О преподавании инструментовки
Я стал преподавать инструментовку с 1962 года, когда директор Барнаульского музыкального училища П. П. Спирин вызвал меня и сказал: «Возьмешь инструментовку, все отказываются», – и я взял.
Надо сказать, что до того инструментовку у народников вел педагог, музыкант-любитель по профессии бухгалтер. Я тут же уселся изучать «Основы оркестровки» Н. А. Римского-Корсакова и за пару месяцев усвоил их содержание, глубина которых раскрывалась постепенно с течением времени.
Поступив в 1964 г. на первый курс теоретиком в ГМПИ им. Гнесиных я вознамерился подучиться инструментовке для русского народного оркестра у профессора Ю. Н. Шишакова. Придя к нему в класс, я объяснил цель своего визита. Он задал мне несколько задач из своего учебника. Приходя к нему на уроки, я никогда не захватывал его с занятиями с другими студентами-народниками, всегда он что-то писал за столом. Он похвалил мои работы, приговаривая: «Ну, голосоведение у вас идеальное». Так продолжалось вплоть до первой сессии. В это время стало известно, что вскоре будет исполнение Концерта для скрипки с народным оркестром Ю. Шишакова. После исполнения Концерта Ю. Н. стал допытываться у меня: понравилась ли мне музыка. Меня музыка ничуть не впечатлила, но я решил отыграться на солисте-скрипаче. Ю.Н. вспылил: «Да вы что? Это же Гертович, у него отец концертмейстер группы контрабасов в… (тут он назвал какой-то известный оркестр)». Но следующий урок не состоялся, потому что Ю.Н. сослался на занятость и посоветовал мне обратиться за помощью к А. Д. Польшиной. Я знал по многочисленным отзывам студентов о том, что такое Польшина, и на этом мой поход за знаниями закончился.
Надо сказать, к чести Ю.Н. что занимался он только со мной. Я был свидетелем того, как он принимал зачет. Ребята гурьбой заходили в класс, Ю.Н. брал в руки партитуру, быстро пробегал ее глазами и ставил 4. Студенты позже говорили мне, что они приносили партитуры, написанные кем попало. Это свидетельствовало о том, что никаких уроков он не проводил. Впрочем, это не помешало ему написать превосходный учебник по инструментовке для русского народного оркестра.
С третьего курса у нас (музыковедов) начались уроки по инструментовке для симфонического оркестра. Я попал к своему научному руководителю по специальности – доценту Ф. Е. Витачеку. Конечно, я был готов к такому уровню преподавания, поэтому работа шла быстро. Через год после занятий Фабий Евгеньевич сказал: «Все, идем на экзамен». И я сдал экзамен на отлично, занимаясь год вместо двух. Сравнительно недавно я узнал, что Ф.Е. окончил Московскую консерваторию за два года, так что для него это сущий пустяк.
Для чего я это все рассказываю? Для того, чтобы просветить музыкантов мыслью о том, что для овладения инструментовкой требуется основательная теоретическая подготовка в области гармонии, полифонии, анализа форм, инструментоведения. Но исполнительские специальности не могут этим заниматься основательно. Эти знания необходимы аранжировщику, но такой специальности в учебных заведениях не существует. Так что, где-то на пятом году преподавания инструментовки, я понял, насколько мудро поступал Ю. Н. Шишаков. И хотя я не мог поступать так же, как он, все же пытался как-то учить студентов, сознавая всю бесперспективность своих уроков.
А как, например, народники оркеструют? У них принято говорить: «А мы это играли!» Как будто сам факт исполнения покрывает все недочеты. В то же время эти недочеты способно уловить только опытное ухо, ведь оркестр же играет, значит, все звучит, а публика все схавает.
А вообще я, будь моя воля, учредил бы в учебных заведениях (высших) специальность аранжировщика. Ведь это походит на работу переводчика, при которой необходимо знать оба языка – с которого осуществляется перевод и на который делается перевод. Кроме основ «Оркестровки» Н. А. Римского-Корсакова студенты бы изучали учебники С. Василенко, работы А. Веприка, С. Горчакова и др. Они бы основательно изучали курсы гармонии, полифонии (помнится мы в институте им. Гнесиных писали 12-голосные мотеты), анализ форм, инструментоведение – да мало ли еще можно включить предметов в учебный план? Всем этим я и занимался во время учебы и мог бы вполне окончить вуз по специальности аранжировщика.
Отчего народники не хотят читать?
Да от того, что не считают собственную историю интересной. В ней все так предсказуемо и понятно без лишних слов. Она безупречна во всех смыслах. В ней нужно уяснить только три установки: 1) все начал В. В. Андреев, 2) продолжил и развил Н. П. Осипов, 3) будущее покажет. Правда, нам тут подсовывают всяких там Алексеевых и иже с ними, но на это не стоит обращать нашего драгоценного внимания. А зачем читать, когда все ясно – мы неуклонно движемся к новым победам коммунизма, который не за горами.
