. ru, – где собраны не только статьи и книги, но и фотографии из семейного архива, истории о предках, воспоминания.
Все-таки, как вам кажется, почему отца Георгия так вспоминают, так выделяют? Служением в больницах занимались, утешали многие…
Мне кажется, что отца очень многие ценят за его доброту, за его открытость, за его умение сочувствовать, за его потрясающую способность не делить никого на своих и чужих. Рискну предположить, что в этом они близки с отцом Александром Менем, который тоже одинаково охотно говорил и с верующими, и с неверующими людьми, охотно общался даже с людьми, которые враждебно относятся к Церкви. Отец тоже всегда открыто общался со всеми, всегда был очень дружелюбен.
Я знаю очень многих людей, которые говорят, что в Церковь их привел отец Георгий. Они прямо говорят: «Если бы не отец Георгий Чистяков, мы бы, наверное, не стали верующими людьми!»[93]
Июнь 2017 г.
Варвара Чистякова
Самое раннее
Самые ранние воспоминания – мы всегда вместе. Дети домашние, не детсадовские. Спали в одной комнате, вместе просыпались, вставали, завтракали, гуляли, играли – так весь день. Игры и игрушки у нас общие, кроме нескольких самых любимых. Бабушка всегда дома, родители – вечером или как придется, еще няни, домработницы. Из них хорошо помню тетю Грушу, прожила у нас довольно долго, притом с моих примерно шести лет. Мама очень ценила тетю Грушу, была благодарна ей, что согласилась на работу в такой сложной ситуации: бабушка серьезно больна, а мы двое еще совсем дети. Когда бабушка выходила из дома, она гуляла с нами, иногда ездила куда-нибудь, причем на такси: метро или автобус были ей уже не по силам.
Очень жаль, что бабушка рано ушла из жизни, она успела порадоваться внукам, но мало чему успела научить. Ей хотелось бы говорить об искусстве или истории, ходить на концерты, выставки, в музеи. Мы для этого маловаты, особенно я. Егор еще успел стать для бабушки собеседником. Возможно, именно ей обязан он своей набожностью. Храм Богоявления, Елоховский, совсем недалеко от нашего старого дома, мы там вместе бывали, обычно в будние дни. В праздники там собиралось столько людей, что на улице перекрывали движение и выставляли патрули. Может, это позднее. Такую картинку помню уже по школьным годам. Чтобы попасть на Пасху даже не в церковь, а рядом с ней, ездили куда-нибудь еще. Не в конкретное место, по-разному.
Егор Чистяков. Январь 1956 года
Бабушка, которая живет с нами – мамина мама, Варвара Виссарионовна. Папины родители – в своей отдельной квартире, вместе с папиным братом. Там мы довольно часто бываем в гостях. У них живут три больших рыжих кота и собака Зида. Зида – породистая собака, боксер. На ленинградском фарфоровом заводе делали тогда, делают и сейчас большие статуэтки собаки-боксера. Мы считали, что это скульптурный портрет Зидули. Одна фарфоровая Зида стояла у дедушки на столе. Потом, через много лет, Егор купил себе такую же статуэтку, еще одна теперь у меня.
Первые потери, большие и малые, прошли незаметно. Может быть, это так только у меня, не у Егора. Я отлично помню дедушку, но про смерть его ничего не помню. Его уже нет, я знаю, – это всё. Из трех бабушкиных сестер осталась одна. Даже собаки Зиды, настоящей, не фарфоровой, тоже нет. Недолго прожил у нас кот Брыська. Его совсем не помню. Семейное предание: необычной кличкой он был обязан Егору, который подзывал бездомного котика тем самым словом, которым взрослые пытались прогнать.
Кружок в Доме ученых
Мама и многие наши знакомые часто бывают в московском Доме ученых. Там самое разное – встречи с интересными людьми, концерты, на которых исполняют редкие произведения, выставки, занятия лечебной физкультурой, помогающей при отложении солей, новогодние елки, детские кружки. В один из таких кружков, где юные скульпторы учатся лепить из пластилина и, кажется, глины или гипса, ходим мы с Егором. Мои успехи невелики, а вот Егор…
Егор Чистяков с мамой и бабушкой. Москва, январь 1956 года
То, как он лепит, – событие в глазах взрослых. Причем радостное или нет – это еще вопрос. Возможны варианты. Если это талант, будущий знаменитый скульптор, это хорошо, конечно. Но жизнь талантливых людей нелегка, особенно в наше время, или всегда была такой. Возможен другой вариант: иногда не по годам острый взгляд и умелые руки – грозный признак какой-то психической аномалии. Такой пример был среди знакомых. Вот это страшно. Третья возможность: жизнь проходит в движении, причем неравномерном, раннее развитие может достигнуть своего «потолка» и затормозиться. В общем, так и получилось. Хотя Георгий потом довольно хорошо рисовал, но занимался этим редко, а лепить бросил совсем.
Квартира и дача
Бульшую часть года наша семья живет в Москве. Недалеко от метро «Бауманская» у нас целых три, что необычно много, комнаты в коммунальной квартире. Квартира по московским меркам не слишком перенаселенная. Состав жильцов менялся с годами, но кроме нашей семьи было не больше семи человек. Помню шестерых в нашем раннем детстве и семерых, когда уезжали перед сносом дома.
Егор Чистяков в Отдыхе. Июль 1957 года
Квартира наша на первом этаже, в прошлом это апартаменты владельцев дома. Из прежнего зала получился коридор и две комнаты, еще одну комнату разделили пополам, видно по лепному бордюру на потолке. Должно быть, была веранда, от нее в нашей детской комнате осталась дверь во двор. Дверь со вставленными стеклами служит нам вторым окном. Можно, минуя коридоры и настоящую входную дверь, выйти в тупиковый уголок двора, заросший травой и даже с клумбами. Чуть подальше – песочница и качели. Всё это особенно пригодилось бы, если бы мы в двадцатых числах апреля не уезжали на дачу. Возвращаемся только в октябре, когда становится совсем холодно. У бабушки больное сердце, за городом ей гораздо лучше, детям тоже хорошо пожить на даче.
