остаться и разделить.
Когда он писал о женщинах-христианках ХХ столетия, а у него много таких статей, то, упоминая имена, скажем, философа и монахини Эдит Штайн, Симоны Вейль, матери Марии (Скобцовой) и других, он говорил о том, что их служение Христу было новым прочтением Евангелия. Не просто проповедь словом, а проповедь жизнью, проповедь служением и разделением страдания. Отец Георгий являл это собою.
Яков Кротов: У нас сообщение на пейджер, пишет Олег: «Отец Георгий был уникальным человеком. Я стоял к нему в очереди исповедоваться, но, к сожалению, не был готов к исповеди, о чем очень жалею. Скажите, где его похоронят, чтобы можно было поклониться могиле».
Отец Георгий умер 22 июня, умер, придя с очередного сеанса химиотерапии, прилег и уже не проснулся. Грешным делом, у меня такая была суеверная мысль, что вот, человек [несет служение] среди тяжелобольных детей и вдруг сам умирает от этой болезни. Мне кажется, когда речь идет о таких детях, вообще о раке, самое трудное – объяснить, что это не заразно. Сам отец Георгий очень переживал, что эти дети подвергаются не дискриминации даже, а остракизму, потому что мы непроизвольно все язычники, мы склонны думать, что болезнь – это проявление греха и что это дело заразное, потому что грех в себе каждый немножечко чувствует. А ведь нет! Вот безгрешный, чистый, очень светлый человек отец Георгий, и, тем не менее, умер он первым из своей «возрастной когорты». Отпели его во вторник, похоронили на Пятницком кладбище, это между метро «Рижская» и «Алексеевская».
У отца Георгия была еще одна необычная особенность … Когда его рукоположили в 1992 году, то оказалось в храме Космы и Дамиана три священника, которые мне слегка напоминали то ли трех мушкетеров, то ли трех богатырей васнецовских: отец Александр Борисов, отец Георгий Чистяков, отец Владимир Лапшин. Илья Муромец – это, конечно, отец Александр Борисов, он же Портос, который волочет на себе многотысячный приход. Отец Владимир Лапшин – это такой, я бы сказал, Атос, Добрыня Никитич, неподкупный голос совести, к нему на исповедь даже страшно идти. <…> А отец Георгий – такой Алеша Попович, весь светящийся какой-то и в то же время, я бы сказал, Арамис. Потому что ему часто инкриминировали люди, которые пришли в Православную Церковь сравнительно недавно, что вот, очень он католиков любит, вот, пишет про святую Эдиту Штайн, на Западе бывает, с Папой за ручку здоровался.
Кстати, у него есть статья о том, как православие и католичество совместно используют свои духовные сокровища. Ведь мало кто знает, что, например, книга «Духовная брань», очень популярная среди православных начиная с XIX века, была написана иезуитом Лоренцо Скуполи в начале XVII века, а преподобный Никодим Святогорец (Афонит) перевел ее в конце XVIII века, сделав православной книгой. <…> И таких примеров много. Отца Георгия за [открытость к западному христианству] недолюбливали. Теперь, когда он умер, я бы сказал так: либералов стало меньше на земле, но зато у них появился надежный небесный заступник.
Еще одна нестандартная черта отца Георгия … Известно, что отец Александр Борисов по образованию генетик, отец Владимир Лапшин по образованию геолог. Но никто не скажет, что Борисов сейчас генетик, и Лапшин перестал быть геологом, став священником. Отец Георгий – редкий пример того, как человек, став священником, не оставил мирскую профессию. Как это происходит и какое это имеет духовное значение, если имеет?
Одна из наших слушательниц сравнила современных православных священников с кротами, которые закопались и говорят совсем не то, что надо, не Божьи заповеди. Отец Георгий не крот, это светильник на вершине горы: сколько он проповедовал, сколько говорил о заповедях…
Отец Георгий по образованию филолог-античник, великолепно знавший прежде всего древнегреческую культуру. И сразу вспоминается знаменитый православный идиоматический оборот: «еллинския дерзости не извыкох». Обычно говорили «еленские»: я не бегаю быстро, как олень. А когда-то это означало вот что: эллинских премудростей я не изучал, то есть греческой философии не обучен. Это уже есть у апостола Павла – такая легкая недоброжелательность по отношению к греческой античной философии, которую, правда, апостол Павел знал не очень хорошо. Отец Георгий знал ее прекрасно, и то, о чем сегодня Владимир Львович говорил – что он хорошо владел русским языком, я думаю, в значительной степени [связано с тем], что он знал греческий. Таков, собственно, механизм культурного христианства: узнавая новый язык, ты лучше начинаешь владеть своим собственным, родным.
Конечно, можно отцу Георгию в пику поставить, что он не брал денег за священническое служение. Пасторы берут, патеры берут, отец Александр Борисов на окладе, отец Владимир Лапшин – пожалуйста, ничего зазорного в этом нет; отец Александр Мень кормился от алтаря, опять же – по апостолу Павлу, который сам, кстати, денег не брал, предпочитал делать шатры. И отец Георгий принципиально (он об этом писал и говорил) предпочитал оставаться в смысле заработка светским человеком. Он работал в Библиотеке иностранной литературы в Москве, и там вместе с директором библиотеки Екатериной Юрьевной Гениевой они организовали Институт толерантности, то есть институт доброго отношения ко всякому инакомыслию и инаковерию. Они проводили межконфессиональные, межцерковные встречи и конференции. Это всё работа достаточно светская, там принципиально была взята такая линия, что это государственное учреждение и здесь не место проповеди даже христианства [в целом], тем более какой-то отдельной христианской традиции. И ничего, люди [на эти встречи] шли и потом приходили кто к баптистам, кто к православным, кто к католикам. А многие просто начинали задумываться.
