Глава двенадцатая
1
Через две недели после того, как Гэри Левингдона признали виновным и приговорили в восьми пожизненным срокам заключения, Клаудия через своего нового адвоката, Дэвида Лонга, затеяла судебный процесс против шерифа Гарри Беркемера и детективов, причастных к ее аресту (Говарда Чемпа, Дона Чемпа, Тони Рича, Уильяма Дэви и Рональда Хердмана), а также против прокуроров Джеймса О’Грейди и Джорджа К. Смита.
Гражданский иск подали восьмого июля тысяча девятьсот семьдесят девятого года в окружной суд США по южному округу штата Огайо, восточный район. Суть обвинений сводилась к тому, что были грубо нарушены гражданские и конституционные права Клаудии, а должностные лица округа Франклин халатно исполняли свои обязанности: проводили несанкционированные обыски с конфискацией имущества, устроили незаконный арест, а также испортили подзащитной репутацию, причинив тем самым душевные муки и страдания.
В иске также говорилось следующее:
«Все действия, указанные в предыдущем пункте, были совершены прокурорами [Джеймсом] О’Грейди и [Джорджем К.] Смитом исключительно в политических целях, и являются, по сути, злоупотреблением властью, предоставленной им законодательством штата Огайо и округа Франклин».
Лонг требовал полмиллиона долларов компенсации и еще два с половиной миллиона – в виде штрафных санкций. Свой иск он готовил при идейной и финансовой поддержке журнала «Плейбой», запасясь при этом сотнями документов, в том числе копиями записанных на пленку показаний Клаудии, стенограммами слушаний по ее делу, полицейскими протоколами, счетами, письмами Марты и вообще любыми бумагами, хоть как-то освещавшими прошлую жизнь Клаудии. Тяжба против О’Грейди и Смита завершилась лишь в июле тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда Клаудия отказалась от иска.
По ее просьбе все эти документы Дэвид передал мне. Кроме того, позднее, когда доктор Байрон Стинсон отказался говорить со мной даже по телефону, заявив, что «в этом цирке участвовать не намерен», Клаудия сама съездила в Апхэм-холл и забрала свою больничную карту.
То, как охотно она отдала мне бумаги и помогала устраивать интервью со своими друзьями и знакомыми, говорило о многом: что она готова сотрудничать и ничего не утаивает. Поначалу я не думал, будто ей вообще есть что скрывать, считая ее невинной жертвой полицейского произвола и политического оппортунизма.
Поэтому весь первый год работы над книгой помимо наших регулярных встреч по четвергам я изучал собранные бумаги и выискивал людей, которые тем или иным образом были связаны с Клаудией. Так мне удалось восстановить хронологию ее ареста и суда, а также события, приведшие к поимке настоящих преступников.
Однако в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году, в очередной раз зайдя в тупик, я заподозрил, что за фасадом этой истории скрывается совсем другая правда.
У психологов есть понятие так называемых «ложных воспоминаний». Ложные воспоминания люди создают, чтобы спрятать другие события, слишком болезненные, чтобы о них помнить. Когда я выяснил, что именно это и произошло с Клаудией, то столкнулся с дилеммой. Оказалось, что моя работа выполнена лишь наполовину. Я так и не получил ответа на главный вопрос: «Где же была Клаудия в ночь тройного убийства?»
Чтобы выяснить ответ, надо было пробиться сквозь стену ее ложных воспоминаний, а для этого предстояло собрать как можно больше сведений о ее прошлом, об истории болезни, а в первую очередь – о взаимоотношениях с мужчинами, благодаря которым она стала такой, какая есть.
Копнув глубже, я обнаружил, что Клаудия, несмотря на все свое желание сотрудничать, отчего-то ужасно боится, что я узнаю о ней лишнее.