Жизнь на даче
Уезжая из города, мы не оказывались «вне общества», скорее наоборот. Дачники часто заглядывали друг к другу на огонек. Поселок довольно старый, существует с 1934 года. С этого же времени в нем живет несколько семей наших знакомых, одни еще из числа дедушкиных сослуживцев, с другими познакомились на даче. Совсем рядом, в соседнем доме постоянно живет замечательная семья, с несколькими поколениями нас связывает многолетняя дружба.
После переезда на дачу мама жила там с нами, почти каждый день ездила на работу в МГУ. Папа оставался в городе, приезжал на выходные. Нам, детям, на даче нравилось, в какой-то мере мы там были больше «дома», чем на московской квартире. Играя в саду, мы тоже были дома. Всегда говорили «сад», но это был не совсем сад. Большая часть участка заросла такими большими елями, что под ними даже трава не росла. А на самих елях внизу не было веток метра на два-три и больше, этакие шероховатые серые столбы. Ну так что ж. Мы там бегали, играли в мяч и в кегли, катались на велосипедах. Там, где росли березы, а не елки, был кусочек с зарослями – лесом, как мы говорили. Грядки тоже были. В раннем детстве помню много клубники, потом она как-то попортилась, а через некоторое время на месте бывшего огорода играли в бадминтон и жарили шашлыки. «Дача для нас, а не мы для дачи», – говорил папа.
А вот соседи развели великолепный сад, о котором трудно было даже мечтать при песчаной почве с соснами и елями вокруг.
Первый класс
В 1960 году Егор начал ходить в школу. Перед этим с ним немного позанимались бабушка и родители. Такой суматохи с подготовкой к школе, как бывает теперь, не было. Бытовало к тому же мнение, что даже лучше, если первоклассник не умеет читать.
Итак, Егор поступил в школу. До школы № 352 от нашей квартиры всего несколько минут пешком, нигде не переходя улицу. Это и определило выбор. Школа № 353, «Пушкинская», была в чем-то, может быть, лучше, но, идя к ней, требовалось переходить улицу с трамвайными путями.
Родители с Егором уехали в Москву, мы с бабушкой остались на даче. Мама и папа проводили Егора в школу, встретили, отметили начало учебного года поездкой в Парк культуры, катанием на речном трамвае и… вернулись на дачу. Еще ранняя осень, почти лето, не ехать же в город. Учеба может подождать.
Впрочем, не помню точно, в первую же осень или позднее удалось договориться, что Егор осенью и весной ходит в Кратовскую школу, а с октября по апрель – в московскую. Кратово – подмосковный поселок, в котором находится наше дачное товарищество «Отдых». Первый год или два надо было ходить в тесноватое деревянное здание на Саперной улице, а потом – в новенькую школу № 2 на улице Чурилина. Школа там и сейчас, только номер поменяли, теперь это школа № 28. Егор, похоже, считал «своей» как раз Кратовскую школу, преподававшую в ней Аллу Ефремовну вспоминал тепло и с уважением. А вот московская учительница Зинаида Сергеевна – это отдельная история.
Первый конфликт
Георгий был личностью яркой, самобытной, всегда привлекавшей внимание. Какое внимание – это по-разному, на всех ведь не угодишь. Одни его любили, восхищались, другие – терпеть не могли. Позднее для этого были разные причины: политика, деньги, карьера. За что невзлюбила семилетнего Егора Зинаида Сергеевна, никто не знает. Мама ходила в школу, говорила с учительницей, пыталась понять, в чем дело. Ничего конкретного. Умный, воспитанный, аккуратно одетый мальчик должен бы нравиться учителям. Обычно так и было. Тут – всё наоборот.
Одно предположение у мамы все-таки появилось, на нем в нашей семье и остановились. Кроме формальных отношений педагога и учащегося возникают бытовые, чисто человеческие чувства: интерес, настороженность, безразличие, симпатия, антипатия, мало ли что еще. Самое неприятное, сущее проклятие для добросовестного педагога – неистребимая антипатия к человеку, который такого отношения ничем не заслужил. Хорошо еще, что такое случается редко, может быть, всего раз в жизни. Находясь всецело на стороне Егора, мама не торопилась осуждать Зинаиду. Даже хотела ей помочь. Не очень успешно. Простой выход в такой ситуации: ученику перейти к другому учителю или учителю взять другую группу. Не получалось. Школа была небольшой, кажется, там не было параллельного класса.
Вспоминается странный случай, который неожиданно помог улучшить отношения. Однажды Егор, замечтавшись, вместо «расцвел ландыш» написал «ландых». Может быть, потому, что ландыши растут в Отдыхе. Сердитая Зинаида Сергеевна исправила на «ландыж». Другая ошибка! Нельзя сказать, что случилось что-то важное. Так, простые описки, то есть беспричинные, бессмысленные ошибки сродни опечаткам. Почему-то они встречают гораздо больше неприятия, особенно в школе. Мама обещала такую тетрадку спрятать и никому не показывать. Услуга? Или угроза? В общем, развитие интриги.
Два года они «воевали», потом Зинаида Сергеевна взяла новый первый класс. Тут я точно не скажу, из-за Егора или просто так. Начальная школа – первые четыре года, и все четыре года ведет класс чаще всего одна учительница. Но Зинаида Сергеевна была молодой, начинающей учительницей, может быть, считалась недостаточно опытной для преподавания в третьем и четвертом классах. У нас она, кстати, пробыла до окончания третьего класса.
Иногда говорили, что зря так обсуждали учительницу при нас, детях. Подрывали, мол, авторитет школы. Мама возражала, что школа на время, а дети и родители – вместе на всю жизнь.
Болезнь
Еще одна плохая страница в нашей истории – грыжа у Егора. Мы всё время были вместе, общими оказывались не только дела и игры, но и болезни. Простуда, грипп.
Егор Чистяков с сестрой Варей. Москва, ноябрь 1958 года
Ну, если инфекция, всё понятно: корь, свинка, ветрянка. Но гланды и аденоиды тоже. Даже близорукость появилась у обоих, когда мы были подростками. В детские годы исключением стала только грыжа у Егора. Обнаружили ее довольно рано и годами твердили о необходимости операции. Но как-то не складывалось. То очередь на плановую операцию не подошла, то какой-то справки или анализа не хватает, то в больнице карантин из-за инфекции, то еще что-нибудь, не помню уже. Иногда даже клали в больницу и возвращали обратно. Внезапно возникло новое мнение: в операции нет необходимости – если кататься на велосипеде, и как можно больше, всё пройдет. Рискованное решение. Противоречивые советы от разных врачей. Вдруг всё закончилось. Грыжа исчезла.
