— Чихай, чихай, — говорила Палочка-От-Мороженого. — Ты чихаешь — я дёргаюсь и двигаюсь вперёд. Так, глядишь, и до берега дочихаемся.
И Пылёнок чихал, и на десятый день берег был совсем уже близко. Но к этому времени Пылёнок совершенно вычихался.
— Ну давай же, чихай, — подгоняла Палочка.
— Не могу, — жаловался Пылёнок, — чихай сама, а я под занозу полезу.
Но Палочка чихать не умела, она ведь никогда не простужалась.
— Вылезай, друг, из-под занозы, — уговаривала она, — чихай к берегу!
— Пожалей меня… — плакал Пылёнок. — Я скоро умру.
— Потерпи немного. Мне кажется, что скоро будет Большое Мороженое! А уж я-то знаю, как с мороженым обращаться.
И правда — Большое Мороженое приближалось. Густела вода, в ней появлялись ледяные звёзды, и скоро Пылёнок с Палочкой оказались в какой-то каше из снега и льда.
Пылёнок выбрался из-под занозы. От дикого холода стал он подпрыгивать то на одной ноге, то на другой — и прекрасно! Под утро Палочка вмёрзла в лёд, а Пылёнок поскакал босиком по ледяному крошеву прочь, к берегу, прочь, прочь. Он старался подпрыгивать повыше, чтобы ветер подхватил его, но это никак не получалось. Одна нога Пылёнка совершенно обледенела и стала такой тяжёлой, что слабый ветер не мог поднять его в воздух.
Велик был лёд и далёк берег, а Пылёнок был всё-таки очень уж мал. Целый день прыгал он к берегу на одной ноге.
Повалил мокрый снег. Огромные плюхи падали с неба.
Пылёнок увёртывался от них, и всё-таки одна плюха прихлопнула его, прилепила ко льду.
Совсем недалеко от берега вмёрз Пылёнок в лёд. Он понял, что это — конец. С неба то лил дождь, то сыпал снег. Над головой росла ледяная шапка, и скоро Пылёнок оказался посреди льдины, и ничего не было вокруг — только стеклянный, голубой и зелёный свет.
Жизнь прошла, всё пропало, и не осталось никакой надежды. Пылёнок никогда не слыхал о весне, которая приходит в конце концов.
Но вот наверху задвигались какие-то тени. Совсем рядом раздался скрежет — длинная зубастая пила пилила лёд. Огромный кусок льда выпилила пила, и кусок этот вытянули наверх. Теперь Пылёнок почти что освободился. Только корочка льда, тонкая, как стёклышко, отделяла его от свободы.
Чёрные здоровые мужики пилили лёд на куски и укладывали в машину. Один мужик подошёл к Пылёнку поближе, размахнулся и так грохнул топором, что лёд вокруг задрожал и рассыпался. Бедолага Пылёнок схватился за голову, и его тут же загребли лопатой и вместе с ледяным крошевом забросили в машину.
Из машины лёд сбросили в тёмный погреб, а сверху обсыпали опилками. Тут, в полной темноте, Пылёнок провёл зиму и лето и ещё зиму. В конце концов опилки не выдержали. Они стали говорить, что дальше так жить невозможно, надо бежать.
Иногда приезжала машина, лёд выгребали из погреба, и опилки бежали на свободу. Пылёнок рвался на волю, но ему не везло. Льдинка, в которой он сидел, всякий раз соскальзывала с лопаты и оставалась в погребе.
Многим в жизни не везёт, и не везёт долго, но уж потом-то в конце концов повезёт. Наконец повезло и Пылёнку. Льдышку его забросили в машину, и она оказалась наверху.
Машина тронулась, и, пока она ехала, лёд на солнце слегка подтаял, и Пылёнок вдруг почувствовал, что он снова свободен. Мокрый и замёрзший, вскарабкался он на борт машины, и — раз, два! — сухой ветер подхватил его, и — раз, два! — он вылетел на свободу. На солнце, на ветер, в тепло.
