выпили по стаканчику.
Вот, значит, в чем дело. Оно и видно, по тому, как он старается непринужденно сесть на стул, его выдавала нарочитая сосредоточенность — так бывает у человека, которого останавливают на дороге и велят ему пройти по прочерченной прямой линии.
Хосе спросил, что они будут пить.
— Мне the usual ,[73] — сказал он. — А вам?
Мириам заказала бокал красного вина. Про себя она задумалась, что означает его «the usual», хотя имела некоторые соображения на сей счет. А еще спросила себя, снимет ли он свои солнечные очки.
Брюс Кеннеди откинулся на спинку стула и широким жестом обвел весь зал:
— Я снял все joint .[74] Здорово, а? — Он опять ухмыльнулся, наклонился вперед, поставил локти на стол. Но прежде чем подпереть ладонями подбородок, сдвинул очки на кончик носа. — Днем здесь не протолкнуться. Вечером — ни живой души.
Она обратила внимание на его глаза. Поскольку он смотрел на нее снизу вверх и она видела еще больше белка, чем раньше. Она почти ожидала увидеть на этом белке сеточку кровеносных сосудов, возможно, несколько лопнувших, однако цвет был «нормальный» — нечистый белый, белый цвет яичного белка, белый цвет книжных страниц, полежавших под солнцем.
Мириам вспомнились фильмы, где мужчины — в смокингах или черных костюмах в белую полосочку, большей частью гангстеры — снимали целиком рестораны, чтобы произвести впечатление на своих подружек. Роберт Де Ниро в «Однажды в Америке» снимает целиком ресторан для женщины, которую во что бы то ни стало хочет покорить, — Мириам никак не могла припомнить ее имя, — что ему, впрочем, не удается. И в машине на обратном пути насилует ее.
Хосе принес красное вино и виски — причем виски в высоком стакане, доверху заполненном кубиками льда, и, насколько можно разглядеть, виски в «Эль гато» наливали еще щедрее, чем в «Рейне Кристине».
Чокаясь, она попробовала заглянуть ему в глаза, хотя это оказалось сложно, ведь он уже водрузил очки на прежнее место. Поэтому она смотрела на его лицо в целом, на лоб, на зачесанные назад черные волосы, на нос, большой и толстый, на рот, который, если хозяин не пил, постоянно ухмылялся. На этом лице постоянно, словно приклеенное, было нечто привычно-знакомое, но вместе с тем совершенно чужое. Такое же ощущение она испытывала при виде рекламных щитов вдоль шоссе, когда в пятнадцать лет ездила с родителями в Америку: казалось, ты все это уже видел раньше, в фильме или в телесериале, — будто машины и полицейские, небоскребы и закусочные с гамбургерами, негры и китайцы завезены сюда для съемок эпизода какого-то нового фильма, и смысл всего станет ясен только в кинотеатре, когда ты увидишь на экране смонтированное в необходимом порядке целое.
Она смотрела на Брюса Кеннеди, на его ухмылочку, на очки и поймала себя на мысли, что почти ожидала, что вот сейчас он что-то скажет и ты не забудешь его слова даже потом, на улице, при дневном свете, уже выйдя из кинотеатра, — что-то способное разыгрывающуюся сейчас сцену вместить в одну фразу. Frankly I don’t give a damn .[75] Или что-нибудь в этом роде. Are you talking to me? [76] Она стала вспоминать фильмы с Брюсом Кеннеди в главной роли, но на память не приходил ни один, где были бы сказаны эти слова. Кадры, эпизоды — да, вспоминались, вот крестьянин из «Acres of the Soul» ,[77] с которого его же молотилка сняла скальп, вечно пьяный сыщик из «Move Over, Foster» ,[78] резюмировавший на диктофоне каждый свой рабочий день для покойной жены, не смыкавший глаз добытчик пушнины из «Moon Divide» ,[79] за которым после смертельного ранения ухаживают те самые звери, на кого он охотился, особенно сцена смерти, когда старая волчица вылизывает ему лицо, пока он с улыбкой не испускает последний вздох.
Меню не принесли. Она подумала, не из тех ли ресторанов это заведение, где официант обычно рекомендует нечто «эксклюзивное» — обычно блюдо, в избытке приготовленное к обеду, такое она уже видела. Брюс Кеннеди почти допил свое виски.
— So what brings you here? — сказал он наконец. Он широко раскинул волосатые руки и опустил их на белую скатерть. — To Spain, I mean .[80]
Она не могла отрицать, что, пожалуй, ожидала, надеялась услышать что-то другое, а не это прямолинейное предложение рассказать, что заставило ее в одиночку отправиться в Санлукар-де-Баррамеда. А она вправду одиночка? Сколько еще времени пройдет, прежде чем она во время рассказа поневоле обронит слово husband ?[81] И будет ли это иметь значение? Например, для Брюса Кеннеди? Frankly I don’t give a damn.
