– Ты слышишь? – повысил он голос. – Я тебе говорю! Что ты здесь делаешь? Я тебя везде ищу.
– Макс, вы сядьте, – счел необходимым вмешаться Лямзин. – Не могу с полной объективностью оценить степень вашего опьянения, но рекомендовал бы выпить крепкого чаю.
Он протянул к нему руку, собираясь взять за плечо, но на Макса это подействовало как-то странно. Он вдруг резко отшатнулся и заорал:
– Чего это ты меня сажаешь? А может, я постоять хочу?!! Чего вообще вам всем от меня надо? Как мне надоели вы все, с вашими либеральными взглядами и новомодными реформами!
Александра наклонилась к Лямзину:
– Кажется, молодой человек обкурился мухоморами. И ему хочется руководить революцией с ленинского броневичка.
– Макс… – Лямзин встал.
И тут Аманда подняла покрасневшие от слез глаза и визгливо, по-бабьи взвыла:
– Мы все умрем! Нас перебьют поодиночке. Я не хочу умирать, я еще так молода!
Губы ее тряслись, взгляд блуждал как у безумной. Когда она попыталась вцепиться в Лямзина и сорвалась на крик, он аккуратно отстранил ее и, налив в стакан холодной воды, брызнул ей в лицо. Аманда судорожно вздохнула, будто только что вынырнула из воды, и из глаз ее опять полились слезы.
На кухне появилась Валерия и, напряженно глядя на подполковника, спросила:
– Это правда? Полина сказала, что Мара мертва.
– Правда, – ответил он.
Она помрачнела.
– Нет, я не могу поверить. Мара была совершенно безобидна! Или я не права?
Макс вдруг громко икнул и запел:
– Ох, умру я, умру я, похоронят меня…
– Прекратите! – Валерия поморщилась. – И вообще, шли бы вы уже спать, Максимилиан.
Он посмотрел сквозь нее, поднял палец вверх, собираясь что-то сказать, потом устало махнул рукой и поднялся.
– Пойду. Да. Спать. Не скучайте без меня.
И нетвердой походкой двинулся к выходу. Не вписавшись в дверной проем, покачнулся и сбил плечом со стены металлический дуршлаг.
– Извините. – Макс опять икнул и двинулся по коридору к лестнице.
В этот момент у Лямзина в кармане заиграл телефон. Он вскочил и, выбегая на улицу, успел заметить поднимающегося по лестнице Макса. Молодой человек, думая, что он один, шел абсолютно ровно, не качаясь, и уже не выглядел пьяным.
– Эдик, – загудел в трубке полковник Плановой, – что у тебя нового? Подвижки есть? Мне нужны деньги, и чем скорее, тем лучше.
– Могу одолжить вам пару тысяч, – мрачно сострил Лямзин, чувствуя, как над его головой сгущаются тучи.
– Очень остроумно, – не оценил его порыва Плановой.
– Ну я же не могу эти чертовы миллионы нарисовать!
– Можешь. Ты, если захочешь, все можешь. А чтобы тебе было веселее, даю тебе времени до конца дня. Потом, как сам понимаешь, плакала наша премия, а у тебя – и заслуженный трудовой отпуск.
– Это еще почему?
– Я так хочу.
Нет, самодуром Плановой не был, но шлея под королевскую мантию ему иногда попадала. Похоже, это был именно тот случай – начальник закусил удила. И, судя по всему, причина заключалась в соревновании с кем-то из давних знакомых Планового. Доходили до Лямзина слухи, что начальник его в молодости невесту с другом не поделил – то ли у него бывший однокашник девушку увел, то ли наоборот. Вроде бы именно Плановой в конце концов товарища с носом оставил, но дружба рухнула. Теперь бывший приятель работает в службе экономической безопасности ФСБ по Москве и области, и служба эта проявляет повышенный интерес к делу Коновалиной. Естественно, не без инициативы бывшего друга полковника. Так что не пустить ФСБ на свою территорию стало делом чести для Планового. Хотя, кроме частного мотива, причина была еще и во всем известной особой «любви» между двумя ведомствами. Уж не ему ли, как человеку, побывавшему и там и там, этого не знать.
– Но я же не бог, в конце концов! – Лямзин убрал телефон и заметался по двору, раздумывая. Во время ходьбы ему думалось легче; правда, он предпочитал, чтобы над ним не висела необходимость раскрыть дело в ограниченные сроки и любой ценой. Это создавало излишнюю нервозность, которая его раздражала. Поэтому Лямзин в таких случаях пользовался своим излюбленным успокоительным приемом – брал в руки фотоаппарат.
– О черт, – пробормотал он, вспоминая, что в прошлый раз забил флеш-карту до отказа и еще не сбросил снимки на компьютер. – Ладно, займусь этим сейчас.
С ноутбуком и фотоаппаратом в руках он поднялся к себе в кабинет, чувствуя угрызения совести от того, что не отправился немедленно «рыть землю», как любит выражаться Плановой, а вместо этого тратит время на хобби. Но ничего поделать с собой не мог. Ему нужно было собраться с мыслями, чему способствовало любимое занятие.
