– Ты знаешь?.. – изо всех сил пыталась скрыть Твердислава, сколь поражена его осведомленностью.
– И поболе твоего, – устало подтвердил Хранивой. – Ибо познавал это чудо не по легендам. И не по книжкам писаным. А в жизни. Ты вот невесть, как о ней прознала. Не спрошу: откуда? Итак ясно, что из сотых рук. А цена таким знаниям известна: шиш да маленько. Но ты-то с тех знаний никудышных уж и планов понастроила.
Твердислава слегка шевельнулась. Ее бровки чуть досадливо переломились, а ротик, было, приоткрылся – возражать зудело! Но, старшѝна Тайной управы не из таковских – не упустит того, что уже подцепил. А подцепил он тайные нити души женщины, что знал, как облупленную. И потянул их, дабы попятить государыню, да толкнуть в нужную ему сторонку. Тут уж, коли он слабину какую даст, так она сорвется и сама его попятит. А после и отпялит во все дыры, что не только ему, но и всем боком выйдет: и старикам, и Яльке, и Таймиру. И дружкам-товарищам, что ходят у нее в ближниках. А через них и всей Антании. Ибо та самая оборотенка, как возвернется – с дела, на которое пошла, почитай, что и не по своей воле – не одной государыне воздаст. Кто ее знает, куда мстительный взор нечисти оборотится? Кабы не на самого Милослава! И тогда уж вся Антания закипит. Вот когда на осиротевший престол полезет всякая шушера, изводя соперников несчетно. Все кровью умоются!
От сих мыслей ужасных и взгляд Хранивоя сделался далеко не медовым. И так тот взгляд пригвоздил Твердиславу, что она не посмела пререкаться по-пустому. Еще боле закаменела лицом да крепче сжала подлокотники.
– Я вот тут как-то в одно книжице сулийской читал о той земле, куда они доплыть исхитрились, – раздумчиво продолжил он весьма прохладным голосом. – Да ты, поди, и сама на ту книжицу полюбопытствовала. Так вот, там сулийские мореплаватели животину одну зарисовали. Помнишь ли? Такая здоровенная, высоченная. У ней еще шея, что твоя сосна: высока и крепка… с виду. Такую бы животину привезти морем. Да на ту шею залазить, чтоб яблоки на макушке яблонь сбирать без хлопот. Да тока на поверку оказалось, что хрупка та шея немеряная. А я уж тут о яблоках размечтался.
– Перестарался ты с намеками, – чуть пренебрежительно усмехнулась Твердислава, явно что-то лихорадочно обдумывая.
– Да уж, какие тут намеки? Прямо говорю: не ведаешь ты, чем разжиться пыталась в землях неведомых. Не зверушку дивную ты к нам сюда притащила. А творение богов чужих, что создано было уж никак не для твоих затей. У Яльки, между прочего, и душа имеется. Самая, что ни на есть, подлинная. Тока темна та душа для нас. Непостижна. А с такой-то душой, чай, и сама ведаешь: шутки плохи.
– А ты ее постиг, – скривилась государыня.
– Да где уж мне, – неподдельно огорчился Хранивой. – Лишь с самого краюшку и надломил. И знаешь ли, чего обнаружил?
– Ну?
– Эти самые Ялитихайри неистребимо привязчивы к своему семейству. Ты вот девчонку еще в младенчестве у ее семейства отняла. Так она себе тут, у нас другое нашла. И не то, чтобы предана ему безоглядно – то наши человечьи повадки. Ялька без своих стариков и жизни-то не мыслит. Ты думаешь, она у тебя в столице лишь камушки блескучие таскала себе на потеху? Она, матушка, людей убивала. И не от жестокости сердечной или алчности. И это всё человечьи затеи. Она, матушка, убивала их в совершенном душевном спокойствии. Будто куриц резала. Нас-то от вида курятины безголовой оторопь не берет. Вот и ее не берет от наших трупов.
– Так она, выходит, чудовище, – многозначительно указала Твердислава, словно обрадовалась поводу обвинить девчонку.
