— Никак! — отрезал Тихий. Он стал противен себе.
Новосельцев снова потер кончик носа.
— Поздно меня исправлять, уважаемый Константин Дмитриевич! — сокрушенно заключил Тихий. — Поздно!
— Почему? — ободряюще произнес Новосельцев. — Вы человек вовсе не безнадежный!
— Да ну? — с издевкой спросил Тихий.
— Вам бы работу подобрать подходящую, чтобы попасть в дружный коллектив, — сказал Новосельцев. — Хотите, я помогу?
— Как, интересно знать?
— Есть у меня одна задумка… — Новосельцев вместе с табуреткой придвинулся ближе к Тихому. — Вы ведь по утрам рано встаете?
— Да… Я поднимаюсь ни свет ни заря, как жаворонок, — не сразу ответил Тихий. — А что?
— Нашему отделению связи требуется почтальон! — бравурным тоном сообщил Новосельцев. — Режим работы там как раз по вашему характеру, Георгий Александрович. Разнесете утреннюю почту и после девяти — вы вольная птица. А вечерняя почта втрое меньше утренней, с ней ничего не стоит управиться за часок. И к черту на рога ездить не надо, все, как говорится, под боком.
Тут Новосельцев внезапно поседел, у него изменились черты лица, и он превратился в однорукого кадровика с приборного завода, требующего у Тихого официальное объяснение в письменной форме с точным указанием причины (или причин) допущенного им прогула. Завтра в шестнадцать ноль-ноль состоится расширенное заседание цехового комитета профсоюза, и, если Тихий не представит удовлетворительного объяснения, у него будут серьезные неприятности.
«А ну их всех к богу в рай!» — решил Тихий, отчетливо понимая, что с этим заводом тоже покончено, и тотчас очутился в полупустой электричке, где двое студентов — девушка в стройотрядовской форме цвета хаки и плотный парень в пестрой рубахе и латаных джинсах — мастерски исполняли песню о быстротекущей человеческой жизни. «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли, — звучал припев, — фонтаны били голубые, и розы красные цвели…» Но каждый раз он звучал по-разному — сперва бодро, а потом все тише и тише, так как о своей прошедшей молодости вспоминали все более старые люди.
Чувствуя, как голова буквально раскалывается от боли, Тихий понял, что окончательно проснулся. Он открыл глаза, зажмурился от яркого света и совершенно неожиданно обнаружил, что находится в чужой комнате. Что за чертовщина! Только этого ему не хватало!
Он помотал головой, начал испуганно озираться и заметил рядом вчерашнюю Зою. Только сейчас на ней не было платья, а была ночная рубашка с незабудками. И лицо — без косметики, порозовевшее от смущения и такое свежее, как будто не со сна.
— Доброе утро, Гошенька! — прошептала Зоя и привлекла его к себе…
Через некоторое время Зоя убежала в ванную и вскоре возвратилась оттуда умытая и причесанная, с капельками воды на волосах.
— Где мы? — растерянно спросил Тихий, успевший надеть брюки и обуться.
— У меня, на Пятой Парковой.
— Э… Как бы мне помыться?
— Гошенька, ты не стесняйся и будь как дома, — ласково ответила Зоя. — Соседка на работе, ее дочурка в школе, и, кроме нас, в квартире никого нет. Вот тебе чистое полотенце, а мое мыло и зубная паста — на полочке, справа от зеркала.
Тихий более или менее благополучно добрался до ванной, если не считать того, что по дороге он опрокинул картонный ящик с пустыми молочными бутылками, забренчавшими, должно быть, на все Измайлово. Когда он заперся на задвижку и взглянул на себя в зеркало, у него бессильно опустились руки. Небритый, с мутными глазами и опухшим лицом, с засохшей коричневой царапиной на переносице и чуть ли не дыбом стоявшими волосами.
— Хорош! — тоскливо простонал он.
За ночь опухоль на нижней губе немного спала, но рот все равно был заметно перекошен.
«Господи, что же она обо мне думает?» — с ужасом задал себе вопрос Тихий. Совершенно случайно ему, кажется, удалось наконец-то встретить славную и добрую девушку, так надо же было произойти тому, что сначала на него с бухты-барахты набросился тот волосатый неандерталец, а затем он сам рассупонился… Уж если человека преследует невезенье, то оно, черт побери, идет полосой! Причем самое досадное заключается в том, что он никакой не пьяница: за всю жизнь побывал в вытрезвителе только однажды, и то случайно. Он, как всегда, был приглашен на день рождения Гриши Камышникова, выпил там сто граммов и вдруг почувствовал себя нехорошо. В то лето стояла несусветная жара, в квартире Камышниковых было душно, и он вышел посидеть в скверике напротив дома. Только он присел на скамейку, закрыл глаза и откинул назад голову, как послышался чей-то женский голос: «Товарищ, можно вас на минутку?» Тихий открыл глаза и увидел склонившегося над ним дружинника с морщинистым лицом скопца. «Сегодня я занят, меня ждут друзья», — вежливо ответил он, показывая на светившиеся окна Камышниковых. «Уверяю вас, это ненадолго и совсем рядом», — церемонно сказал дружинник. А за углом, на Трубной улице, стоял фургон «Спецмедслужбы».
Тихий стал под душ, отрегулировал подачу горячей и холодной воды и мысленно окинул прожитую жизнь в ее, так сказать, личном аспекте. Слов нет, он не был обделен вниманием женщин, однако это внимание имело свои особенности и свою не слишком привлекательную изнанку.