Домашнее чтение
Между тем мы уже не всё время вместе. Егор ходит в школу, а я – нет. Но уроки он делает дома и меня не забывает. Показывает буквы, цифры, в ход идут «кассы» и счетные палочки. Счетные палочки – коробочка, в которой примерно 10, 20, а иногда и 100 пластмассовых или деревянных палочек размером с половину карандаша. Хороший материал не только для подсчетов, но и как конструктор-строитель. Касса букв и слогов – еще одно пособие для первоклассников. Картонная папочка, в которой, как в альбоме для марок, вставляют в маленькие кармашки карточки с напечатанными на них буквами, цифрами, знаками. Отдаленное подобие типографской наборной кассы.
И вот я умею читать и писать, научил Егор. Читаю настоящие книги, вроде «Волшебника Изумрудного города», газеты и журналы. Издания, разумеется, детские: «Веселые картинки», «Мурзилка», «Пионерская правда». Еще у нас есть переплетенная в виде книжки стопочка дореволюционных журналов для детей «Задушевное слово».
Читать мы любим все, писать что-то просто так, во время игры, любит Егор. «Графоман», – говорит бабушка. Новое слово нам очень нравится. «Я графоман мира!» – пишет Егор в своей тетрадке.
Читать мы уже умеем сами, но папа продолжает читать нам вслух, даже когда мы стали большими, только книги становятся всё более содержательными. Ему самому нравилось это совместное чтение, родители считали его очень полезным. Дети ведь устают сами читать, отвлекаются или многого не понимают.
Встреча на прогулке
Когда у родителей есть свободное время, мы ходим на прогулки, посещаем разные интересные места в Москве и Подмосковье. Папа с Егором как-то ездили на целый день в Коломну. Но вообще папа предпочитает прогулки и поездки не слишком длинные, на полдня, не больше. Во время одной такой произошел забавный случай, его потом долго вспоминали. Мы шли по улицам поселка к Ильинскому пруду и встретили небольшую группу людей. Среди них выделялся необычайно внушительного вида мужчина в какой-то мешковатой одежде.
– Кто это? – спросил Егор у папы.
– Подождите немного здесь. Я подойду поближе и постараюсь понять. Должно быть, это раввин или мулла.
Мы ждали на какой-то маленькой полянке, а папа шел некоторое время за незнакомцами, поглядывая на них и прислушиваясь к их разговору. Вскоре он вернулся.
– Это раввин.
– И я хочу быть раввином! – заявил Егор.
Егор Чистяков с сестрой Варей и родителями.
Москва, январь 1958 года
Первая детская мечта. Не космонавтом и не пожарным. Папа начал очень серьезно его отговаривать. Плохие перспективы. Где служить? В Москве всего две, кажется, синагоги. Или даже одна? Во многих других городах их нет совсем. О том, что мы христиане, что сыну русских родителей вообще вряд ли можно стать раввином, речь не заходила. Может быть, мечта отчасти сбылась? Скажи нам кто тогда, что Георгий станет православным священником, тоже бы всерьез не восприняли.
Поездка на теплоходе
1962 год отмечен первым большим путешествием. Летом мы совершаем поездку на теплоходе Москва – Горький – Москва. «Московская кругосветка». Если кто забыл или не знал, Горький – это Нижний Новгород. В Горький и обратно – не больше «кругосветное» путешествие, чем наше обычное гуляние по улицам. Это даже я понимаю, хотя мне нет еще семи лет. Всё равно, «кругосветка» – это замечательно. На пути у нас Дмитров, Углич, Ярославль, Кострома, Муром, Касимов, Рязань, Коломна. Не скажу, чтобы мы посетили все эти города, некоторые просто проехали ночью. Но все-таки туристический теплоход рассчитан на то, чтобы пассажиры ездили по экскурсиям.
Бабушка чувствует себя всё хуже, и мама остается с ней дома, не едет с нами. Готовит диетическую еду совсем без соли, даже хлеб такой печет. Еще в нашем доме «поселились» кислородные подушки.
В круиз отправляются баба Катя, папа, Егор и я. Готовимся основательно: собираем одежду, обувь, настольные игры, книжки, печенье и конфеты. Последнее кажется не лишним, хотя на теплоходе три раза в день едят в ресторане. У нас есть большой полевой бинокль. Всё, что только можно, с важным видом разглядываем. А вот фотоаппарата нет, никаких снимков не осталось. Это потом, с 1970 года я ездила с фотоаппаратом, и то как-то не каждый раз.
У нашей семьи есть свой собственный план в программе поездки. Когда теплоход будет возвращаться в Москву, он пойдет по Москве-реке и будет недалеко от Жуковского. Мама приедет туда на велосипеде и с берега помашет нам, а мы ей – с теплохода. Всё получилось, в моих глазах это был один из самых интересных эпизодов поездки, наряду с экскурсией по стенам нижегородского кремля.
Игра
Егор уже не хочет быть раввином, он хочет стать капитаном. Играя, мы теперь часто воображаем разные поездки. Игры становятся всё замысловатее. Куклы, мишки, разные игрушки, фарфоровые статуэтки, нарисованные и только задуманные персонажи «живут» в своих городах и странах в царстве мечты. Людям XXI века для создания виртуальной реальности нужен компьютер. Мы обходились без него. Не только мы двое. Наши родственники – Гриша, Висарик, Катя играют тоже. Гриша и Егор нарисовали географическую карту «виртуального» мира. Несколько схематичную карту, но нам больше и не надо.
Игра – наше собственное изобретение, но мы не первопроходцы в этой области. Лев Кассиль описал нечто очень похожее в романе «Кондуит и Швамбрания». Мы часто слышали от взрослых, что «это как Швамбрания». Егор и Висарик возражали: «Совсем не так». Не скажу, как другие, а я в первый раз прочла «Швамбранию», уже став взрослой. Ради интереса, чтобы составить наконец свое мнение. Мнение нейтральное: действительно, в общих чертах вышло похоже на книгу Кассиля, но ее для «инсценировки по мотивам» никто не использовал.