Весь второй год работы над книгой мне пришлось бесконечно бороться со страхами Клаудии, с ее фантазиями и увертками. Всякий раз, когда я думал, что разгадка – вот она, уже лежит на поверхности, я почти до нее дотянулся, Клаудия не только стирала из памяти нужные события, но и вообще забывала, чем мы с нею занимаемся. Не помню даже, сколько раз я обещал себе все бросить.
Однако было уже поздно. История начала жить собственной жизнью.
Случайная фраза Говарда Чемпа, который очень хотел знать, откуда Клаудии столько известно про место преступления и что на самом деле случилось в ту ночь, заставила меня понять, что хоть полиция и поймала Убийц с двадцать вторым калибром, загадку Клаудии им разгадать не удалось.
И мне, видимо, тоже.
Клаудия до последнего берегла от меня – как и от полиции, адвокатов и врачей – свой главный секрет.
И только перестав спрашивать, о чем она врет мне, и задавшись совсем другим вопросом: о чем она врет себе? – я сумел сорвать покров лжи и фантазий, пять лет скрывавший жуткую истину.
2
Как ни старался я помочь Клаудии заполнить пробелы в памяти, она почти не помнила те шесть месяцев, которые прошли с июля семьдесят восьмого года (когда ее выпустили из тюрьмы и она поселилась в Немецкой деревне) до декабря (когда арестовали братьев Левингдонов). Но как-то раз – мы к тому времени работали уже семь месяцев – Клаудия встретила меня чрезвычайно радостная.
Оказалось, что на прошлой неделе она встретила в Колумбусе одну знакомую, и та была не прочь со мною пообщаться. Клаудия буквально вынудила меня взять у нее интервью.
Я позвонил женщине, и та – по-моему, весьма неохотно – согласилась встретиться в Немецкой деревне неподалеку от того места, где она жила.
Когда я приехал в таверну под названием «Бек», моя собеседница вдруг отказалась от интервью – заявила, что передумала. Тогда я обещал не называть в книге ее имени, предложив использовать любой псевдоним. Она запретила и это. Никаких имен. Никаких описаний. Ни одной зацепки – чтобы ее не опознали.
Могу сказать только одно – она была молода и весьма хороша собой. Мы сели в баре. Я купил ей выпить. Там было шумно, гремела рок-музыка; я почти не слышал, о чем говорит моя спутница. Однако я боялся, что, если предложу поехать в другое место, она просто развернется и уйдет.
Я спросил, знала ли она Клаудию до ареста.
– Нет, мы познакомились уже после того, как ее выпустили.
– И как же вы познакомились?
Женщина замолчала и настороженно осмотрелась.
– Через одну подругу.
– Понял. Никаких имен.
Она долго молчала, помешивая свой коктейль и поглядывая по сторонам.
– Мы с Клаудией здесь и познакомились – в этом баре, – почти сразу, как она переехала в наши края. Сидели, болтали. Она была такая смешная. И милая. Очень хрупкая на вид. Просто удивительная.
– В чем это выражалось? – спросил я.
– По улыбке сразу видно. Она так смотрит на тебя и трогает за руку… Ну, вы понимаете.
– Да, – улыбнулся я. – Еще как понимаю.
– Мы только встретились и сразу же, с первой минуты, поладили. Порой такое бывает: к кому-то тебя тянет, а к кому-то – нет. Вот мы друг другу понравились. Она собиралась встретиться здесь с адвокатом, отдать ему какие-то бумаги. В общем, сидела, листала этот, как его… ну, ту штуку, которую дают, когда выпускают из тюрьмы, такую толстую стопку документов, – а я сидела и, короче, говорю: «Да ладно, кто в эту хрень вообще поверил?»
– Вы хорошо ее знали? – спросил я.
– Мы с Клаудией частенько в то время зависали вместе, ей очень нужны были друзья. Мы жили рядом, в шести-семи кварталах друг от друга. Она звонила, и мы сразу выходили на улицу. Шли навстречу, встречались на полпути и гуляли весь вечер. Шутили, маялись дурью, по барам ходили.