В кабинете из-за плотно прикрытых штор царил полумрак. Лямзин открыл окно и с наслаждением вдохнул свежий воздух. Пахло лесом, дождем и грибами. Хотя, может быть, ему это только казалось, потому что в грибах он разбираться так и не научился и даже, когда начинается грибная пора, толком не знал. По грибы же ходил, если кто-нибудь из друзей настойчиво с собой звал, обещая помощь в сборе и определении их съедобности. Единственный гриб, который Лямзин узнавал сразу, – это шампиньон. Ну, еще, может быть, белый, но такая удача – самому найти белый гриб – ему выпала лишь один раз. Хотя грибочки, жаренные с луком и сметанкой или умело посоленные в бочке с пряностями, хреном и чесночком, он очень любил.
Лямзин включил ноутбук, вынул из фотокамеры флеш-карту и вставил ее в приемное отверстие. «Скопировать изображения?» – услужливо спросил ноутбук, и Лямзин согласился:
«Да».
Снимки бойко полетели в созданную программой папку. Эдуард, ожидая, достал телефон и набрал номер.
– Ну что там по брату Мары Дубановой? Есть что-нибудь? Да? О, как интересно. Давай, записываю.
Он быстро черкнул на листке номер телефона.
Трубку долго не снимали, пришлось перезванивать несколько раз, но результат стоил того.
Лечащий врач брата Мары долго рассказывал о течении заболевания, о проведенных процедурах, и Лямзин его не перебивал. Лишь когда возникла пауза, он вернул доктора к интересующей его теме:
– Скажите, Дубанов способен убить?
– Я считаю, что нет. Как только его состояние улучшилось и он смог говорить, я узнал его версию случившегося. По его словам, именно сестра убила мать и тетю, а он стал свидетелем, но не успел ей помешать. Это и послужило причиной нервного срыва. Сейчас он практически здоров.
– Но я слышал, что он из клиники сбежал.
– Это не так. Я сам отпустил Дубанова по его просьбе, но с условием, что при необходимости он сразу вернется назад. Я считаю, что он неопасен.
– Спасибо. У меня нет оснований вам не доверять.
Лямзин закрыл папку со снимками, очистил флеш-карту и вставил ее обратно в фотоаппарат. Потом захлопнул крышку ноута и поднялся.
– Тук-тук! – Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула Александра. – Можно?
– Нельзя. Но разве вас это остановит?
– Вы меня должны выслушать, – она вошла и прикрыла за собой дверь.
– Александра, ей-богу, не до вас.
– Но это важно!
– Потом, потом.
– Да, но посмотрите хотя бы, это же займет пару секунд!
Она положила на стол листок, вырванный из блокнота, с нарисованными на нем лицами женщин.
– Что это?
– Это те, кто убил Мару.
Лямзин мельком взглянул на рисунок и отмахнулся:
– Хорошо рисуете, но, боюсь, это не понадобится.
– Возьмите, – поморщилась она, – карман у вас не оттянет. Еще потом благодарить будете.
– Ну вот что мне с вами делать, а? Ладно уж, давайте.
Он сунул лист в карман и тут же забыл о нем.
Глава 25
Валерия металась по гостиной, нервно теребя шелковый платок. Она то подходила к книжному шкафу и проводила рукой по корешкам книг, то останавливалась напротив картины с желтым мостом под дождем, но взгляд ее оставался отстраненным, направленным внутрь себя. Она вряд ли видела хоть что-то вокруг.
Только на мгновение ее глаза прояснились – когда она подошла к окну и увидала в небе чайку. Откуда она взялась над лесом, каким ветром ее занесло сюда? Наверное, заблудилась, пока летела с соседнего пруда.
Валерия задернула штору и, прислонившись спиной к стене, застонала.
Их с Лидией отец был потомственным военным, и на долю Валерии и ее матери выпали бесконечные переезды: разные города, страны, съемные квартиры. Жизнь на вокзалах и чемоданах, как часто говорила ее мать.
Казалось, этому никогда не будет конца, как вдруг отец заявил, что выходит в отставку. Семнадцатилетняя Валерия радостно строила планы, выбирала вуз, в который будет поступать, и настолько была поглощена своими мечтами, что не сразу заметила: в семье что-то не так. Мать теперь часто сидела молча, уставившись перед собой. Она совсем перестала улыбаться, а по утрам вставала с головной болью и с воспаленными красными глазами. Валерия даже начала подозревать, что мать чем-то больна, но только хотела поделиться своими опасениями с отцом, как вдруг услышала их разговор. Сперва она не поверила своим ушам, решив, что речь идет о какой-то другой семье. Но, когда мать сквозь слезы попросила отца не оставлять ее, убедилась, что не ослышалась.
Она сама не понимала, вспоминая позже, почему тогда не вошла и не сказала всех обидных слов, что рвались с языка. Наверное, причина была в том, что она пожалела мать, ее чувство собственного достоинства. И еще – ей помешало сознание того, что все слова бесполезны. Она слишком хорошо знала отца: если он что-то решил, никому на его решение не повлиять.
А дело было до банальности просто: у отца была другая женщина. Появилась она давно, но подал он на развод именно теперь оттого, что любовница ожидала ребенка.
После развода родителей Валерия осталась жить с матерью и старательно избегала встреч с отцом. Максималистка по природе, она запретила себе даже думать о нем, считая предателем. Но, как ни странно, мать не поддержала ее в этом. Мягко и настойчиво она подводила Валерию к мысли, что нужно простить. Дочь не имеет права судить отца.