Будущие писательницы сестры Бронте и их брат в детстве исписывали целые тетради рассказами о невероятных приключениях в далеких и выдуманных странах. Некоторые из них недавно издали, тогда я об этом и узнала. Для детского возраста достижения удивительные. Повесть «Заклятие» мне вообще показалась не хуже, чем фэнтези какого-нибудь взрослого автора.
Егор Чистяков с сестрой Варей, мамой и бабушкой.
Москва, январь 1958 года
А вот из нас никто не стал писателем. Отец Георгий, конечно, писал книги, но не художественные. К художественной литературе и другим выдумкам он со временем охладел. Но в детстве, мне кажется, именно его фантазия оживляла наш игровой мир. Еще он слепил из пластилина и кусочков фольги макет города Егорограда, который сохранился и сейчас, хотя несколько пострадал от времени. У Гриши, помнится, был макет замка – башни, ворота, подъемный мост. Младшие никакого таланта к пластическим формам не проявляли.
Кратовская школа
Весной 1963 года переезжаем на дачу немного позднее обычного – 30 апреля. Надо думать, этот переезд дался родителям нелегко, но родные и друзья помогли. Кроме обычного грузового такси было несколько легковых машин. Дело в том, что бабушка чувствует себя уже совсем плохо, хотя встает, немного ходит. На даче ей всегда становилось лучше. Это первая причина, по которой решили ехать.
А вторая – как объяснить больному, почему со дня на день откладываешь отъезд? Ждешь? Чего? Его смерти?
Еще одна проблема – я оставалась бы полдня дома, когда Егор в школе. Понимаете, в загородном доме это сложнее, чем в квартире. И мама совершает нечто почти невозможное. Дети воспринимают мир некритически, так что по мне в порядке вещей, что весь май я буду ходить в Кратовскую школу вместе с Егором. То есть, конечно, он в третий класс, а я в первый. Форма, портфель, книжки, тетрадки – всё у меня есть. Читать и писать я умею давно. Какие-то пробелы в знаниях иногда выскакивают, но редко. Собственно, учителя пошли маме навстречу, учитывая нашу сложную ситуацию. Сначала даже планировалось, что я просто так посижу в классе этот май, а с сентября пойду, как полагается, в первый класс. Но мама и тут добилась, не без труда, что меня перевели, и в сентябре я пошла во второй класс. В октябре мы переехали в город, и в московской школе я без проблем стала ходить во второй класс.
Бабушке переезд и дачный воздух не помогли; она умерла через две недели. Огромная потеря для всех нас. Мы долго горевали. Всё понимали, как взрослые. Но на похороны нас не брали, прощаться не водили. Мама считала, что так правильно.
Чашниково
В начале лета мама уехала на Чашниковскую биостанцию проводить летнюю практику у студентов. Мы с Егором едем с ней. Селимся в комнате рядом с лабораторией, самой большой, но три кровати помещаются с трудом. Едим в общей столовой, иногда пьем чай в той же комнате. «Удобства» во дворе, студенты вовсе живут в палаточном городке. Достоинством биостанции считаются просторные лаборатории для занятий. Каждый год приезжает почти весь первый курс биологического факультета, и всем хватает места.
Когда мама проводит экскурсии, мы идем вместе с ней, собираем свои гербарии, как и студенты, вывешиваем для просушки, листаем определители растений. У меня, правда, какой-то детский вариант, на который Егор смотрит с пренебрежением.
Когда же мама ведет занятия в лаборатории, мы играем в комнате или где-нибудь поблизости. Недалеко от лабораторий грунтовая дорога пересекает какую-то неглубокую канавку, от этого на колеях дороги получились две большие колдобины, постоянно заполненные водой. Машин практически нет, и мы там играем, строим какие-то пристани, пускаем бумажные или сделанные из сосновой коры кораблики. Впрочем, озерами или морями эти водоемы не числятся. Мы называем яму побольше – профессорская лужа, а ту, что поменьше – доцентская лужа. «Профессорская лужа» очень веселит маминых сослуживцев, кажется им остроумной выдумкой.
Кроме нас двоих были и дети других преподавателей, мы иногда играли вместе.
Велосипеды
Практика закончилась, мы вернулись в Отдых. Немаловажная часть дачной жизни – велосипеды. У каждого из нас, кроме бабушки, был свой велосипед. У детей они менялись сообразно возрасту. Сначала маленький трехколесный, с педалями на оси переднего колеса.
Немного больше его другой, с настоящей велосипедной цепью. Еще один, «Янни», такой же маленький, но уже двухколесный, с толстыми надувными шинами. Затем «Школьник», похожий на дорожный велосипед для взрослых, но гораздо его меньше. Наконец, велосипед типа «Салют», слегка уменьшенный дорожный с двумя модификациями: «Ласточка» и «Орлёнок». «Ласточка» у нас сохранилась до сих пор, «Орлёнок» брали на время у наших родственников. К тому времени, как младший из кузенов достаточно подрос, чтобы на нем кататься, Егору купили взрослый велосипед. Четыре детских велосипеда, о которых я здесь написала, раздали друзьям и родственникам, у кого были дети помладше.
Пете, помню, покупали потом новые маленькие велосипеды.
Это стоило сделать еще потому, что поговорка, якобы нет смысла изобретать велосипед, оказалась ошибочной. Например, я была уже взрослой, когда появились детские велосипеды с дополнительными колесиками по бокам, превращающими двухколесный велосипед в четырехколесный, вполне устойчивый. При быстрой езде эти колесики временами оказываются на весу, так и вырабатывается навык езды на двух основных колесах. Еще появился новый вид спортивных велосипедов, горный велосипед, разные новые детали, много всего.
У нас дополнительных колесиков не было, надо было учиться сразу. Егор «пересел» на двухколесный велосипед довольно быстро.
