— Что-нибудь об участии в общественной жизни, — подсказала Надя.
— Молодец, Надя! Мысль правильная, — согласился Пятый. — Ты случайно не знаешь, занимается ли он какой-либо общественной работой?
— Кто его знает, — покачала головой секретарша.
— Неужели ничего не делает? — усомнился Пятый.
— Нет, делает! Я сейчас вспомнила, — обрадовалась Надя. — Он ежедневно смотрит по телевизору программу «Время», а по утрам собирает уборщиц и пересказывает ее содержание.
— Замечательно! Пиши с новой строки: «Тов. Чистосердов Ф. Т. систематически углубленно работает над повышением своего идейно-политического уровня и в течение ряда лет проводит занятия в кружке текущей политики». Ну а дальше все проще пареной репы. Тоже с новой строки: «Тов. Чистосердов Ф. Т. выдержан, в быту скромен и морально устойчив». — Тут Пятый не удержался и хмыкнул. Насчет быта все, как говорится, один к одному, комар носа не подточит! — Опять с новой строки: «Настоящая характеристика выдана для представления по мере надобности». Вот, пожалуй, и все. Заделаешь мою подпись, а ниже подписи Григорьева и Савчука. Быстренько отпечатай и занеси подписать.
Когда секретарша вышла из кабинета и закрыла за собой дверь, Пятый неожиданно для себя надолго задумался.
Отличный мужик Федор Терентьевич, но, мягко выражаясь, не без странностей. Живет старым холостяком, круглый год ходит в гимнастерке с потертым офицерским ремнем на здоровенном пузе и в шевиотовых брюках навыпуск, а всю свою зарплату тратит исключительно на питание. Пятый отлично понимал, что при таком зверском аппетите начальник АХО давным-давно напоролся бы на финансово-экономические рифы, но Федор Терентьевич регулярно ускользал от банкротства с помощью одиноких институтских женщин среднего поколения, наперебой приглашавших его провести вечер в уютной домашней обстановке. Каждая из них тщательно готовилась к приему Федора Терентьевича, делала маникюр и перманент, покупала водку, закуску, пекла пироги и варила гуляш в самой большой кастрюле. Сам Федор Терентьевич перед таким визитом шел в баню, а в гостях садился за стол, уничтожал все подчистую, хлебной корочкой подбирал остатки соуса, выпивал пять стаканов крепкого сладкого чая и по окончании программы «Время» начисто терял всякий практический интерес к гостеприимной хозяйке. Он вставал из-за стола, тщательно оправлял гимнастерку, крепко жал руку взволнованной женщине и уходил восвояси. Многие бурно переживали такой незапрограммированный финал, принимали валерьянку и порой даже вызывали на дом неотложку, но факт оставался фактом: Федор Терентьевич ни для одной не делал исключения и повсюду вел себя абсолютно одинаково.
Женщины по своей натуре различны: одна стерпит и смолчит, другая тайком поделится с подругой новой жгучей раной, а третья вообще ни из чего личного не делает секретов. Короче, некоторая оригинальность Федора Терентьевича, проявлявшаяся в отношении к прекрасному полу, вскоре стала, как говорят, достоянием гласности, но эффект данной информации получился совершенно неожиданным. Пятому казалось, что женщины должны были бы игнорировать Федора Терентьевича, а получилось все шиворот-навыворот. Его популярность среди вдов и разведенных неизмеримо возросла, и приглашения на ужин сыпались одно за другим словно из рога изобилия. Пятый и раньше далеко не всегда понимал причинность многих женских поступков, а тут попросту развел руками. Загадочные существа, кто их, чертовок, поймет. Неужели их одиночество может скраситься одним визуальным наблюдением за пьющим и жующим мужиком, от которого пахнет табаком и березовым веником? Или они, вполне возможно, как-то по-своему, чисто по-бабьи жалеют его?
Между прочим, Пятый никогда не смеялся над странностями начальника АХО. Хозяин — барин, и личная жизнь каждого касается только его самого. Хочет человек — сходится с женщинами, женится или просто проводит время, не хочет — съедает с детства любимый гуляш и топает домой. Каждому свое.
Кем, интересно, он был в армии? Пятый вновь раскрыл папку с личным делом Чистосердова и нашел соответствующие данные. Ага, гвардии младший лейтенант! Все ясно! Наверняка служил где-нибудь в хозвзводе, в зоне продовольственно-фуражного снабжения. Оттуда и стиль поведения. Пятый машинально полистал анкету и неожиданно остановился. Десять правительственных наград?! Ничего себе! Орденских колодок Федор Терентьевич никогда не носит и о своем военном прошлом словом не вспоминает… Ну и что из этого? Федор Терентьевич хороший мужик и выполняет то, что ему поручено. Причем делает свое дело лучше многих других, которые без нужды хорохорятся и обожают похваляться былыми заслугами.
Тут Пятого отвлек телефонный звонок из Москвы, он отложил личное дело Федора Терентьевича и надолго забыл о нем.
