Сунс подпрыгнул и вцепился в хвост Коню.
— Ну как дела? — спросил добродушный Конь. — Поймал, что ли?
— Не знаю. Надо подумать.
Так Сунс Фунс висел на хвосте и думал, но придумал только, что надо крепко, очень крепко задуматься.
Тут Конь взмахнул хвостом, отмахиваясь от слепня, и Сунс упал на землю.
— Ищи ветра в поле, — сказал Конь и умчался, а Сунс Фунс побежал в поле.
Это было ржаное поле. А над полем, над колосьями ржи, гулял, конечно, Ветер — Ржаной ветер.
Посреди поля лежал большой камень. Сунс Фунс взобрался на камень и увидел, как по полю катятся ржаные волны. Ветер играл колосьями ржи — и качалось поле, плескалось и перекатывалось, как море, как прибой.
Два часа бегал Сунс Фунс по полю, охотился на Ржаной ветер и к вечеру совсем, бедняга, выбился из сил. Вывалив язык, побрёл он домой.
А навстречу — Янцис. Печальный, тихий.
— Что с тобой? — спросил Сунс.
— Влетело мне, — сказал Янцис и махнул рукой.
— Влетело? — удивился Фунс. — Это Ветер в тебя влетел?
— Какой там ветер! Мать мне дома целую бурю устроила!
— Бурю? Но буря — это сильный ветер. Значит, Ветер в тебя и влетел.
— Тьфу! — плюнул Янцис. — Чего ты пристал? Я тебе говорю: мне здорово влетело. Мать бурю устроила! Понял?
Сунс Фунс уселся на землю и стал чесать лапой за ухом.
«Буря и Ветер, — думал он. — Кабаны и Слоны. Одно влетает — другое вылетает. Что же делать? Как жить дальше?»
— Слушай, Янцис, — сказал Фунс. — Объясни мне, пожалуйста, где эта буря, которая в тебя влетела? Где она?
— В груди, друг, — сказал Янцис. — В душе.
— А выдохнуть её никак нельзя?
— И то верно, друг, — сказал Янцис. — Надо выдохнуть. — И он достал из кармана такую дуделку-сопелку.
Янцис дунул в дуделку — послышался первый тоскливый звук, — и дрогнуло сердце Сунса Фунса, подпрыгнуло куда-то вверх, а обратно не вернулось. Янцис играл, и Сунс Фунс чувствовал, как проходит его злоба, а остаётся только тоска по ушедшему дню, по Ветру, который так красиво, как настоящий пёс, завывал в трубе, и главное — печаль по колбасе, которую он давно съел.
Сунс Фунс поднял голову и стал тихонько подвывать Янцису и его дуделке-сопелке.
Нынче и прежде, во все времена, воют собаки, когда трубит труба, играет могучий орган или простая гребёнка поёт сквозь папиросную бумагу о путях-дорогах Ветра в большом мире.
Сказка о Наморднике и Напёрстке
Встретились как-то раз Намордник с Напёрстком.
— Пойми, друг, — сказал Намордник, — очень хочется на чью-нибудь морду намордиться, но не видать ничего подходящего.
Надо сказать, что Намордник этот раньше носила собака, но сбросила его, потому что решила больше никогда в жизни не кусаться. И вот теперь Намордник гулял по городам и сёлам и, как уже говорилось, встретился с Напёрстком.
А Напёрсток с работы сбежал.
— Хватит! — говорил он. — Надоело! Невозможно всю жизнь толкать иголку. Лучше уж быть колокольчиком.
— Колокольчиком? — удивился Намордник. — Да ведь у тебя язычка нет.
— Язык можно достать.
Так они и бродили. Намордник морду искал. Напёрсток — язык.
Встретился им Мусс. Ну, сладкий такой, вкусный, важный и надутый господин. А по-латышски, между прочим, Мусс так и называют — Надутень.