– Да нет. Нисколько. Она ведь их убивала с единой целью: семейство свое защитить. Она ж за них любого угробит, – указал Хранивой через плечо на сомлевшего Батю. – Тока тронь. А ты тронула. Вот ты, чего такого об этих Ялитихайри вызнала?
– Оборотни, – пожала плечиком Твердислава.
– Какие? – настаивал Хранивой под раздраженным взглядом припертой к стенке государыни.
– Обыкновенные! – окрысилась та. – Какие они еще могут быть?!
– Э нет! Ты уж давай, толком выкладывай – не о забавах пустых спрос веду. Говори, как знаешь: чего те оборотни Ялитихайри делать могут?
– Оборачиваться… волками всякими. Или там, скажем, медведями. Но, это у нас. А у них там, поди, и свои волки имеются. Или что-то похожее. Да и важно ли это? Знаю, что неуязвимы все оборотни – одного этого довольно. Ловки они нечеловечески. Ну, и…
– Вот ты и подтвердила, что прикупила кота в мешке, – хмуро отяжелел голосом Хранивой. – А теперь сиди крепче, матушка. Да сердцем скрепись.
– Не скоморошничай! – пристукнула она ладошкой в подлокотник.
– И не думал! – жестко отрезал он. – Нам с тобой нынче не до потех. Ибо эти самые Ялитихайри оборачиваются во все подряд. Вот, что увидят, тем стать и могут. И зверем, и даже человеком. Что, не сообразила еще, куда влезла?
– Она… может…, – побледнела Твердислава, невольно совсем уж по-бабьи вжавшись спиной в кресло.
– Может обернуться любой из твоих челядинок, – дожимал ее Хранивой. – Взойти к тебе в покои. И прирезать ту, что отняла у нее семейство, без которого не живется ей на белом свете, не дышится. Может обернуться любой собакой, кошкой, еще черте чем! – уже почти вопил он, возбужденно выхаживая перед своей остолбеневшей государыней. – Может залезть, куда угодно! Взобраться по стене боярского терема! По крепостной стене. И взбиралась не раз! Даже на твою кремлевскую несокрушимую! Она может проникнуть в любую щель, ибо и змеей оборачивается с легкостью. Может рухнуть тебе на башку орлом…
– Я не знала, – едва слышно пролепетала совершенно уничтоженная Твердислава.
Но, тут вдруг, будто опомнилась, сраженная какой-то мыслью. Ее и выдала тотчас, ткнув пальчиком в старшѝну:
– Ты знал и молчал!
– Не знал, – буркнул тот, прекратив метаться. – Просто сбирал по крупинкам все, что узнавал со временем. И только намедни связал все кончики воедино.
– Откуда сбирал?
– Да уж не у стариков! Те свою внучечку охраняли, пуще глаза. Мне о ней Таймир докладывал во всех мелочах.
– А он-то с чего такой чести удостоился?
– А тут, матушка, у нас еще одна закавыка приключилась, – развел руками Хранивой. – И ты внове покрепче держись за креслице. Ибо наша оборотенка всемогущая еще и влюбляться умеет.
– Да, иди ты!
– Не то слово. Это тебе не шашни девичьи постельные. Ялитихайри влюбляются лишь однажды и до смерти. А коли друг сердечный их отвергает, или помирает бессовестно, так и они с ним помирают. Так-то!
– Так она в Таймира?.. – догадалась Твердислава.
– В него многогрешного, – вот тут-то от всей души посетовал Хранивой на свою незавидную долю. – И уж так накрепко, что от смерти его избавляла. И полюбовниц его изводила – это уж я нынче понял. Да и братца твоего извести взялась лишь ради племяша моего. Вот тебе, кстати, еще новость оглушительная: я нынче тоже в ее семейство затесаться сподобился. А ты сегодня – с великого-то ума – вздумала порешить сразу троих ее родственничков. Почитай, всю семью под корень вырезать. Пару лет назад она четверых мужиков в един момент прихлопнула ради стариков. И не поморщилась. Не удивлюсь, коли и другое что было в том же духе, да я пока не ведаю. А прошлым летом на Таймира пятеро напали – было дело. Так она одного самолично прихлопнула. А остальных под меч племяша подсунула бестрепетно. В считанные минуты. И змеей оборачивалась, и рысью, и волчицей. А может, еще в кого, да Таймир того не углядел. Довольно ли с тебя?