У меня что-то долго не получалось, потом удалось поймать ритм, и дело пошло. Случилось это на пешеходной дорожке около нашей дачи. Папа, мама, Егор мне много раз что-то такое объясняли, показывали, всё без толку. Папа поддерживал велосипед, когда я начинала на нем ехать. Тоже не помогало. Кажется, если я замечала, что он больше не держит велосипеда, начинала как-то бестолково покачиваться, вертеть руль, в результате падала или спускала ноги на землю. От неуверенности? От желания всё обдумывать? От того, что оглядывалась на «зрителей»? Теперь уже не поймешь. Я была одна на дорожке, когда «научилась». Или все-таки Егор был рядом, но «не капал мне на мозги»? Воспоминания немного спутаны. Мне было уже полных семь лет. Пробовала ездить то на «Школьнике», то на «Янни». «Янни» был даже немного мал для меня, зато можно было спускать ноги на землю, не боясь упасть. «Школьник» был мне в самый раз, но это был велосипед с «закрытой рамой», типа мужского дорожного, я и теперь на таких велосипедах ездить не люблю. Кажется, у меня стало внезапно чуть-чуть получаться, надо было закрепить успех самостоятельно, когда никто не ждет и не торопит. Вдруг вспоминается, что я каталась на дорожке около дачи одна, потом подошла к Егору в саду, сказала, что теперь умею. Родителей не было дома, только тетя Груша, она не в счет. Так что честь научить меня кататься на велосипеде досталась Егору.
Егор Чистяков с сестрой Варей и бабушкой.
Отдых, май 1961 года
Он и взрослым весьма гордился тем, что превзошел, как педагог, нелюбимых им физкультурников, одержал победу, в том числе «на их поле». Они-то, эти физкультурники, кажется, меня ничему никогда научить не сумели. Им со мной не везло. Все-таки не совсем верно. Плавать меня, как-никак, научили на занятиях в бассейне.
Первая поездка на море
Летом 1963 года, когда у родителей был отпуск, мы все вместе поехали на море. Одна из студенток биофака рассказала, что можно снять комнату в доме ее родителей. Жили они в селе Стрелковом. К полуострову Крым примыкает маленький полуостров Арабатская Стрелка, он разделяет Азовское море и соленое озеро Сиваш, иногда называемое Гнилым морем. На этой Арабатской Стрелке, примерно посередине, находится село Стрелковое. Если едешь из Москвы, надо сойти с дальнего поезда в Новоалексеевке, дальше – на местном «рабочем» поезде или на попутных машинах.
Дом был небольшой: две-три жилых комнаты, кухня и прихожая. Нам сдали одну из комнат, еще мама готовила на хозяйской кухне, кроме того, в нашем распоряжении был стол во дворе около дома под большим деревом шелковицей, там мы ели и пили чай. Всё время было очень тепло, дождей не было совсем, после Чашникова контраст особенно изумительный. На море, до которого идти всего несколько минут, ходили три раза в день. А через день – на Сиваш. Это подальше, может, два-три километра. Там я впервые увидела настоящие миражи. Впечатление было такое, что на горизонте показался какой-то водоем, а на берегу – деревья или кусты, иногда – что-то похожее на невысокую постройку. Не очень отчетливо, как будто в дымке. Видели все, надо думать, одно и то же. Фотоаппарата у нас не было, так что не знаю, что получилось бы на фотографии. Ездили раз или два в ближайший городок Геническ, не ради развлечения, а по делу. Папе, офицеру в отпуске, надо было там зарегистрироваться.
Мы прожили в Стрелковом две или три недели, а потом поехали в Феодосию, провели несколько дней там. В один из этих дней ездили на маленьком кораблике в Коктебель, погуляли по нему, даже на Кара-Даг ходили. Тогда там уже был заповедник, но не было строго с посещениями. В Феодосии Егор научился плавать, у меня пока не получалось. В Стрелковом мы мало практиковались. Всё время там были волны, очень красивые, с «барашками» наверху. В общем, их вид меня восхищал, но заходить в воду без взрослых я не решалась. Егор был выше ростом и бойчее, но до плавания всё равно дело не доходило. Я поначалу решила, что на море так всегда. Теперь удивляюсь: ветра сильного не было, прошло много времени, а море не успокоилось. Во второй наш приезд волн не было совсем. Черное море в Феодосии тоже было совсем спокойно, мы купались в свое удовольствие. Многолюдство на черноморских пляжах нас не смутило – все-таки мы москвичи, хотя пустынный пляж на Азовском море все вспоминали много лет как некое чудо.
Вторая поездка на море
На следующее лето, в 1964 году, была новая поездка на Азовское море, теперь в другом составе. Из Москвы мы выехали вместе на одном поезде, но потом папа поехал в санаторий, куда получил путевку, а мы (мама, Егор и я) сошли с поезда в Новоалексеевке и привычным путем отправились в Стрелковое. Вскоре приехали наши родственники на своей машине. Комната была всего одна, но разместились так: Висарик с нами в комнате, тетя Марина и дядя Игорь в машине, Гриша и Егор рядом в палатке. Места вполне хватило на незастроенной и незасаженной части участка. Стрелковое – село, колхоз или совхоз, не помню. У наших хозяев был дом с приусадебным участком: побеленная снаружи хата, перед ней фруктовые деревья, рядом огород, за домом виноградник, дальше, со стороны степи – лесополоса из акаций и каких-то еще южных деревьев. На участке был свой колодец, но солоноватая вода из него годилась для полива, а за питьевой ходили по улице, к счастью, не очень далеко, к специальному артезианскому колодцу. Держали хозяева и корову, которая днем паслась со всем стадом где-то в степи, и собаку Марсика. Марсик, довольно мелкая дворняжка, как сторож вряд ли годился, хотя, может быть, при случае мог поднять тревогу.
Но необходимости в этом не было: Стрелковое – большое село и весьма спокойное место. Дни, проведенные там, были просто великолепны.
Пионерия
С 1963 года мы оба, Егор и я, ходим в школу, теперь всегда в 352-ю в Москве, ранние переезды на дачу без бабушки прекратились. Живем на даче в летние каникулы, в мае и сентябре приезжаем на выходные.
Зная взгляды Георгия, трудно представить, что в школе он был активным пионером и комсомольцем. Мало того, именно со вступлением в пионеры связан второй в его жизни «конфликт с начальством».