Яша Алеутдинов частенько шутил, что, мол, если Тихий приходит с гитарой и в соответствующем настроении, то женщины напрочь утрачивают способность к сопротивлению. В Яшиных шутках, разумеется, присутствовала изрядная доля гротеска, но суть он передавал правильно. Тем не менее Тихий никогда не мог закрепиться на завоеванных позициях, ибо все бывавшие в Яшином доме женщины, помимо эмоций и темперамента, обладали развитой практической жилкой. Им ничего не стоило в два счета раскусить Тихого, поскольку он не делал секрета из своего дурацкого положения лишнего человека, и они тут же уходили от него. Кто с сожалением, а кто и без такового.
Тихий понимал их и не пытался удерживать. С какой стати? Во имя чего? Уж лучше быть одному, чем беспросветно ишачить только ради того, чтобы дважды в месяц принести в дом какие-то деньги! Вот и все, кончен бал!
Но время шло, он становился старше, ленивее, скучнее, приятные женщины попадались ему все реже и реже, а неприятных Тихий сам обходил за версту, и в конце концов он пришел к мысли, что человек не может и не должен жить один. Незаметно получилось так, что Тихий чуть ли не каждый вечер откладывал в сторону книгу, подходил к окну и мечтал о том, как он встретит ту, которая предназначена ему судьбой. Он вообще был мечтателем, а когда живешь на тридцать копеек в день, то мечтается особенно легко: незаметное движение мысли, и ты возносишься прямо в стратосферу, откуда все люди и все предметы выглядят чрезвычайно соблазнительными. Словом, он домечтался до того, что часто видел во сне свою избранницу и даже спорил с нею по поводу собственного стабильного трудоустройства. Только каждый раз избранница почему-то меняла внешний облик.
…Прохладный душ отчасти снял головную боль и придал Тихому малую толику бодрости, которой, к сожалению, хватило всего лишь на три-четыре минуты. Тихий насухо вытерся Зоиным полотенцем, почистил зубы с помощью указательного пальца и обнаружил, что три передних зуба в нижней челюсти шатаются из стороны в сторону. Похоже, что придется их вырвать. Тихий горестно вздохнул. Он жалел себя и в то же время знал, что это бесполезно. Волосатый неандерталец, конечно, не подозревал, что у Тихого запущенный пародонтоз, слабые кровоточащие десны и зубы, которые шатаются сами по себе, без вмешательства чужих пудовых кулаков. Да. Придется снова ходить к стоматологам и делать еще один мост.
Он аккуратно причесался, присыпал поврежденную переносицу детским зубным порошком, принадлежавшим Зоиным соседям, и еще раз критически осмотрел свое лицо. Оно стало менее отталкивающим, но все равно в Зоиных глазах он явный придурок, который в лучшем случае может сносно бренчать на гитаре и петь песенки… Увы, это факт. Короче, надо в темпе сматывать удочки. Сейчас он вернется в комнату, вежливо попрощается с нею, и все, кончен бал!
Тихий вышел из ванной и едва не столкнулся с Зоей, шедшей из кухни с подносом в руках.
— Гошенька, ты чего больше любишь: яишенку или омлет?
— Э… Знаешь, мне бы пару таблеток аспирина, — невнятно попросил Тихий.
— Для чего? Мы лучше попьем чайку со смородиновым вареньем. У меня гостила сестренка, привезла.
— Большое спасибо тебе, Зоинька, — Тихий приложил руку к груди.
Зоя покраснела как маков цвет и стремглав убежала на кухню.
«Интересно знать, отчего она так смущается? — подумал Тихий, когда они сидели друг против друга и ели омлет с ветчиной. — Позор! Какой позор! Слепому видно, что она скромная и приветливая девушка, а я вел себя черт знает как. Наверняка увязался за нею, когда она уходила от Яши, а ей было жалко бросить меня на улице и поэтому… Боже мой!»
Тихий протяжно застонал.
— Что с тобой, Гошенька? — встревожилась Зоя. — Все еще больно?
— Нет, вспомнил вчерашнее.
— Не надо, забудь об этом. Когда тот разбойник набросился на тебя, я так расстроилась, что прямо не передать. Что же ты ешь без хлеба?
— Спасибо, Зоинька, не обращай на меня внимания. У меня по утрам нет аппетита.
— А ты поешь через силу, — посоветовала Зоя. — Тебе сразу полегчает.
— Зоя, а ты работаешь? — после недолгой паузы поинтересовался Тихий.
— А как же.
— Где?
— В университете.
От удивления Тихий захлопал глазами.
— Сперва была поваром, а теперь завпроизводством в одной из столовых, — пояснила Зоя. — Под моим началом двенадцать поваров. А сегодня у меня отгул.
— Смотри-ка, в начальство вышла! — похвалил Тихий. — Молодец, Зоинька!
— Я старалась, — с гордостью продолжала она. — Я ведь приезжая, из Смоленской области, уроженка города Рославль. Может, доводилось слышать?
— Да, — кивнул Тихий, медленно жевавший той половиной рта, которая не пострадала в стычке с Волосатым.
— После десятилетки приехала сдавать в Плехановский, не прошла по конкурсу и устроилась маляром в Главмосстрой. Сперва дали койку в общежитии, а через четыре года — эту комнату, освободившуюся за выездом… Вечерами ходила на занятия, выучилась на повара и ушла со стройки…