— Эй ты, Мусс-Надутень, — сказал Намордник, — говори прямо: у тебя морда есть?
— Что вы?! — напугался Мусс. — Морда? Откуда?
— Только не прикидывайся, — угрожающе сказал Намордник. — Кусаться небось умеешь?
— Не-ет, — ответил Мусс.
— И никогда никого не кусал? Только не врать!
— Нет, никогда никого! Если только меня перекислят, ревеня в меня переложат — чуть язычок покусываю.
— Ага, покусываешь. А сам врал, изворачивался. А ну подавай сюда свою морду!
И Намордник бросился вперёд. Но Мусс легко проскользнул через кожаные ремешки. У него ведь и вправду не было никакой морды. Так, какая-то расплывчатая физиономия.
Намордник хотел кинуться ещё разок, но тут объявилась Миска.
— Что вы делаете! — закричала она. — Как вам не стыдно! Ведь это самый нежный, самый сладкий, самый вздутый Надутень. Только взбитые сливки могут сравниться с ним. Иди сюда, милый. Иди ко мне, родной.
И Миска всосала в себя Мусс да ещё крышкой прикрыла.
— А если вам язык нужен, — сказала она, успокоившись, — вон Корова на лугу, у неё спросите.
Корова щипала клевер. Это был второй клевер нынешнего лета. Первый клевер уже скосили, и вырос второй. Вот Корова и щипала второй клевер, помахивая при этом языком.
— Добрый день, — сказал Напёрсток. — Извините, у вас есть язык?
— Да, у меня есть язык, — вздохнула Корова. — Добрый день.
— А не могли бы вы отдать мне свой язык?
— Не могу, — вздохнула Корова. — Мне тоже кушать надо.
— Слушай, бурёнка, — сказал Намордник. — Может, у тебя дома есть какой-нибудь запасной язык? Может, в сарае валяется? А? Поискала бы.
— Домой идти неохота, — вздохнула Корова, не переставая жевать.
— Сходите поищите, — просил Напёрсток.
— Ну, предположим, я пойду домой, — раздумывала Корова. — А кто вместо меня будет траву жевать?
— Я и пожую, — убеждал Напёрсток.
— Так у вас языка нет.
— Тогда Намордник пожуёт.
— Ну уж нет, — сказал Намордник. — Я без морды жевать отказываюсь.
— Тогда я никуда не пойду, — сказала Корова. — Если я не буду жевать клевер — не дам молока. Все кружки, чашки и кувшины останутся пустыми, а это — опасно.
— Пускай тогда ведро жуёт траву, — сказал Напёрсток. — Вон Ведро пустое валяется, пускай пожуёт немного.
Ведро, которое болталось неподалёку, было действительно пустым. Как ни странно, оно согласилось жевать клевер, и Корова пошла искать язык.
Скоро она вернулась и принесла, к удивлению, здоровенный язык.
— Нашла, — сказала она. — Это мой запасной язык, тимофеевочный. Я этим языком тимофеевку загребаю, травку такую. Во рту-то у меня сейчас — клеверный. А дома, в запасе, репейный остался.
— О боже! — сказал Напёрсток, увидев тимофеевочный язык. — Вот ужас-то! Куда мне такой язычище! Уж больно здоровый! Он в меня не влезет.
— Ах ты, — разозлилась Корова. — Ты что, ослеп, что ли? Ты что, не видел, какая я большая! Ты что, думал, что у меня язык как у Туфельки? Куда мне теперь девать запасной язык? Домой нести?
И Корова в сердцах ухватила траву, которая набралась в Ведро, сразу двумя языками. А Напёрсток с Намордником дальше побежали.
— Слыхал, что она сказала? — кричал Напёрсток. — У туфельки есть язык. Может, мне подойдёт?
— У Туфельки и мордочка есть, узенькая такая.
Туфелька спешила на бал. Щётка только-только кончила наводить на неё блеск.