В пионеры принимали школьников в третьем или четвертом классе. Обставлен этот прием был с некоторой торжественностью, даже если проходил просто в школе, а не в Доме пионеров или где-нибудь на крейсере «Аврора». В разных местах могло быть по-разному, но в нашей школе в пионеры принимали не сразу весь класс, а группами: сперва лучших учеников и хороших товарищей, через несколько месяцев – тех, кто ничем не отличился, под конец – каких-то аутсайдеров. И вот, в одном классе с Егором был мальчик, оставшийся таким изгоем, когда все давно стали пионерами. Отношение к нему учителей Егор находил жестоким, несправедливым, и вообще всё как-то не по-товарищески. Наконец, обещали принять. В последний момент – снова отказ. Бедный аутсайдер пришел на школьный праздник не в белой, а в обыкновенной рубашке. Егор побежал домой, чтобы принести ему белую рубашку. Не успел, прием в пионеры закончился. Если бы знать заранее, всё можно было бы устроить.
У нас сохранилась фотография класса во дворе около школы.
Мрачный, как туча, Егор выглядит гораздо более огорченным, чем его неудачливый одноклассник.
Кружок в музее
С 1964 года Егор начал посещать кружок в Музее изобразительных искусств (ГМИИ им. Пушкина). Кружок носит красивое название «Клуб любителей искусства», каждому выдают картонную книжечку – удостоверение, по которому пускают в музей не только в дни занятий, но и в любой день, если захочешь. Занятия бывают регулярно, раз или два в месяц, своего рода народный университет для школьников. По сходству со школьной программой для пятиклассников – «Искусство Древнего мира», для шестиклассников – «Искусство Средних веков и эпохи Возрождения». Помню всё это, так как и сама туда ходила. Мне, конечно, нравилось, я и сейчас люблю бывать в музеях, читать книги по истории и искусству, если не слишком заумные. Но еще больше люблю исторические романы.
Другое дело Егор – занимаясь в музее, он выбрал свою профессию.
Первое время было похоже на игру: теперь не раввин и не моряк, а египтолог. В одиннадцать лет он сделал свой первый научный доклад. Сначала это было маленькое выступление на занятии в кружке. Впрочем, он отнесся серьезно, репетировал дома. Мама сказала, что материала мало, надо еще готовиться. Они вместе листали книги, делали выписки, снова репетировали. Выступление на кружке оказалось лучшим из возможных для школьника. Повторное выступление состоялось в лектории музея. Прямо как у взрослого. У нас сохранилась фотография с этого выступления – Георгий с указкой в руках около трибуны и экрана, на котором показывали диапозитивы.
Егор после шестого класса занятий в музее не забросил, но это был особый формат, для избранных учеников.
Уроки музыки
Один из проектов в нашем детстве оказался совершенно проваленным – попытка дать нам музыкальное образование. Все интеллигентные и вообще все заботливые родители пытаются учить детей музыке. Далеко не у всех получается. Иногда нет условий. Условия у нас были: бабушка в молодости хорошо пела, у нее был рояль (настоящий рояль, не пианино – вообразите!), давать нам уроки приходила бабушкина подруга, концертмейстер из консерватории. Звали эту импозантную даму Татьяна Николаевна Романова. Мы с Егором иногда говорили между собой, что это и есть уцелевшая от расправы дочь императора Николая Второго. Это была часть нашей игры: что такое не может быть правдой, мы прекрасно понимали. Но на нашу фантазию повлияли совпадение имен и иногда возникавшие разговоры о том, что одна из великих княжон уцелела, живет где-то на Западе. Говорят, то была самозванка. Может, тоже чья-то игра, газетная утка?
Мы учились играть на рояле. На даче занятия продолжались, там была небольшая, примерно размером с пианино, фисгармония. Но всё без толку. Конечно, мы мало старались, но ребенок способный, только несобранный, обычно некоторых успехов достигает. У Георгия было несколько сложнее, а мои музыкальные таланты попросту не только ниже средних, а вообще ниже того, что только можно вообразить. Я старательно запомнила, как какая нота записывается, какой клавише это соответствует. Смотрела в ноты, тыкала в клавиши, старалась заучить наизусть. Получалось плохо и медленно. У Егора чуть-чуть лучше, но и только. Мы теряли терпение, хотели всё бросить. Взрослые настаивали, что надо продолжать занятия, что музыкальный слух можно развить.
Можно ли развить то, что в принципе отсутствует? Не совсем так. Если бы так, музыка была бы мне глубоко безразлична. Встречаются и такие люди, живут ничем не хуже других. А я хожу на концерты, слушаю пластинки и музыкальные передачи.
Можно ли что-то развить, если ни ученик, ни педагог не имеют представления о том, что и как надо развивать? Татьяна Николаевна работала в консерватории, там такие профаны, как я, не водятся. Повторюсь, я смотрела в ноты, тыкала в клавиши, а звук оставался стопроцентно вне сферы внимания. Возможно, в этом была ошибка. Я уже потом, спустя много лет стала так думать, когда пыталась понять, почему же все-таки ничему не научилась за несколько лет. Кстати, о музыкальной школе вопрос даже не поднимался. Туда не берут без музыкального слуха и чувства ритма. Его у меня, может, тоже нет?
Георгий не только ходил на концерты, он хорошо знал теорию и историю музыки, мог рассказать такое, что заинтересует даже профессиональных музыкантов. Вместе с тем многие замечали, что у него, как говорится, совсем не было слуха.
Ремонт
В середине шестидесятых годов и в середине зимы в нашу размеренную жизнь вторглось непредвиденное событие – капитальный ремонт в нашем доме. Судя по ветхости дома, ожидали скорее сноса. Мало того, после ремонта он и простоял меньше десяти лет. Но так уж получилось.
Творится нечто невообразимое. Отключают то электричество, то водопровод, то газ. Разбирают то пол, то потолок, то стены. Вещи приходится переносить из комнаты в комнату и самим переселяться. Хорошо хоть, открылась возможность для маневра. Среди наших соседей были сестры Антонина Владимировна и Мария Владимировна Виноградовы. Их брат, академик Виноградов, тоже жил в Москве, бывал у них в гостях. И вот перед самым ремонтом академик Виноградов купил для своих сестер кооперативную квартиру. Они попрощались с прежними соседями и уехали. В «виноградовской» комнате мы и прожили большую часть ремонта. Вернее, там жили мама и Егор, часть времени я.