Я спросил, одна ли жила Клаудия. Насколько знала моя собеседница, одна; впрочем, затем она вспомнила водителя грузовика, который как-то раз угостил их ужином – видимо, это он оплачивал счета Клаудии.
– Он водил такую большую фуру с прицепом. И парень был классный. Правда – прямо лапочка!
– Пигман?
Она рассмеялась.
– Да, он самый, теперь вспомнила. Однажды он оставил свой грузовик на улице, а они здесь узкие, извилистые, и в таверну зашел полицейский: сказал, что соседи жалуются на шум и вонь от свиней. Вручил ему квитанцию. Пришлось бедняге заплатить огромный штраф.
Я спросил, что ей известно про характер их взаимоотношений. Женщина просто пожала плечами.
– Я не из тех, кто лезет в чужие дела, да мне это и не интересно было.
– А вот мне приходится лезть, хочу я или нет…
Она подмигнула.
– Был один раз, когда мы с Клаудией сидели здесь, в баре, болтали, и ко мне вдруг подошел знакомый и сказал: «Там один парень сидит: прикинь, он запал на Клаудию. Хочет позвать ее на ужин». Оказалось, тот тип из прокурорских, новенький. Я решила ему сказать, кто она такая. А он весь побелел, вскочил и убежал. Думала, его удар хватит.
Она вдруг затихла и задумчиво уставилась в свой бокал. Я молча ждал продолжения рассказа.
– Короче, мы тогда много времени проводили вместе. Обычно по одному сценарию: встречались на полдороге, шли в таверну. Она пила грейпфрутовый сок, потому что не употребляла спиртного, а я – что-нибудь алкогольное. Иногда мы вместе ужинали – ели пиццу или еще что. Но сперва Клаудия всегда заходила в пекарню и покупала самую большую печеньку на свете. Ей-богу, и правда огромную, сантиметров тридцать в диаметре, наверное. И в полном блаженстве ее съедала. Мы трещали без умолку. Она была такой классной! Господи…
– Как думаете, что Клаудия чувствовала в то время? Что она испытывала?
– Настоящий кошмар.
– Пожалуйста, расскажите подробнее.
– Я не знаю, как это описать, – женщина покачала головой. – Клаудия тогда ходила к врачу – то ли к психиатру, то ли еще к кому, – и он выписывал ей убойную дозу успокоительного. Она от этих таблеток даже по ступеням подняться не могла, а я, глядя на нее, плакала. Это было жутко… Я все твердила, чтоб она бросила эту хрень принимать. Не знаю, что за лекарства ей выписывали, но от них становилось только хуже. Они словно стирали ее личность.
– Клаудия боялась чего-нибудь?
– Сперва нет. А потом начала…
– Помните, когда именно?
– Через пару месяцев, наверное. Когда поймали тех парней – Убийц с двадцать вторым калибром. Клаудия тогда прямо в панике была. Но не говорила почему. Иногда человеку просто нужна поддержка, чтобы его обняли покрепче и обещали, что обязательно все будет хорошо и никто никогда его не обидит…
Моя собеседница явно разрывалась между желанием помочь подруге и страхом сболтнуть лишнего.
– Все, я больше ничего не скажу, – заявила она наконец.
– Не можете или не хотите? – уточнил я.
Женщина лишь пожала плечами.
– Ладно, – сдался я. – Последний вопрос. Как вас все-таки называть?
– Вы же обещали!
– Может, какая-нибудь мадам Икс?
– Придумайте что получше…
Она встала. Помедлила немного, не спеша уходить, и вдруг сказала:
– А знаете, просто назовите меня Австралия.
3
Когда я пересказал Клаудии наш разговор с Австралией, она засмеялась. Воспоминания явно были ей в радость.
– Да, я помню те печеньки. И правда гигантские. Они мне ужасно нравились. Жаль, здесь такие нигде не продают.