У нас есть сообщение на пейджер от Николая: «Сверхчеловеческие достоинства обнаружены у избранных священников, они дружат со священниками других конфессий, за что, возможно, будут взяты живыми на небо». Я не очень понимаю, это сарказм или это от всего сердца. А если по-христиански, почему обязательно на небо живым? Чем это лучше, чем быть взятым на небо, пройдя через смерть? Собственно, я не вижу большой разницы. Но я спрошу так: Алла Глебовна, ведь отец Георгий много говорил и писал о смерти именно в силу того, что он работал в этой больнице. И вопросы о нехорошей смерти, о ранней смерти – это его вопросы. И вот над ним это совершилось. Как бы вы это объяснили?
Алла Калмыкова: Отец Георгий часто обращал внимание на парадоксальность христианства и многого из того, что мы можем вычитать в Евангелии. У него это как-то органично переходило в жизненную сферу, в собственное служение, в его личную жизнь и практику. Он писал о женщинах-христианках XX века, в том числе о Терезе из Лизьё, которая всего двадцать четыре года прожила, но при этом, по словам отца Георгия, проявила безграничную личную смелость перед лицом болезни, что было свойственно, по-моему, и ему самому. Он ведь тоже болел, и болел тяжело, а к моменту кончины эти болезни уже достигли какого-то пика, непереносимого ни для кого. Он говорил, что этим женщинам, исповедницам Христа, была присуща такая верность Ему, которая делала их смелыми – и в то же время приводила к смерти.
Вот парадокс: верность Христу приводит к смерти. Этот путь неизбежен. Я думаю, отец Георгий не хотел бы быть живым взят на небо. Это полнота человеческого осуществления – пройти через смерть. Христос прошел через смерть, не был взят живым на небо. Что же нам-то, грешным, окольного пути искать или об этом думать? В одной из книг отца Георгия я наткнулась на абзац, который меня поразил и который, я думаю, очень важен для нашего сегодняшнего разговора об этих материях. Я читаю: «Оказывается, что любовь побеждает не только страх, но и смерть. Однако при одном непременном условии: когда и тому, кто уходит, и тем, кто остается, бесконечно больно. Тайна нашего бессмертия раскрывается всем, но для этого нам необходимо научиться одной-единственной вещи – не бояться боли, настоящей и невероятно сильной боли, и не искать духовного обезболивания. Вот тогда станет ясно, что навсегда нам дана все-таки не смерть, а жизнь»[100].
Яков Кротов: Спасибо. У нас звонок из Москвы. Раиса Николаевна, добрый день, прошу вас.
Слушатель: Добрый день. Вы сказали, что он работал в Библиотеке иностранной литературы. Как-то ее директор выступала во «Временах» Познера. Вы говорите о толерантности, а она знаете что говорила? «Ошибку совершил Ельцин и ему подобные, когда не запретили компартию». Это Гитлер, когда приходил к власти, сразу запретил компартию! О какой толерантности вы говорите? И потом, извините меня, пожалуйста, но я слышала, что отец Георгий не принадлежал к Русской Православной Церкви. Развейте мои сомнения.
Яков Кротов: Спасибо, Раиса Николаевна. Даю справку. Отец Георгий был штатным священником Русской Православной Церкви Московской патриархии, его рукоположил лично Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II. На отпевании присутствовало двадцать священников, все – Русской Православной Церкви, и отпевание прошло в московской церкви Космы и Дамиана.
Владимир Львович Файнберг, вам слово. Как насчет запрета компартии и толерантности?
Владимир Файнберг: Дело не только в этом. Дело в том, что существует гнусное такое слово «политкорректность». Так вот, из этой политкорректности я не должен был бы сейчас вам говорить то, что я все-таки скажу, и не только для вас, но и для некоторых, которые позволяют себе ужасные вещи произносить, на самом деле показывая свою нелюбовь к России. Вот в чем вся боль. Если мы по-настоящему любим нашу страну, то не можем позволить никакой гадости забивать нам мозги.
Отец Георгий был замечательный русский, замечательный патриот, если хотите, – это модное слово сейчас. Я хочу сказать из своего личного опыта, какой он был. У меня в 2001 году вышла книга, может быть, главная в моей жизни, и была ее презентация в Библиотеке иностранной литературы. Была зима, вечер, было холодно, мело. И вот на эту презентацию явился отец Георгий. Уже тогда он был больной, у него была давняя, застарелая болезнь крови, очень серьезная. Он примчался, он выступил неожиданно для меня с потрясающей речью и выдал мне такой аванс, какой вряд ли я отработаю за всю оставшуюся жизнь. Я заметил, встречаясь с людьми, которые ему исповедовались, что этот аванс он выдавал всем – не потому, что просто как бы отбояривался и каждого похлопывал, так сказать, морально по плечу. Нет. Он искренне верил, что каждый человек может на своем пути расцвести, выдать что-то самое главное, угодное Богу, угодное людям, угодное всем нам. Если что-то остается от встреч с людьми, которые потом уходят, а ты продолжаешь жить, то это ощу