Весь мир теперь был открыт перед ним. Куда его занесёт? Что будет?
Мелкая зелёная и жёлтая пыль кружилась в воздухе рядом с ним. Это была цветочная пыльца. А вокруг жужжали пчёлы.
Пылёнок хотел было пристроиться к пчеле, но та взмахнула крылом:
— Поди прочь, братец! Ты просто — пыль, а мне нужна пыльца.
Опечалился Пылёнок.
«Все гонят братьев моих, — думал он. — Терзают, подметают, стряхивают прочь. Сядешь на тротуар — а тебя водой из шланга, устроишься в уютной квартирке — а тебя пылесос плоскоротый всасывает с воем. И держишься из последних сил, ухватившись за какую-нибудь колючку кактуса. Моют и трут, вытирают, высыпают в помойное ведро. Кто виноват? Неужели пыль виновата? Ведь всякая пылинка мечтает об одном: скорей вернуться к тому большому куску, от которого откололась, отколупнулась. Вернуться к камню или к колесу, к глиняной глыбе, к деревянной колоде».
Между прочим, я с этим Пылёнком познакомился нечаянно. Сдунул как-то с книжки пыль и — чихнул. Вдруг какой-то Пылёнок и говорит:
— Будь здоров, Имант Яныч!
Другие пылята стоят эдак друг за другом, мрачные, серые. А этот такой милый, дружелюбный. Будь здоров, говорит.
— Спасибо, — отвечаю. — Как жизнь?
— Неважно. — И Пылёнок рассказал мне свою горестную повесть. — И зачем я только живу на белом свете?.. — сокрушался он. — Где мать моя родная? Где папа?
И тут я понял, что пылята, в общем-то, вполне приличные люди, только потеряли они смысл, не знают, что делать.
А дел, друзья, на свете много. И я научил своего Пылёнка кое-каким делам. Ну, во-первых, он у меня — разведчик. И немножко сыщик. Разыскивает потерявшиеся иголки, копейки, пуговицы. Иногда вместе с другими пылятами выкатывает из-под кровати теннисный мяч.
Если мне в глаз попала соринка — зову Пылёнка. И он выталкивает её из глаза. До тех пор толкает, пока глаз мой не станет ясен и чист.
А часы? Я часы в мастерскую никогда не ношу. Встали часы — зову Пылёнка.
— Что-то, — говорю, — брат, часы встали.
Пылёнок мигом ныряет под крышку и, глядишь, через две минуты вылезает наружу и ведёт за руку десятка два своих братьев и сестёр. Как он там с ними справляется — я не знаю: может, убеждает, может, угрожает, а может, уговаривает. Надо бы, конечно, научиться пылиному языку. Интересно было бы потолковать о том о сём с разной учёной пылью.
Но об этой учёной пыли — будет другая сказка.
Сунс Фунс
Уже и ленты жаловались, шарфы, и помпоны на шапке: дескать, Ветер им житья не даёт, поймать норовит.
Но больше всех сердилась Причёска. Она говорила, что у Ветра нет ни стыда ни совести, ему безразлично, что нынче в моде. Короче, Причёска пошла в магазин, купила полкило колбасы и колбасу эту отдала псу, которого звали Фунс. А по-латышски «пёс» будет — «сунс». Вот и получился у нас — Сунс Фунс. Причёска отдала ему колбасу, чтоб он Ветер поймал и желательно — растерзал.
За колбасу Сунс Фунс был готов на всё. Не то что Ветер, он мог Тайфун взять за горло.
Кроме того, у Сунса были с Ветром старые счёты. Когда Фунс был ещё щенком, Ветер дразнил его и щекотал.
Сунсу Фунсу было тогда очень щекотно. Он смеялся и смеялся и пересмеялся в конце концов, весь смех высмеял, осталась у него на сердце одна только злоба.