Она очень оживилась; я пожалел даже, что не взял ее с собой на встречу.
– Благодаря Австралии я лучше понял, что вы тогда пережили. Хотелось бы почаще устраивать такие беседы.
– Ну, значит, вам надо говорить не только со мной, но и с другими. Жаль, с Бобби уже не выйдет. Если бы его не убили, он многое бы вам рассказал.
– Клаудия, его вовсе не убили.
– Убили, убили! Его нашли мертвым на диване в День благодарения, в восемьдесят первом. Я же говорила: ему в героин подсыпали стрихнина.
– И я вам верил, пока не увидел отчет о вскрытии. Вы сами его нашли и мне отдали. Разве не помните? Токсиколог не выявил в крови никаких посторонних веществ, помимо алкоголя.
Она покачала головой.
К счастью, записи у меня были при себе, и я зачитал ей фрагмент из отчета о вскрытии:
– «Судя по всему, жертва до момента смерти пребывала в добром здравии. По словам брата, покойный прежде употреблял героин и, вероятно, вернулся к старым привычкам».
Клаудия хихикнула.
– Что значит «вероятно»? Господи, да он всю жизнь был торчком! Хотя я все равно считаю, что в героин ему подсыпали яда.
– В отчете коронера говорится о следах героиновой зависимости, однако причиной смерти указана остановка сердца вследствие хронического внутривенного приема наркотиков.
– А!
Она выразительно взмахнула рукой: мол, все эти ваши отчеты – такая глупость!
– Хорошо еще, что мне удалось побеседовать с его матерью и братом, – сказал я. – Иначе без самого Бобби в истории появилась бы дыра, которую нечем заполнить.
Клаудия согласилась.
– Вот бы еще пообщаться с Дено Политисом. Расспросить его о том времени… – продолжил я. – Нет каких-нибудь предположений, куда он мог уехать?
Клаудия решительно замотала головой:
– Нет. Да он и не станет с вами разговаривать. Он меня ненавидит. А еще он очень, очень опасный тип. Лучше обходите его стороной!
– Ладно, посмотрим, – сказал я, ничего не обещая.
К исходу первого года нашего сотрудничества Клаудия научилась ловко отвлекать меня от ненужных, на ее взгляд, тем, раскрывать которые она не хотела.
Хорошее настроение, вызванное воспоминанием о печеньках, при мыслях о Бобби развеялось. Я решил вернуться к вопросу, которого Клаудия давно уже избегала.
– Сейчас мне как никогда нужен ответ на вопрос, который я не раз задавал, но так и не услышал правды.
Она заметно напряглась.
– Откуда вы знаете, что Маккан выбежал из дома и что его застрелили в снегу? – спросил я в сотый, наверное, раз. – Откуда знаете про орехи на полу и про снегоочиститель в гараже?
– Я не помню! – с надрывом воскликнула Клаудия. – Почему вы спрашиваете одно и то же?
– Потому что не зная, откуда вам это известно и что вы делали в ту ночь, мы ничего не добьемся.
– Я пытаюсь!
– Давайте исходить из того, что есть, – начал я. – Итак, ваше алиби состояло в том, что в тот день вы завтракали с Джинджер и Пигманом.
– Именно! – воскликнула она так радостно, словно только сейчас это выяснила. – Поэтому меня не могло быть в доме Макканов.
– А вы там были?
Она покачала головой.
– Если честно, не помню.
– Клаудия, простите, я сомневаюсь.
Она надулась.
– Вы что, мне не верите?
– Разумеется, верю.
– Тогда почему все время включаете этот ваш чертов диктофон?
– Повторю снова – для заметок, чтобы ничего не переврать. Если я буду записывать от руки, то не смогу потом что-то уточнить, потому что…
– Вы врете!
– …я не умею быстро…
– Я вам не верю!
– …писать.
– Вы меня используете! Манипулируете мной!
