ые садистские наклонности. То есть на самом деле вместо декларируемых гуманных целей невольно достигаются (если не преследуются сознательно) вели совсем иные: в одних детях пробуждаются низменные инстинкты по принципу «дурные примеры заразительны», в других порождаются страхи, которые иногда настолько овладевают душой ребенка, что становятся источником невроза. В своей работе с детьми–невротиками мы в последние годы сталкиваемся с новым я, как нам нажегся, весьма показательным явлением. В раздаваемых нами анкетах на вопрос; «Есть ли у ребенка страхи, связанные с чем–либо» — родители стали часто указывать… мультфильмы как один из источников страхов. Кого–то, быть может, это удивит, но нам представляется вполне закономерным. Ни старуха Шапокляк, ни Карабас–Барабас, ни даже Бармалей не могут вызвать в ребенке, как выражаются психологи, «запороговый» страх. А Шредер, вампиры и привидения — могут!
Вы скажете: «Как будто у нас нет страшных сказочных злодеев! А Баба Яга с Кащеем Бессмертные? Страшно, аж жуть!»
Конечно, Баба Яга пострашнее старухи Шапокяяк. Но, во–первых, она тоже не является представителем Абсолютного Зла и в разных сказках ведет себя по–разному: может пугнуть, а может и помочь. Кроме того, советские режиссеры и книжные графики очень много сделали для того, чтобы юмористическим изображением уравновесить «злодейскую сущность» отечественных чудищ. Вполне вероятно, что западные дети и вампиров воспринимают юмористически. Но значит,они к такому восприятию подготовлены национальной культурой. И действитительнов еввопейской, а вслед за ней ив американской культуре тема вампиров разработана широко и детально. Это очень старая и непрерывно развивающаяся традиция. В нашей же культуре недаром торжественное сдово «вампир» заменено, заземлено презрительным «упырь». По каким–то причинам (не будем сейчас вдаваться в подробности) этот вид нечисти не занял одного из центральных мест в нашем искусстве. Русские писатели не внесли весомого вклада в мировую, вампирологию, не удостоили кровопийц своим вниманием. Их если и интересовали кровопийцы, то все больше в переносном смысле — как эксплуататоры. Гоголевский Вий, вурдалаки А.К Толстого, — это лишь редкие вкрапления, веснушки, а вовсе не лицо нашей литературы. Кстати, про Вия и вурдалаков маленьким детям не читали.
Выходит, то что раньше ребенок получал в адаптированном традицией и искусством виде, причем небольшими, порциями, теперь закачивается в него без поправки на чужеродноеть, лошадиными дозами! И вместо полезной для психики прививки (а в малых дозах «страшилки» полезны, недаром существует жанр детского фольклора, который так и называется) происходит отравление со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Когда мы работаем с ребятами школьного возраста, они по нашей просьбе рисуют нехитрую диаграмму: три круга, один обозначает, класс, другой — двор, а третий — город. И раскрашивают двумя карандашами, черным и красным. Черный — это плохие люди, красный — хорошие. Каждый ребенок схематично отображает окружающий мир, руководствуясь своими представлениями о соотношении в нем добра и зла. Еще недавно даже у ярко выраженного меланхолика черный сегмент редко был больше красного. Мало того: по мере расширения заданного пространства процент черного, как правило, уменьшался. Ребенку, у которого не сложились отношения с одноклассниками, все равно казалось, что город (то есть мир) не злонамерен.
Что же мы наблюдаем теперь? Почти все школьники (восемь из десяти) видят город–мир в черном цвете. В лучшем случае эта последняя диаграмма напоминает арбуз с вырезом: там есть небольшой красный ломтик. И такое встречается даже утех, у кого и в классе, и во дворе вое обстоит вподие благополучно!
Обилие страшного страшно еще и тем, что притупляет чувствительность. Такое эмоциональное отупение — это своего рода защитная реакция. Причем она не специфична для детей. Их родителей тоже мало что «колышет».
Вспомните, как все общество сотрясалось в конце 1988 года, узнав об армянском землетрясении. А сегодня информация о военных действиях, военных потерях, террористических акциях стала привычной, мафиозные перестрелки на улицах российских городов тоже не новость. Кого бы сейчас особенно взволновало известие о каком–то там землетрясении?..
Чего же требовать от детей? После развороченных внутренностей и расчлененных трупов, показанных по ТВ крупным планом, почему их должна трогать мамина усталость, папина головная боль или бабушкина немощь? У крови слишком терпкий вкус, после нее все кажется пресным.
Когда мы беседуем на лугу тему с родителями, они часто перебивают нас растерянным вопросом:
— А что мы можем сделать? Как оторвать ребенка от телевизора?
А это уж ваша забота. Никто ведь не спрашивает, что делать, если ребенок тянется к рюмке водки, как отобрать у него пачку таблеток или крысиный ад. Просто многие не осознают степень опасности, когда речь вдет о ядах, отравляющих душу.
Не только на экране, но и в жизни бывают обстоятельства, с которыми совершенно не обязательно знакомить ребенка детально. Он еще успеет, повзрослев, столкнуться с ними «нос к носу», но к тому времени он успеет и окрепнуть душевно. В первую очередь это касается смерти близких. Детям до восьмидевяти лет лучше не видеть покойников. Это не значит, что нельзя при ребенке вспоминать умерших бабушку или дедушку — можно и нужно! Так же, как и вместе ходить на кладбища. Пусть помогает убирать могилу, сажать цветы. Но смотреть на мертвого человека — слишком тяжелое испытание для ребенка. И даже если он будет выглядеть вполне спокойным (а родителям иногда кажется, что их сын или дочь стояли у гроба и вовсе равнодушно), это скорее всего лишь внешнее выражение шока и грозит «отсроченной реакцией». Вдруг через месяц–два, казалось бы, на ровном месте, может нарушиться сон, ребенок начнет просыпаться в мокрой постели, часто кривить лицо, плакать из–за каждого пустяка…
— Вы противоречите сами себе! — упрекнет нас внимательный читатель. — Ведь только что писали о необходимости героических примеров в воспитании детей! Герои–то, между прочив умирают… Мало сказать, умирают — погибают мученической смертью! Их расстреливают, сжигают, вешают. А от этого, если вам верить, у ребенка может родимчик случиться! Так как же одно с другим увязать?
Вопрос, можно сказать, «на засыпку». И все же попытаемся ответить. Да, герои погибают. Но их гибель (которую в советском искусстве для детей и юношества, кстати, показывали и описывали без натуралистических подробностей!) свидетельствует прежде всего не о слабости и бренности человеческого тела, а о величии человеческого духа, о тем, что не всё можно победить, не над всем можно надругаться. В «Колымских рассказах» Варлама Щаламова написана страшная правда о советских лагерях, и ребенок когда–нибудь ее узнает. Но прежде чем узнать, как страх, унижение и насилие превращали человека в зверя, прежде чем узнать, как люди ели людей, он должен узнать и прочувствовать другое: как люди в нечеловеческих условиях совершали нечеловеческие усилия, чтобы вопреки всему остаться ЛЮДЬМИ. Если же с детства внушать (а искусство обладает огромной силой внушения!), что человек — всего лишь жалкая беспомощная букашка, которую можно подвергнугь самым разнообразным и изощренным мучениям, если ребенок, с младенчества усвоит, что зло беспредельно (в нашу жизнь и так уже по–хозяйски вошло слово «беспредел») Ну что ж, тогда не жалуйтесь, увидев, как ваш сын униженно лебезит перед дворовым хулиганом, а также не надейтесь, что в будущем он будет опорой для старых (вас) и малых (его детей). Чего требовагь от букашки?..
Ну и зачем же мы ополчались на американские фильмы? Там ведь и борющиеся со злом герой–супермены, и непременный «хэппи–энд». Все так, да только страсти–мордасти настолько перенасыщают этот «раствор», что человек (даже взрослый, не то что маленьктй) - «выпадает в орсадок». Лучше всего выразил один пятилетний мальчик, который оторвавшись от экрана и горько рыдая, прибежал на кухню;
— Мама, мама, там опять убивают!
— Не волнуйся, сынок, конец будет хорощим.
Малыш посмотрел на маму какими–то недетскими глазами и очень серьезно сказал:
— Мамочка, я ведь могу до кодца и не дожить.
(Авторская ремарка: манная каша с сахаром или с вареньем — очень даже полезная для детей еда.).
ГРЕЗА О «СНИКЕРСЕ»
Был период, когда и в модных в то время журналах вроде «Огонька», и по телевидению, и в разговорах кухне на разные лады обсуждалась тема отъезда. Казалось, вопрос «ехать или не ехать?» решает себя каждый человек. Во всяком случае, так было в Москве. Интересно, что глагол «ехать» не требовал дополнения. Сразу было понятно, что имеется в виду не поездка в Крым, не командировка, а эмиграция. Все это носило характер своего рода коллективного психоза. Звонишь кому–нибудь по телефону, а тебе в ответ: «Как? Ты еще здесь?!» Причем такой вопрос часто не соотносился с реальностью и мог быть задан человеку, который, даже если бы и очень хотел уехать, то не имел никаких шансов реализовать это свое хотение.
Но, конечно, были и такие, кто эти шансы имел и ими воспользовался.
И вот как–то раз пришли попрощаться друзья. Все уже было решено и подписано, отправлялись вещи, распродавались по дешевке телевизор, стиральная машина, угловой диван… Но почему–то, когда они заговорили о будущем, за напористыми, даже несколько агрессивными утверждениями угадывался робкий немой вопрос: «Мы правы? Ведь правда же — мы правы?»
Сейчас, по прошествии нескольких лет, уже трудно в подробностях вспомнить, о чем мы говорили, но запомнилось, очевидно, главное: речь шла о человеческом общении. А конкретнее — что они, наши друзья, окажутся там без друзей. Без друзей, без приятелей и даже почти что без знакомых.
— Ой, только не надо нас пугать, — отмахнулись гости. — Вся советская дружба — это сплошная «скорая помощь». То тебя просят срочно достать оливковое масло для больной мамы, то посидеть с ребенком, которого не с кем оставить, то принять гостей из Калуги всего на недельку… А эти душеспасительные разговоры… Здесь люди часами готовы плакаться в жилетку, не считая ни своего, ни чужого времени… Нет уж, спасибо! Такой дружбой мы сыты по горло. На Западе совершенно по–другому на это смотрят. Там люди встречаются, чтобы действительно получить удовольствие от дружбы, приятно провести время. А всякие проблемы… Для этого существует масса специальных служб. Отсюда и уровень решения проблем — не дилетантский, а высокопрофессиональный. За оливковым маслом идешь в супермаркет и выбираешь из десяти–тридцати сортов. К ребенку вызываешь бэбиситера, для приезжих на каждом углу гостиница, где всегда есть свободные места…