– Погоди, – отгородилась от него Твердислава вздетыми вверх ладонями. – Дай опомниться. Вот уж огорошил! Так словно в морду кулаком насовал.
– А что делать прикажешь, коли тебя понесло безостановочно? – сбавил тон Хранивой, подходя к ней и присаживаясь на корточки.
Он взял в руки ее холодные, как лед, ладошки и сжал. Заглянул в лицо, что видал тысячи раз, но сегодня, будто впервые разглядел. Да так оно и есть: впервые. Прежде-то, и в самые лихие для нее годы принцесса Крайлена страха никому не показывала. Держалась, как бы ее не прижало, не придавило. А тут не сдюжила. Впору бы застыдиться этакой слабости, да вознегодовать на видока невольного. Однако нынче ей уже не до всех этих тонкостей. Нынче над ее головой нависла смерть неминучая. Она, может, и не конца покуда в нее поверила. Ну, да страх животный – что такие мысли разжигают в крови – поможет осознать до конца: во что государыня вляпалась со всего размаха своей необузданной гордыни? Хранивой глянул в ее расширившиеся глаза – она ответила ему невидящим взглядом. О чем раздумывала?
– Старики, – выдавила Твердислава в ответ на его мысли. – Они ж…
И вылетела из кресла шуганной птицей, сметя на пол не ожидавшего ее порыва державника. Кинулась в угол пыточной, где у стены торчала в неподвижности связанная Отрыжка. Лицо ведуньи было белым и гладким. Глаза пялились в одну точку неотрывно. Твердислава бестолково затеребила путы. Бросила. Принялась нащупывать на тонкой сухой шее кровяную жилу. Хлестнула пару раз по щекам и вновь схватилась за шею. И снова взялась хлестать по щекам.
Уж чего-чего, а мертвяков Хранивой насмотрелся – на десять жизней хватит. Он прихватил государыню за плечо и сжал бессердечно так, что она вскрикнула. Но зато опомнилась и осела рядом с бабкой.
– Доигрались, – сухо объявил державник, и сам растерявшись от такого поворота. – Влипли. Погоди-ка!
Он метнулся к Бате, первым делом нащупав на его шее бьющуюся жилу:
– Жив!
– Ко мне! – заорала Твердислава, будто резаная.
И путаясь в широком подоле, громоздилась на подкашивающиеся ноги, покуда в пыточную врывались ее верные псы.
– Старика! – вопила государыня, ковыляя к Бате. – Оживить! Снять!
Вран уже примерился оттащить от столба державника, что резал путы, но замер в недоумении. Чего ж тут творится-то? Взбунтовался старшѝна, или как? Старика волей государыни со столба снимает? Кат оказался посообразительней: ринулся немедля помогать Хранивою. Да и подручные его встряли в эту суету со всем старанием. Так совместно и перетащили громоздкое тело на лавку, где взялись приводить его в чувство. Дед хрипел, задыхался, мотал башкой. И всё пытался отбиться, уже совсем смутно понимая: чего-то с ним норовят сотворить. Державник спокойно и размеренно втолковывал ему, дескать, страшиться боле нечего. Мол, государыня его отпускает. И жалует всем подряд, коли он только опамятуется. Кат разодрал на бедолаге рубаху и втирал в грудь какую-то вонючую дрянь. Подручные разжимали ему рот, норовя влить туда разбавленного водой южного вина. Хранивой все пытался сообразить, отчего Батя так отчаянно им сопротивлялся? Чем так растревожился, коли до последнего отбивался от рук, что пытались ему помочь.