– Хорошо. – Вздохнув, я нажал кнопку на диктофоне. – Пока поработаем без него. Но как только доберемся до чего-то важного, придется включить запись. Чтобы иметь потом возможность подтвердить мои слова.
Клаудия с победной улыбкой откинулась на спинку кресла.
– Раз вы не помните ночь убийства, – заговорил я, – давайте поговорим о том, что было накануне. Вернемся на пять лет назад, в субботу, одиннадцатого февраля тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Подумайте о том дне. Закройте глаза и вернитесь в прошлое.
– Хорошо. – Она зажмурилась. – Я думаю.
Я разглядывал красивое лицо напротив: безупречную кожу, полные чувственные губы с тонким шрамиком под слоем помады, взбитые по последней моде кудри… Пришлось напомнить себе об осторожности – лучше сосредоточиться на деле.
– Расскажите, что происходило в тот день.
Клаудия покачала головой.
– Я так не могу. Спрашивайте.
– Хорошо, – вздохнул я. – Вы завтракали с Джинджер и Пигманом. Что вы им сказали?
– Что Микки скоро убьют.
– Откуда вы знали?
Она пожала плечами.
– Просто знала, и все. Я увлекалась тогда оккультизмом.
– Это не объясняет, откуда вы знали про планируемое убийство.
– А, вы, значит, из скептиков… – пренебрежительно бросила она, опять вынуждая меня оправдываться.
– Ладно, рассказывайте дальше. Что произошло потом?
– А вам зачем? – с подозрением уточнила Клаудия. – Зачем вам это знать?
Мне стало так обидно, что к глазам подступили слезы. Клаудия, видимо, заметила мое огорчение, потому что поспешила загладить свою вину.
– Я вовсе не хочу вас обижать, Дэн. Правда не хочу. Просто думаю, что вам лучше говорить не только со мной, но и с другими.
– Господи, я провел уже четыре десятка интервью! И еще до пятнадцати, а то и двадцати человек не смог дозвониться, потому что они намеренно меня избегают. Клаудия, одно ваше имя вызывает у людей дикий страх.
Она в ужасе – возможно притворном – округлила глаза.
– С чего бы?! Я понятия не имею, почему так.
– Ладно, если назовете еще кого-нибудь, с кем я пока не разговаривал, попробую на него выйти…
Взмахом руки она откинула с лица длинные волосы.
– Почему бы вам не пообщаться с управляющим клуба «Эльдорадо Микки», Китом Уокером? Это он опознавал убитых. И хорошо знал Микки Маккана.
– Я не смог его найти.
– Постарайтесь!
– Я писатель, Клаудия. А не частный детектив.
– А как насчет Мэри Слэтцер? Она была главной подозреваемой до меня. Почему бы вам не поговорить с ней?
– Я звонил ей. И не раз. Она не отвечает.
– Звоните еще, Дэн. Это очень важно. Никто не знал Микки лучше ее. Она жила с ним, решала все дела в его баре. Если кто и способен восполнить пробелы, что происходило в ту ночь, то лишь она.
Разумеется, Клаудия была права. Если мне не удастся сломить барьеры в ее голове, придется искать обходные пути.
4
На поиски Мэри Слэтцер ушла почти неделя. Наконец в середине августа восемьдесят третьего года я таки дозвонился до нее и сообщил, что работаю над книгой и хотел бы задать ей пару вопросов про Микки Маккана.
– Зачем? – спросила она.
– В газетах и полицейских протоколах он представлен весьма неприглядно. Я пытаюсь выяснить, что все-таки произошло той ночью, поэтому хочу пообщаться с кем-нибудь, кто знал его лично.
– Хорошо. Давайте поговорим.
Она предложила встретиться в следующий четверг в пять часов вечера возле ресторана «Часы» в центре Колумбуса. Я был так рад, что адрес записывал трясущейся рукой.