Многие предполагали, что на время ремонта, особенно капитального, жильцам надо куда-нибудь переселяться. Но куда? Никто ничего не предлагал. Летом можно было бы уехать на дачу, но дом у нас там именно дачный, совершенно не приспособленный к тому, чтобы жить в нем зимой. Есть еще возможности: родные, друзья. Конечно, все живут сами не слишком просторно, но, если очень надо, можно потесниться. А надо было. Папа как раз работал над докторской диссертацией, одним из главных дел в жизни. Он переехал к бабе Кате, там и работал. А мне вдруг потребовалась операция – гланды и аденоиды, после нее – реабилитационный период. Меня приютили дедушкины сестры тетя Оля и тетя Таля и муж тети Оли – Алексей Васильевич. Поселились втроем в одной комнате, у тети Тали была своя маленькая комната. Было не очень комфортно, но они ни разу не пожаловались. Хотя жилось им нелегко, у Алексея Васильевича была тяжелая форма диабета, каждый день он сам себе делал уколы.
А баба Катя, за двадцать лет до того недовольная тем, что сын женится и уезжает из дома в другую семью, вдруг оценила, как ей на самом деле повезло. Два совсем взрослых сына, каждый со своим характером и привычками, – это оказалось для одной квартиры как-то многовато. Бабушка даже спрашивала у мамы: «Оля, когда же он уедет обратно?»
Мама не стала никуда уезжать, она осталась и присматривала не за вещами, а за тем, как идет ремонт. Это была государственная программа, и все материалы – тоже. Но надо было решить то одно, то другое, что-то купить самим, кому-то приплатить. И, чего не делали в более поздние времена, когда сами нанимали рабочих для ремонта, – мама готовила им домашние обеды. Немудрящие, конечно, но готовила. Притом не всегда работала плита. Но много и не требовалось. Помню, как-то один мужчина удивлялся, как это макароны сварены так, что одна от другой отделяется. В этой заботе был и свой расчет. Если бы предоставить парней самим себе, купили бы какой попало еды, «закуски» и водки или пива, а после обеда неизвестно, стали ли бы вообще работать. Ремонт затянулся бы до бесконечности.
Однако никто не жаловался, что их «заставляют много работать». Наоборот, когда одна из стен, оказавшаяся изнутри прогнившей, буквально рухнула, строители в тот же день сложили из бревен новую стену, чтобы мы не остались на целые сутки с огромной дырой прямо во двор. «Виноградовская» комната была далеко от дыры, но все-таки стояла зима, январь или февраль. В тот день ремонтникам пришлось задержаться на работе до позднего вечера. За такое отношение мама всем приплатила, когда ремонт наконец закончился.
Я тут пишу, что всё это делала мама; да, именно она, не папа и не кто-нибудь еще. Так повелось, что почти с детства и до самых преклонных лет все эти заботы были именно на ней.
Кутов и кошки
В нашем московском доме подвал и чердак совсем не были оборудованы как кладовка или технический этаж. Кровля была двускатная, снег сам съезжал с крыши, иногда целой лавиной. Так что между потолком и кровлей было какое-то пустое пространство, но о нем речь никогда не заходила. А вот в другом пустом пространстве, под полом, жили ничейные кошки. Они были совсем одичавшие. Не сказать, что бездомные, – они жили в подвале дома, но жили сами по себе, выводили там котят, так что это были не брошенные хозяевами, а ничейные в нескольких поколениях кошки. Относились к ним жильцы по-разному. Сестры Виноградовы их опекали, выносили им во двор какую-нибудь еду. Другие только отмечали, что кошки гораздо лучше, чем крысы, от которых не было покоя в сороковые годы.
Еще одни соседи, по странному совпадению носившие фамилию Котовы, соглашаясь, что крысы хуже, кошек тоже терпеть не могли. Во время большого ремонта и еще как-то раз, при поломке водопровода, когда пол в ванной оказывался разобран, кошки поднимались в квартиру и ходили по коридорам. Коты затевали там драки. Увидев людей, убегали, иногда не сразу. Нашего соседа Котова кошачья возня в коридоре буквально выводила из себя. Однажды он принес из своей комнаты охотничье ружье, потом медленно, потихоньку, чтобы не спугнуть, подошел к котам поближе и выстрелил. Не знаю, что там у него было: пуля, дробь или просто холостой патрон. Коты убежали. «Мазила», – сказала мама. Юрий Константинович обиделся, но не очень: котов-то он прогнал.
Еще иногда котята вылезали в нашу с Егором комнату, «детскую». После ремонта как-то так получилось, что батарея отопления, до того установленная как полагается, спустилась чуть ниже основного пола, но выше «чернового». В этом пространстве образовался узенький лаз, достаточный для котенка, но слишком маленький для взрослой кошки. Часто весной или в начале лета котята пробирались в комнату и играли на солнышке, пока нас не было дома. Как только дверь открывалась, они мигом бежали обратно в подпол. Какого-нибудь отставшего котенка можно было схватить, но они очень пугались. Поиграть с ними или приручить не получалось.
С Котовым связано еще одно занятное воспоминание. Он любил полежать в ванне, отдохнуть, расслабиться. Мог там уснуть. Ванная у нас занимала целую комнату с окном во двор, конечно, маленькую, но в новых квартирах я и таких не видела. Ванна в ней стояла большая, длинная. Словом, Котов уснул и стал постепенно сползать так, что чуть не утонул. Как заметила неладное его сестра, я не знаю. Но она вбежала к нам с криком: «Юра тонет!»
Мама и папа в это время сидели за столом с гостями, ужинали. Все повскакали, выбежали в коридор. Ванная заперта на крючок, изнутри какие-то неясные звуки. Папа рванул дверь так, что крючок отскочил. Котов спал, потихоньку сползая всё ниже, лицо его было наполовину в воде. Проснулся не сразу, не мог сообразить, в чем дело. Ну, все оставили Котовых вдвоем, пошли дальше ужинать.
Чем еще памятен этот сосед – он был весьма похож на знаменитого артиста Олега Ефремова. Особенно в фильме «Три тополя на Плющихе» Олег Ефремов – прямо вылитый Котов.