— Ах, какой у вас чудесный язычок! — говорила Щётка. — Чистенький, блестящий. Такой язычок и чистить не надо.
В этот момент и подкатился Напёрсток. Щётка взмахнула ещё разок — и Напёрсток брякнулся в обморок. Он ведь гуталина сроду не нюхал.
— Ты, парень, что-то перепутал, — сказала Щётка, когда Напёрсток немного пришёл в себя. — Тебе нужен цветок — туфелька. Он, конечно, пахнет не так красиво, как гуталин, но, в конце концов, это моё личное щёткомнение.
И Напёрсток побежал в сад. А в саду, как раз под окном, росли туфельки — маленькие, сине-фиолетовые, покачивались они на зелёном стебле.
— Добрый день, туфельки, — сказал Напёрсток. — Имеются ли у вас язычки?
— Ты что, сам, что ли, не видишь?
— И они звонят?
— Да ты что, оглох, что ли?
Напёрсток прислушался и… ничего не услышал.
— Девочки, он — глухой! — сказала туфелька на самой верхушке.
— Он слепой, — сказала та, что пониже.
— Он бессердечный, — фыркнула третья.
— Он железный! Железный!
— Противный!
— Иди на колокольню, железяка! С Колоколом поговори!
И Напёрсток взлетел на колокольню.
Но у Колокола — дамм! дамм! — не было времени — дамм! дамм! дамм! — попусту болтать. Дамм! Ему надо было — дамм! — звонить! Дамм! Дамм!
— Ты кто такой?!! Дамм! Дамм! — взревел Колокол. — Откуда? Дамм! Бумм! Дымм! Должен пальцы охранять! Как Дамм! Как Бумм! А ты болтаешься! Дамм! Бумм! Дымм! А мне и на праздник надо звонить! Дамм! И на пожар! Дамм! И часы отбивать! Дамм! Иди обратно! Дамм! Трудись! Бумм! Вон бедная Марута палец без тебя уколола! Ты кто такой?! Откуда? Бумм!
Вы, конечно, хотите знать, куда девался Намордник. А я и сам не знаю. Но он где-то рядом. Подкарауливает. Так что, если у вас есть эта… как её… в общем, стоит иной раз глянуть в зеркало.
Коричневая сказка
Я его видел.
Он прыгнул на сковородку, забегал по жареной картошке, закричал:
— Коричнево! Коричнево! Готово!
Я сыпанул в сковородку перцу — он чихнул и пропал.
Кое-кто, кроме меня, его тоже видел. Он всегда появляется там, где что-то жарят. Появится и кричит:
— Коричнево! Коричнево! Готово!
Чтобы увидеть его, нужно большое терпение. А где его можно встретить?
Там, где коричнево.
А где коричнево?
Там, где грибы боровики.
Я точно знаю, что из земли боровик вылезает белым, а потом шляпка у него вдруг делается коричневой.
Рано утром я пошёл в лес, сел под коричневой сосной, жду.
Скоро появится боровик. Да вот и он — вылезает. Шапочка белая. Теперь нельзя опускать глаза. Сейчас придёт коричневый человечек. Сижу — жду. Никого нет. Зато вдруг кто-то чихнул. Оглянулся — заяц! Чихает! Простудился, что ли?
Посмотрел на гриб, а он уж коричневый. Тьфу, проморгал человечка!
Ладно, погляжу на другой боровик. Теперь уж не промахнусь.
Гляжу, гляжу, гляжу, смотрю, смотрю, смотрю, приглядываюсь, пялюсь, глаза таращу.
Вдруг в стороне муравей запищал, коричневую ногу вывихнул, хромает — жалко. Вправил ему кое-как ногу — а боровик-то уж совсем коричневый. Опять человечка проморгал.
Ладно. Сделаю так. Залезу в дырку, которую в грибе червяк прогрыз, спрячусь и буду ждать!