Двадцать пятого августа в полдень один из моих информаторов не явился на встречу, и я, после того как в три тридцать побеседовал с офицером Бринкманом из полицейского управления города Колумбус, к пяти вечера прибыл на Хай-стрит. В ресторане возле самого входа стоял мужчина, который принялся меня разглядывать. В руках он держал экземпляр моей последней книги. Сличив мое лицо с фотографией на обложке, незнакомец представился. Оказалось, это Боб Слэтцер, отец Мэри. Мэри рассказала ему о нашем разговоре, но ехать на встречу передумала. Поэтому Боб приехал сам, проделав долгий путь через весь город, притом с пересадкой, чтобы предупредить меня и не заставлять ждать попусту несколько часов.
Разумеется, я был крайне разочарован. Пригласил Слэтцера выпить, и мы разговорились. Ему и самому не терпелось обсудить события шестилетней давности.
Роберт Клинтон Слэтцер оказался невысоким худощавым мужчиной пятидесяти одного года с вечно прищуренными глазами и хриплым голосом. Фамилию он унаследовал от давнего голландского предка, но родители были родом из Ирландии. У него было пять сыновей и пять дочерей: Мэри – самая старшая из девочек. Во время убийства Маккана он работал с управлением шерифа округа Франклин и помогал в расследовании.
Детективы округа вызывали у него заметное раздражение, Боб с досадой говорил об их полной некомпетентности. Да, в конце концов, они взяли Левингдонов, но их личной заслуги в том было мало. Тем более что после расследования осталось слишком много нерешенных вопросов.
– Вы напрасно тратите время на Клаудию Яско, – заявил он. – Ей известно об этом деле не больше, чем простым обывателям. Есть люди, которые знают побольше нее.
– Кто, например? – уточнил я.
– Моя дочь Мэри.
– Поэтому я и хочу с ней поговорить.
– Она вся в меня, – хмыкнул Слэтцер. – Нам обоим не нравится, как в газетах изобразили Микки. Он ведь был славным парнем. А о нем написали так, словно он не жертва, а какой-то мафиози.
– Я хотел бы узнать о нем побольше.
– Уж кто-кто, а Мэри могла бы много о нем рассказать. Она с ним пять лет прожила.
– Жаль, что она передумала насчет встречи. Это очень важно – услышать ее версию событий. Если Микки и впрямь был таким славным парнем, как вы говорите, то в книге обязательно надо об этом сказать.
Слэтцер обещал все устроить. Наш разговор подошел к концу, и я отвез его домой.
Однажды осенним вечером после очередного неудачного интервью с Клаудией я в условленное время позвонил Бобу Слэтцеру. Тот велел ехать к нему немедленно – он заманил Мэри под каким-то надуманным предлогом, и если я потороплюсь, то успею ее застать.
Слэтцер поджидал меня на крыльце. Я вышел из машины, а он предостерегающе помахал мне рукой: мол, еще рано. Через пару минут он впустил меня в дом и представил своей дочери.
Мэри оказалась невысокой и весьма привлекательной женщиной с короткой стрижкой и несколько грубоватыми манерами. Поняв, что встреча подстроена, она смерила отца презрительным взглядом.
Отношения в семье явно не ладились, и мне стало неудобно, что я могу стать причиной скандала.
Чувствуя вину, я сказал Мэри, что просил о встрече не просто так – я подчеркнул, как важно сделать ее версию событий достоянием общественности, чтобы рассказ Мэри в какой-то мере компенсировал то, как несправедливо газеты Колумбуса обошлись с памятью Микки.
Та откинулась на спинку дивана, искоса глянула на отца, потом долго рассматривала меня и наконец спросила:
– Что вы хотите знать?
Затаив дыхание, я вытащил диктофон и включил запись.
– Как вы познакомились с Микки?
– О господи, как мы познакомились?! Я жила в Вест-сайде с двоюродной сестрой, и мы как-то вечером зашли к нему в бар. Сестра нас и познакомила – она была там завсегдатаем. Микки предложил мне заглядывать почаще. Был как раз канун Рождества. Но я с полгода, наверное, там не появлялась. А потом как-то раз случайно встретилась с ним в ресторане, и с тех пор завертелось.