Вот и сейчас Ветер дразнил его. Сунс Фунс ел колбасу, а Ветер выхватывал из-под носа колбасный дух. Колбасу-то Фунс лапой придерживал, а запах удержать никак не мог. А кому нужна колбаса без запаха?
УУУУУ! уууууу! Вииии! — загудела вдруг пустая бутылка. Это в бутылке выл Ветер.
Сунс кинулся на бутылку, схватил её за горлышко и кинул в пруд.
Бурлюр-мурлюр! — булькнула бутылка, захлебнулась и утонула.
И тут же десяток ветропузырьков, ветерков-пузырьков, эдаких бурлюрмурлюрчиков, взлетели в воздух и уселись на верёвку. А на верёвке висела простыня. Бурлюрмурлюрчики попрыгали, повертелись, покрутились и вдруг свились в один вихреветерок, захлопали простыней.
Сунс Фунс схватил простыню за хвост, втащил в дом и принялся терзать. А бурлюрмурлюрчики шмыгнули в открытую дверцу печки, вместе с огнём фыркнули в трубу.
Сунс Фунс выскочил в сад.
А ветер на крыше баловался с дымом, скручивал дымовые кольца, бросал их в небо.
Труба радовалась. Она пела и выла, обнявшись с Ветром. Увидевши Сунса Фунса, Труба и Ветер засмеялись и слепили из дыма огромного Чёрного Слона.
Вот огромный Чёрный Слон!
Сунса Фунса слопал он, —
запели они, и Чёрный Слон вдруг ринулся вниз, размахивая дымным хоботом.
Сунс еле успел отскочить в сторону, и Слонище промчался мимо, влетел в одуванчики и рассыпался — растаял в небе. А из одуванчиков вслед за Слоном поднялось в небо облако пуха.
А Ветер тем временем выкатил из трубы новые чёрные мешки дыма. Мешки эти покатились по крыше и вдруг превратились в стадо диких кабанов. Сунс отпрыгнул — кабаны ввалились в одуванчики, и новое облако пуха поднялось над землёй.
— Однако! — воскликнул Сунс Фунс. — Дымных свиней тут ещё не хватало!
Чтобы успокоиться, он понюхал одуванчик — и тут же пушистая шапка-головка рассыпалась, разлетелась в стороны.
— Однако! — воскликнул Сунс.
Он снова фыркнул, и новая пухголова разлетелась перед его носом.
— Да у них ветер внутри! — закричал Сунс Фунс, схватился лапами за нос и вдруг ясно почувствовал, как Ветер бегает по его собственному носу: туда-сюда, туда-сюда.
— Сунсы добрые! — закричал Сунс. — То есть люди добрые! У меня Ветер в носу.
И он побежал в свою конуру.
Он бежал, бежал, бежал, и чем быстрее он бежал, тем сильней свистел у него в носу ветер: фии-фаа! фии-фаа!
Сунс сунул нос в миску с водой, и миска забурлила: бурлюр-мурлюр!
Сунс Фунс ещё и нос из миски не вынул, а увидел вдруг одним глазом, как Ветер теребит хвост коня.
Волей-неволей пришлось Фунсу задуматься. Он стал чесать лапой за ухом.
«Надо подумать, — думал он, — надо подумать».
Так он чесал за ухом и думал, но придумал только то, что само придумалось.
— Слушай, — сказал Сунс Коню. — Зачем ты разрешаешь Ветру дуть себе в хвост?
— Пускай дует, куда хочет. И в хвост и в гриву.
— Знаешь что, — сказал Фунс, — сунь на минутку хвост в озеро. Ветер выскочит, и тут я его схвачу.
Задом наперёд Конь подошёл к озеру, а сунуть хвост в воду не смог — Ветер играл хвостом, трепал его, теребил.
— Ладно, — сказал Сунс, — теперь всё понятно. Ветер сидит у тебя в хвосте. Сейчас я его оттуда выгрызу. Ты только не лягайся.