Прошел год, и научно-исследовательский институт переподчинили другому министерству. Вроде бы ничего для сотрудников не изменилось, работайте, как говорится, на здоровье и создавайте нужную стране новую технику, но вышло все по-иному. Кое-кто из числа недовольных, а такие, кстати, есть всегда и везде, решил, по-видимому, половить рыбку в мутной воде, и во все высокие адреса посыпались разнообразные жалобы. Пока институтское руководство не притерлось к новому московскому начальству, самое время подсыпать им песочку в буксы! И зачастили в институт комиссии. Одна не успеет из проходной выйти, а следующая уже тут как тут. Институт лихорадило, но, как ни странно, он по-прежнему работал успешно.
Как-то ясным майским утром Федор Терентьевич степенно шел по территории института в электроцех, где договорился встретиться с замом главного энергетика, чтобы поторопить насчет замены изношенных электродвигателей в прачечной. Конец был не ближний, и он остановился покурить в скверике у административного корпуса. Федор Терентьевич достал пачку «Севера», старую, еще трофейную зажигалку и успел пару раз сладко затянуться, когда на втором этаже распахнулось окно и звонкий девичий голосок крикнул, что его срочно вызывает к себе Шестой.
Шестой ведал кадрами и режимом, а кроме того, замещал Пятого во время его командировок, отпусков или отсутствия по болезни. Как раз в это самое время Пятый лежал в больнице имени Свердлова с обострением язвы желудка, поэтому вызов начальника АХО к Шестому не являлся чем-то из ряда вон выходящим.
— Разрешите войти? — Федор Терентьевич знал, что Шестой был человеком военным, любившим порядок во всяком деле.
— Заходи, Федор Терентьевич, — пригласил его Шестой. — Прежде всего здравствуй.
— Здравия желаю!
— Садись, есть к тебе особый разговор.
Федор Терентьевич сел на стул и приготовился слушать.
— Тут, понимаешь, проверяет нас очередная комиссия, и я полагаю, что на днях они примутся за тебя. Их, видишь ли, интересует распределение премий и еще кое-что, связанное с этим. Ты меня понял?
Федор Терентьевич кивнул и грозно нахмурился.
— Так вот, ты все это поимей в виду и на досуге подумай, что будешь им говорить, — продолжал объяснять Шестой. — Они, как мне показалось, подбирают ключи под Бориса Сергеевича, а он тебе, кроме добра, ничего не делал. Поэтому я надеюсь…
— Да я… Да я их, елки-моталки…
— Ты, Федор Терентьевич, не горячись, — остановил его Шестой. — Ты, видно, не так меня понял. Я в тебе уверен и надеюсь на то, что ты сделаешь все по-умному. Комиссию надо брать не криком, а выдержкой и спокойствием. Что тебе там ни скажут, держи себя в руках и в бутылку не лезь. Помнишь, как бывало на фронте?
— Разве такое забудется, — вздохнул Федор Терентьевич.
— Теперь вижу, что ты понял. — Шестой встал из-за стола и пожал ему руку.
— Товарищ полковник, разрешите быть свободным?
— Ну и голосина у тебя, — с улыбкой сказал Шестой. — Из тебя, Федор Терентьевич, мировой дьякон бы вышел. Никто тебе в молодости об этом не говорил?
— Никак нет!
— Ладно, шут с ним. Иди, Федор Терентьевич.
«Ишь чего удумали, нечисти, — возмущался Федор Терентьевич, шагая в электроцех. — Пятого хотят сковырнуть! Нет, дудки, мы этого ни в жизнь не допустим! И козыря в руки ихние ни за что не дадим, елки-моталки, они пришли и ушли, а нам жить и работать!»
К возне комиссии вокруг гостевых дел он отнесся крайне неодобрительно. Пускай он человек маленький, но свое мнение имеет, а понадобится — так где хочешь и кому хочешь его выскажет, глазом не моргнувши. Разве мыслимое это дело — не накормить и не напоить гостей?! Где это видано? В армии бы кто про такое услыхал, так ни в жизнь не поверил бы Федору Терентьевичу! Бывало, на фронте в дивизию в ихнюю ежели кто из набольших приезжал, так и его, и всех офицеров сопровождающих накормят и напоят как положено! И никто по кругу шапку не пускал, как здесь, на гражданке! Пятый как-то сказывал, что они в дирекции каждый месяц сбрасываются по четвертному на гостей принять, так он, Федор Терентьевич, спервоначала рот открыл от удивления, елки-моталки! Люди сами не бог весть сколько получают, а должны от семей от своих отрывать?! Вон в институте куда ни плюнь — профессор или там кандидат чего-то и денег гребут куда как поболе Третьего, Четвертого, Пятого или Шестого, а как звонок — они со двора разбегаются по домам без оглядки, елки-моталки! Замдиректора же сидят, считай, до ночи до темной, а приедет комиссия — так им кровь пустить хотят? Не должно быть такого!
Ясно, что не Федора Терентьевича ума дело, сколько кому денег платить, пол-Москвы, видать, над этим озабочено, но несправедливости никак допускать нельзя! Ежели в армии гостей принимать по закону положено, так почему же, спрашивается, на гражданке того нету?
Его вызвали на комиссию к вечеру следующего дня. В кабинете Седьмого, который отвечал за сдачу опытных образцов и сам целый год мотался по командировкам, сидели двое — один пожилой, седой и из себя вальяжный, а другой помоложе, очкарик длинношеий с маленькой лысой головой, на змею похожий.
— Ваша фамилия Чистосердов? — спросил вальяжный, сверившись с бумажкой.
— Так точно!