– Вы же на него работали? – уточнил я.
– Сперва лишь танцевала… Потом, когда мы начали жить вместе, чем только не занималась.
– По сути, вы управляли его баром?
– Когда мне исполнился двадцать один, то да. Он не особо любил вникать в дела. Я сама решала все административные вопросы, например, нанимала персонал, увольняла…
– Каким был Микки? – спросил я.
– Я бы сказала, отличным парнем. Из тех, кто последнюю рубаху с себя снимет. У него было много друзей… и много кто был должен ему денег. Правда, Микки не доверял банкам, поэтому у него порой возникали проблемы с налоговой. Его обвиняли в уклонении от уплаты налогов. Он четыре года провел на испытательном сроке.
– В общем, он был немного нечист на руку, – пояснил ее отец. – Так ведь?
– Не так! – огрызнулась Мэри. – Он расплатился по всем счетам сполна. Отдал властям целых десять тысяч долларов! – Она вперила в меня хищный взгляд, словно ожидая, что я тоже примусь хулить покойника. – Вы спросили, каким он был… Так вот, ко мне он был добр. Делал все, о чем я ни попросила бы.
Отец снова ее перебил:
– Ваши отношения были довольно бурными, согласись?
– Бурными?.. – задумалась она.
– Иногда, – подсказал Слэтцер.
– Может быть…
– Вы сами готовы так сказать? – уточнил я. – Не люблю, когда мои герои говорят чужими словами.
Мэри покачала головой:
– Нет. Чаще у нас было гладко.
Я спросил, как именно они расстались, но Мэри вдруг встрепенулась.
– А мы и не расставались. Так и жили вместе, с переменным успехом, до самого убийства!
Я не сумел скрыть удивления.
– Я думал, вы разошлись.
– Вовсе нет. Дело в том… – принялась объяснять она, – что нас опять прижали. Микки подумывал закрыть бар на полгода, и мы хотели вместе поехать во Флориду.
Она рассказала, что когда-то, давным-давно, Маккан был женат, и у него родилась дочь, которую он никогда не видел.
– А сами вы о браке не задумывались? – спросил я.
– Нет. Так было проще. Видите ли, в семьдесят третьем я от Микки забеременела, однако ребенка потеряла. Он очень переживал. Микки хотел детей… Не вышло.
– Но жили вы все это время вместе?
– Да, то сходились, то расходились.
– А как же Кристин Хердман? Какую роль в этой истории играла она?
– Ей негде было приткнуться. А Микки был очень открытым по натуре и часто приглашал к себе гостей. Она прожила у него всего пару месяцев. Кстати, я их и познакомила. Она пришла к нам в бар выпить и пожаловалась, что не может найти работу. А я, помните, говорила, что это я заведовала всем персоналом. Вот и наняла ее.
– И все же довольно странно. Приглашать посторонних под свою крышу…
– Микки всегда так делал. Почти все танцовщицы жили у нас дома месяц-другой. Так было у него заведено.
– Если верить газетам, они с Кристин были любовниками.
– Нет, – коротко ответила Мэри. – Я так не думаю.
– По правде говоря, он частенько цеплял новых женщин, – вставил ее отец.
– Согласна, – пожала она плечами. – При любой возможности. Он каждый вечер приходил в бар.
– Итак… – начал я. – Значит, вы жили вместе…
– То сходились, то расходились.
– На тот момент – сошлись?
– Той ночью я собиралась ехать домой вместе с ним, но меня забрал отец.
Я опешил.
– Надо же, какая неслыханная удача!
– Пожалуй, – только и ответила Мэри.
Отец снова вмешался, фактически устроив ей настоящий допрос:
– Ты ведь сотрудничала с правоохранительными органами?
– