Никто уж и не упомнит, кто и в какой день впервые наградил Югана этим прозвищем. Почивший шесть лет назад старый Перай – имени которого уже тогда мало, кто помнил – передал любимцу и свою харчевню, и кубышку, и памятное прозвище. Годы летели, гибли бывалые разбойники, появлялись в ватагах новики. А у южных торговых ворот Стольнограда навечно утвердилась харчевня Бати. И в ней все так же заправлял высокий – косая сажень в плечах – остепенившийся разбойник, о котором слагали роскошные сказания и тучи мелких нелепых врак. Правда, нынешний кой в чем переплюнул прежнего. У нынешнего-то в дружках-приятелях беззастенчиво числились сам старшѝна Тайной управы да сотник. Хранивой за какие-то шесть лет заметно сдал. Еще боле высох и почти бросил таскаться к полюбовницам. На башке и в бородке средь седины уже было не сыскать ни единого живого волоса. Однако остроты его ум не утратил. Да незыблемым оставалось положение государева ближника.
Одно лишь изменилось в нем со всей определенностью: Милославу он служил не за страх, а за совесть, но близости, какая у него была с Твердиславой, не позволял. Таймир знал, что сам Государь о том немало сожалел. И даже явственно тянулся к племяшу заковыристого старшѝны. Но сам Хранивой закрылся от Милослава накрепко. С того самого дня, как сгоревшая в телесных муках Твердислава испустила последний вздох. Государь так и не узнал всей подоплеки матушкиной смерти. А от упоминаний о какой-то там оборотенки отмахивался, как и от любых бредней о колдовстве, нечисти и прочей дребедени. Он был прирожденным воином и вполне себе созревшим властителем, в душе которого не было места для волшебной брехни. Хранивоя это несказанно радовало. Он приложил уйму усилий, дабы Яльку забыли все, кто хотя бы разок о ней слыхал.
Сама же Ялька… Таймир тряхнул головой. Выругался сквозь зубы и в тысячу тысячный раз запретил себе думать об этой поганке. Канула и канула – нечего старое ворошить. Хотя он и не ворошил вовсе. Эта гадюка сама являлась в его голову при любом мало-мальски подходящем случае: нахально и по сто раз на дню. Подскочивший к нему мальчишка-прислужник вцепился в повод замызганной хваткой ручонкой. Дескать, чего ты, сотник, застыл столбом? Конь-то вон весь истомился: пить хочет да и пожрать не прочь. Пацан смотрел храбро, но без вызова – чтил сердечного дружка своего хозяина, пусть и державника. Таймир отпустил повод и выудил из поясного кошеля серебрушку. Мальчишка принял ее с поклоном, солидно – не подзаборник какой бросовый. Чай родный сынок разбойника из бывшей ватаги самого Югана. Батюшка сгинул где-то на чужой сторонке, но вожак его семейство без куска не оставляет – с совестью знается.
– Чего смурной? – ехидно сверкнули из-за стойки глаза Бати, едва Таймир перешагнул порог харчевни.
– Боле, чем обычно? – хмуро осведомился тот.
– Да нет, боле уже некуда, – на миг непритворно посерьезнел Батя, да не пожелал трепаться о важном во всеуслышание: – Жрать будешь?
– Давай, – Таймир припомнил, что с утра в брюхе пусто. – И самогона. Тока твоего подай. Собственноручного. А какое попало дерьмо мне не суй – не скаредничай.
Он приналег на стойку раскинутыми локтями и сгорбился.
– Не рановато? – усомнился Батя. – Иль все дела переделал?
– Юган, не тереби меня, – с ленивой угрозой процедил державник. – А то в морду дам. Целый день кулак чешется. А случая не представилось.
– Не, мне в морду нельзя, – убежденно возразил тот, вылезая из-за стойки с бутылью и двумя чарками в лапах. – Несолидно мне. Да и тебя пустая драка не украсит. Ровно не муж смысленный, а сопляк занозистый. Чего мы с тобой в жизни еще не творили, так на посмешище не выставлялись.
Он умиротворяюще зудел, шагая к знаменитому столу старого Бати в самом дальнем углу под окошком. Сюда, кроме хозяина, ни одна тварь не смела опускать задницу. Лишь те, кого Юган самолично за него усаживал. Не успели опустить зады в добротные кресла, увешанные шкурами, как в трапезную из поварни вплыла Оряна. Высокая статная, все еще на зависть красивая супружница Югана самолично почтила гостя закуской. Тот ее почтил вставанием с поклоном.
– Да сиди уж, – благодушно кивнула хозяйка, лишь самый чуток зардевшись.
Таймиру она здорово благоволила. После их памятного путешествия в Харанг, отчего-то взяла себе в голову, будто живым ее муж вернулся лишь благодаря державнику. Муж не удосужился развенчать ее придумки. И другу не велел, дескать, два самых близких ему человека должны любить друг дружку. Вроде, даже ощущать себя родными людьми, ибо других родных у Югана не было во всем мире. Разве только Ялька. Но о той они ничего не слыхали шесть долгих лет. Однако каждое лето в одно прекрасное утро у кровати Югана появлялась парочка-тройка преизрядных драгоценных камушков. Мол, жива-здорова, чего и вам желаю. Оряна любила Яльку непритворно и долго горевала после каждого такого подарка. А сам Юган грязно ругался. Таймир же в такие дни предпочитал не являться им на глаза. Пускай оно, хотя бы ничего не слышать про Ялитихайри, раз уж зараза и без того постоянно лезет в мысли.
– Выпьешь со мной, Орянушка? – попытался разбавить компанию Таймир.