Когда в начале 1990-х годов появился журнал «Народник» выяснилось, что народник не читатель, народник – писатель. Правда, творчество народников оказалось преобладающим в буклетно-банкетном жанре с примесью некроложного.
Я тогда работал в Электростальском музыкальном училище. Как-то к нам на госэкзамены приехал профессор РАМ им. Гнесиных В. Чунин. После экзамена за рюмкой чая разговорились. Виктор Семенович, узнав, что я музыковед плюс народник попросил меня написать статью в подготавливаемый им сборник Академии. Подумав немного, я согласился и написал статью об участии Великорусского оркестра в исполнении IV симфонии П. Чайковского. Статья вышла, и таким образом В. Петров узнал, что я нахожусь совсем рядом, и что меня можно привлечь к работе в журнале. Первой поступила просьба прокомментировать «Жизнеописание» Н. Фомина, что я и сделал, вызвав волну негодования среди народников. Не уверен, что все читали мои статьи на эту тему, скорее всего, происходило следующее. В курилке:
– Ты слышал, что некто Тарасов вылил ушат грязи на Андреева? Он написал, что Андреев не знал нот!
– Да эти борзописцы кого хочешь оболгут.
Им и невдомек, что я писал со слов Н. Фомина, бывшего другом и соратником Андреева на протяжении 30 лет. Но такие аргументы в курилке не в почете – во всем виноват Тарасов.
Вторая причина, по которой народники не любят читать, заключается в том, что они не хотят слышать правды о своей истории. Один знатный народник кричал мне в трубку: «Да кому нужна твоя правда?!» Это он кричал после моих материалов об Н. П. Осипове, я тогда изумился его проницательности. Я-то горбатился в архивах, добывая правдивые сведения, а оказывается, он наперед уже знал, что это правда.
Но, как любит выражаться один мой знакомый, не так все однозначно. Когда Андрей Александрович Горбачев (заведующий кафедрой струнных народных инструментов) поставил на голосование вопрос о присуждении мне звания почетного профессора РАМ им. Гнесиных, то вся кафедра единогласно проголосовала «за». А когда я сказал об этом Валерию Петрову, то он воскликнул: «Это революция! Ты бы послушал их, что они говорили о тебе лет 10 назад!» Отсюда и вопрос: «Неужели прочитали?»
Свет и тени слушания музыки
И начну я с собственного скромного опыта. Как-то однажды (на втором курсе музыкального училища) я купил на рынке в магазине уцененных товаров пластинку с записью Второй симфонии Брамса. Оркестром Ленгосфилармонии дирижировал Курт Зандерлинг. Пришел домой, послушал всю симфонию, и естественно, ничего не понял. И тут передо мной встал вопрос – быть или не быть музыкантом? В отчаянии, без всякой надежды я начал переслушивать симфонию раз, другой, и тут что-то начало проявляться, как в ванночке с проявителем фотоснимков – сначала темные места, затем те, что посветлее, и так далее, до тех пор, пока не «проработалась» вся картина в целом. Я испытывал наслаждение от слушания уже знакомой музыки и довел ее знание до такого уровня, что смог спеть всю симфонию наизусть, по мелодическим голосам, сейчас я уже на такое не способен. Главный вывод тогда гласил: оказывается, теперь мне будет доступна для понимания (иначе говоря – любви) любая классическая музыка. Единственное условие для этого – ее надо просто слушать.
Но слушать надо не просто, а в одиночестве и несколько раз, и лучше в разные дни. Не секрет, что нынешние уроки слушания музыки предполагают одноразовое прослушивание всей группой. Такие прослушивания нельзя не признать вредными. Вред же заключается в том, что учащийся после такого «прослушивания» уходит с урока в полной уверенности, что он эту музыку знает, так как он ее один раз слушал.
Когда я заочно учился на теоретическом отделении училища им. Гнесиных, то мне казалось, что музыковед должен знать как можно больше музыки. Он должен ее слушать так же часто, как студент-инструменталист должен заниматься на своем инструменте. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что за три года (до поступления в институт) я прослушал десять опер Н. А. Римского-Корсакова и пять опер П. И. Чайковского. При этом мне вполне хватало прослушать несколько тактов, чтобы определить, какая это опера. Сказанное относилось не только к операм, мне было любопытно, например, какая музыка в Первой симфонии Балакирева, и я принимался за ее изучение. А Вторая? Так же было интересно.
Курс оперной драматургии нам читал профессор Михаил Самойлович Пекелис, он был потрясающе осведомлен обо всем, что касалось оперы. В память врезалось его изумление: «Как?! Вы не знаете „Весталку“?!» (Спонтини – Б.Т.) Этого он не мог понять. М.С. любил иногда задавать такие каверзные вопросы как, например: «В какой русской опере находится самый большой вокальный ансамбль?» Я знал ответ на этот вопрос, но решил подождать. Желающих не обнаружилось. И тогда я решился поднять руку: «Пожалуй, – начал я неуверенно, – это децимет с хором из первого действия оперы Чайковского „Чародейка”». «Совершенно точно!» – сказал профессор. С тех пор он в подобных ситуациях выразительно посматривал в мою сторону.