Потому она и начала сначала. С Анабел и уроков испанского. Как полезно для ее испанского пожить некоторое время среди испанцев, но при этом она пока обошла стороной причину, по какой вообще решила заниматься испанским. Она все говорила и говорила, даже вошла во вкус, когда завела речь об Амстердаме, о том, как ее там порой достает жизнь, но на самом деле ей хотелось, чтобы рассказывал он, не важно о чем, ей хотелось слышать голос, который с первого раза засел у нее между лопатками. Да и ее бокал тем временем уже опустел.
Брюс Кеннеди окликнул официанта. Тот явно держался за дверью, в пределах слышимости.
— Are you allergic to goat? [82] — спросил Брюс Кеннеди.
— Goat? [83]
— Это здесь especialidad de la casa .[84] Я заказываю ее каждый день. Never missed a day .[85]
Она покачала головой. Are you talking to me? Когда же она последний раз ела козлятину? Очень давно или никогда, что, по сути, одно и то же.
Брюс Кеннеди кивнул на ее пустой бокал.
— A bottle ,[86] — ухмыльнулся он, глядя на Хосе. Неужели еще и подмигнул официанту? Или ей показалось? Я бываю здесь каждый день. Один или в обществе женщины? Нескольких женщин? Возможно, она не первая среди тех, кто был поводом заговорщицкого подмигивания?
Мириам подумала, не пора ли достать из сумки «Честерфилд». Он, наверное, не преминет отметить, что они курят одну и ту же марку. И что вряд ли это простое совпадение. We have something in common .[87] Но тут она вспомнила, что вчера-то вечером в шезлонге тоже курили — правда, курил только он, а она вполне могла разглядеть пачку. В таком случае «Честерфилд» походил бы на заранее продуманный план, на слишком прозрачную попытку ему понравиться.
Она уже сунула руку в сумку. И в этот миг зазвонил мобильник, она тут же схватила его.
— Извините, — повернулась она к Брюсу Кеннеди, но про себя ругалась, долго и громко. Она была почти уверена, что отключила телефон по дороге из Санлукара в Чипиону или, в крайнем случае, когда шла от новодельного храма к «Эль гато», однако достаточно хорошо себя знала, чтобы не обольщаться: размышления о задуманном частенько отодвигали на задний план его воплощение в жизнь.
— Алло?
— Мириам… — Голос отца она узнала сразу: за долгие годы курения и потребления виски его голосовые связки ослабли, как плохо натянутые гитарные струны, отчего порой казалось, будто слова доносятся из соседней комнаты. Но сегодня вечером его было вообще едва слышно, словно он говорил, накрывшись одеялом.
— Папа.
Она бросила быстрый взгляд на Брюса Кеннеди, но тот как раз старался привлечь внимание официанта и высоко поднял стакан, в котором остались только кубики льда.
— Я… буквально несколько слов, — сказал отец. Ей пришлось крепко прижать телефон к уху, чтобы расслышать, что он говорит. — Мама отошла в аптеку. Она… — Раздался щелчок. Зажигалка. Он закурил. Курит в постели. Послышался вздох, а может быть, он выдохнул дым. — Не верь тому, что она скажет.
— Ладно. — Ее накрыла ледяная волна паники, начинавшаяся на уровне плеч и расползавшаяся наверх, на затылок и выше. Дочь — это все, что у него есть. — Папа?
— Да простудился я немножко. Нет, честно. С тобой-то я могу быть откровенным, а?
— Папа, давай я приеду.
— Вчера мне показалось, что это обыкновенная простуда. Но тут что-то другое. У меня, как бы лучше сказать… У меня пропал интерес, Мириам. Это начало конца, мы все знаем. Я видел в глазах моих пациентов, когда они теряли интерес. Выше голову, говорил я, не такой уж вы и старый. И здоровье у вас завидное. Подумаешь, ерунда какая — простуда или затяжной кашель. Но если пропадал интерес, они уходили за какие-нибудь две-три недели.
— Папа…
— Подожди. Твой брат заходил сегодня. Я выпил глоточек и встал. Хороший он парень, ничего не стоит навесить ему лапшу на уши. Он решил, что мама опять преувеличивает. Но мы с мамой давно вместе, ей-то известно, чему можно верить, чему нет.
— Я завтра приеду. — Она подумала об авиабилете, который до сих пор не аннулировала. В «Иберии» ей ответили по телефону, что если она решит остаться дольше, то дату менять нельзя, придется купить новый билет до Амстердама.
— Не стоит так из-за меня беспокоиться, — сказал отец. — Я ведь и подождать могу. Знаешь, я думал, все это сказки, мол, ты сам все сможешь определить. Но оказалось, все правда. Приедешь завтра, пусть будет завтра. А если через неделю, я все равно дождусь тебя. Подождать?
Тем временем Брюс Кеннеди сперва положил руки на стол по обе стороны своей тарелки, а теперь одна рука медленно двинулась на половину стола Мириам, туда, где лежала ее рука, не занятая телефоном.