Что-то подсказывало, что дружок намеревался втянуть его в нелестный разговор. А уходить не хотелось. На душе погано, но только тут он мог хоть чуток очистить душу от этой нестерпимой погани.
– Дел полно, – отрезала она, расставляя на столе миски с нарезанным мясом, грибочками, лучком, салом и достопамятной капусткой. – Коли к вечеру до чертей не допьешься, тогда и я присяду.
– Вроде и народу не шибко, – попрекнул Таймир, оглядев трапезную. – Хорош вредничать. Уважь, посиди с нами. Я тебе мужнин спаситель, или как?
– Клещ ты приставучий да злотворный, – заявила Оряна, гордо разворачиваясь прочь. – Сказала потом, значит потом.
– У-у стерва, – проворчал Таймир, сграбастав налитую чарку.
– Вот и не зли ее, – пробубнил под нос Юган. – А то разойдется, не угомонишь. И посидеть от души не даст. Начнет чихвостить обоих в хвост и в гриву. Ну, со свиданьицем, – начал привычно он, подняв стопку.
Они долго и вдумчиво хрустели капусткой, перемежая ее сальцем да лучком. Вроде добром сидели, умиротворяюще. Но Юган нет-нет, да и постреливал в друга ехидными взорами. С подковыркой. С подначкой этакой подленькой. Таймир плевал на все его гнусные потуги, за ради твердого намерения напиться в покое. Домолчав и дожевав, Юган разлил по чаркам. Поднял свою, посерьезнел и тихо молвил:
– Покоя Бате за кромкой. Покоя за кромкой да благостей матушке-чудеснице Благойле.
Таймир кивнул и дрогнувшей рукой замахнул самогон. Вот, вроде, толком и не узнал он тогда стариков – времени не случилось. А по сию пору что-то болезненно ныло в душе. Ровно дал он слово спасти их от лютой смерти, да не сдержал. Кто и скажет, будто дурь это несусветная, так прав будет. Однако душа нередко глупой бывает, да все на особицу. Ей законы человечьего ума не писаны. Душа на свой лад мудра. И от той мудрости иной раз тошнехонько становится, хоть волком вой. Помянул волка, и перед глазами тотчас встала молодая волчица. Ощерилась на них с Юганом за какую-то чепуховую, а то и вовсе неведомую провинность. Таймир привычно тряхнул башкой, вытряхивая злыдню прочь. Друг понятливо хмыкнул и налил по третьей:
– За здоровьице пить станем? Иль опоздали? А то и покоя за кромкой кой-кому пожелаем.
– Руки у них коротки, – криво усмехнулся Таймир.
– Да тут длина рук, вроде, и не причем. Тут закавыка целиком в сердце. Я, к примеру, прибил бы тебя, как шелудивого пса, коли ты б мою дочь со свадебкой обманул. Распаленная да не попавшая замуж невеста – пропащее дело. Эта дрянь всю остатнюю жизнь родителя обратит в одну непрерывную пытку. Ведь во всем белом свете нет жутчее оборотней, чем наши бабы. Такие перевертыши, что иной раз оторопь берет. Вот возьми мою супружницу. Высмотрел я ее на постоялом дворе южного тракта. Это в паре дней от сулийской границы. Прислуживала зараза не в наёме – на батюшку собственного спину гнула. Батя у ней мужик суровый, и спина у Орянки гнулась, как надо. Услужливо гнулась без подвоха. Она еще тока-тока столы макушкой переросла, а уж чарки на них метала шибко ловко.
– Так ты чего, с малолетства на нее запал? – догадался Таймир.
– С чего ты решил?
– Иначе, с чего бы тебе помнить всю эту чушь?
– Ну, и с малолетства! – запетушился Юган. – Не твое дело, державник! Ты эти свои подначки с вывертом брось. А то в морду дам. Целый день кулак чешется. А случая не представилось.
– Не, мне в морду нельзя, – убежденно возразил Таймир. – Я на службе. Несолидно для сотника. Так любой возомнит, будто на меня с рукоприкладством позариться можно. Ты давай, не отвлекайся. Взялся поучать, так не увиливай. Поведай, как тебя облапошили да охомутали.
– Это ты такой гордый с тех пор, как от невесты сбежал? – подначил Юган, любовно пялясь на чарку, что так и не опустошил.
– А тебе и завидно, что сам не вывернулся.
– Не, я добровольно сдался. Верней, сбежать-то сбежал, да не один. Орянку в плащ завернул, на седло бросил и дал дёру. Тестюшка-то благословить кинулся. Еле-еле мы со Сваром от дрына и увернулись-то. Добро хоть псов спустить не поспел. Чего там ночью на дворе разглядишь?
– Стало быть, за здоровьице вполне уместно выпить. Коль ты свое сохранил, – хмыкнул Таймир, поднимая чарку.
Выпили, закусили, не отвлекаясь на словоблудие, утерли рты.
– А тебе кто натрепал про мою невесту? – как бы, между прочим, поинтересовался сотник.
– В который раз? В первый, в двадцатый иль в сотый? – въедливо уточнил Юган.
– Треплются?
– А то. Про такую цацу, как ты, грех не трепаться. Коль мечом иль ножом тебя не достать, так хотя бы обмарать по-всякому. Небось, всякому лестно героического сотника Тайной управы дерьмом вымазать. Так и сам, вроде как, в герои пролезешь. Девкам отважные суждения страшно нравятся. На кой им скучная правда? Тока мозги в беспорядок приводить. Ты-то у нас холостой, неученый. Небось, вот также наплел девке всякой всячины. А она из нее сказку слепила. Дескать, Таймир сын Велисава обещал на мне жениться. Тотчас приданное ворошить взялась. Да еще и прилюдно, дабы на вранье не прищучили. Пон