Путешествия
Летом мы живем на даче, но не всё время летних каникул, стараемся предпринять какую-нибудь поездку. Мама работала в археологической экспедиции в Новгороде, там нужен ботаник, так как при раскопках находят деревянные предметы. Егор и я ездили туда вместе с ней в 1965 году, а я – еще в 1971-м. Ездили в Ленинград, где живут наши родственники, не очень близкие, но мы давно дружим семьями. Бывали в Риге, там останавливались у папиного друга и сослуживца. Совершили даже еще одну поездку Москва – Горький – Москва, на этот раз вместе с мамой. Маршрут был тот же, только в другом порядке: Москва-река, Ока, Волга, канал. Поездка прошла отлично, в одном только нам не повезло: в тот день, когда были в нижегородском кремле, на стены не пускали, выходной день. Как и в прошлый раз, у нас была своя каюта. На верхних койках разместились папа и я. Егор сказал, что в прошлый раз он спал на верхней койке, теперь мы должны поменяться. Меня это вполне устроило: там было удобнее, чем на верхней койке в поезде, как-то просторнее, и идет теплоход не так быстро.
Каникулы
Живя в Москве, мы, когда был снег, катались на лыжах, еще ходили на концерты или в театр, не только в каникулы, но и просто по вечерам. На зимние, весенние, даже осенние, самые короткие каникулы старались что-нибудь придумать. Как-то ездили в Отдых, не на нашу дачу, совершенно не приспособленную, а снимали комнату у одних «зимников». Несколько раз гостили у маминых друзей Нины Викариевны и Дмитрия Ивановича. Они москвичи, но жили постоянно в поселке по Белорусской дороге, недалеко от Голицына. По забавному совпадению с нашим Отдыхом, их поселок назывался Летний Отдых. Для нас он оказывался зимним или весенним отдыхом.
Иногда мы приезжали в Немчиновку. В подмосковном поселке Немчиновка у родителей нашей бабы Кати было целых два или три дома, деревянных, не очень больших, но с большими участками.
После революции один из домов остался у родственников как собственный, а в половинке другого жила семья бабушкиного брата дяди Саши; кажется, [члены семьи] были там прописаны, как в обычном поселковом доме. Кому и в каких долях принадлежал первый дом – история длинная и запутанная, по сей день продолжается. Дом уже почти развалился, но при нем участок в сорок соток и даже маленький пруд. Одна из комнат с отдельным входом, печью и застекленной верандой считалась бабы Кати. Там жила она летом с сыновьями, пока те были маленькими, приезжала и позднее. Вот в эту комнату мы приезжали иногда на каникулы, кроме летних, как я уже писала. Зимой из всех родственников оставалась только семья тети Люси, дочери дяди Саши, жили они в соседнем доме. Как-то мы у них встречали Новый год, папа тоже приезжал. Чаще Новый год встречали дома, иногда приглашая гостей. Телевизора у нас не было, но хватало радиоприемника. Помню даже время, когда радиоприемник был только у кого-то из соседей, кажется, у Лидии Константиновны. Его включали погромче и открывали все двери, чтобы всем был слышен бой курантов.
Один раз на каникулы никуда не уезжали, но наши друзья накупили для нескольких семей с детьми много билетов на детские спектакли. Ходили все вместе, было очень интересно, а потом, представьте себе, наступил момент, когда и в театр не хотелось идти.
Развлечения приедаются? Спектакли были не очень хорошие? Или, как опасалась мама, в городе нам не хватало свежего воздуха?
С пятнадцати-шестнадцати лет Егор предпочитал ездить один. Он побывал снова в Ленинграде и в Прибалтике, ездил в Саров.
Интересы его разнообразны, но это не стандартные экскурсии или поездки на курорт. Купаться, загорать – это не для него. К тому же Егор всегда плохо переносил жару, на солнце его кожа сильно обгорала. Это заметили еще по поездкам на Азовское море.
Выбор специальности
Школьные годы закончились, надо было выбирать профессию, выбрать для начала, где продолжить образование. Папе хотелось бы, чтобы Георгий стал военным или выбрал бы какую-нибудь специальность, связанную с техникой. Это многие считали «настоящим мужским делом». Мама не была так категорична. Несколько ее сверстников согласились на «хорошую» профессию, но такую, что душа к ней не лежала, не так уж это вышло хорошо. Сама мама, выбирая между филологией и биологией, предпочла биологию. Кто считал, что тоже зря, кто – что это отличная профессия и мама в ней преуспела. У папы таких сомнений не было, его всю жизнь интересовала история, но как возможную профессию он ее не рассматривал.
Георгий смотрел на это иначе. Он не был из тех гуманитариев, для которых даже школьная арифметика – что темный лес. Никаких трудностей с математикой и физикой он не испытывал. Мало того, в старших классах поступил в «математический класс» и успешно его закончил. Но поступать решил на исторический факультет МГУ, другие варианты отпали, когда Егор стал взрослым.
Поступление в университет
В университет Егор поступил в том же 1970 году, когда закончил школу. Далось это нелегко, как бывало тогда у многих: в июне – выпускные экзамены в школе, их восемь, в августе – четыре вступительных экзамена в университете. По их результатам набралось 18 баллов. Новые переживания – примут, не примут? У кого было 20 или 19 баллов, приняли сразу. А у кого 18 – после собеседования, и не всех, это «полупроходной балл», то есть, мест на всех не хватало.
Началась новая жизнь без возможности отдохнуть в привычные летние каникулы. Для многих молодых и здоровых людей это, может быть, и ничего, но у Егора к следующей весне начались проблемы со зрением, сказалось переутомление. Во время летней сессии он почти не мог сам читать, мы читали ему учебники вслух. Тут я и поняла, что заумные книги по истории – совсем не мое дело. Сессию Егор сдал, даже неплохо, летом удалось отдохнуть, подлечиться, дальше всё пошло хорошо.
О сделанном выборе между историей и техникой Георгий никогда не жалел. Наоборот, иногда говорил, что ему больше подошел бы совсем несерьезный, по мнению технократов, филологический факультет. То есть не история Древнего мира, а классическая филология.
На этом я хочу прервать свои воспоминания. Детство закончилось. Весьма много людей знали моего брата взрослым; они, наверное, смогут рассказать о нем подробнее и интереснее. Все-таки, когда мы выросли, у каждого из нас была своя жизнь, хотя и проходила она в одном городе, а несколько лет даже в одной квартире.
Мне очень повезло, что у меня был такой брат; не повезло, что я рано его потеряла.
Лето 2019 г.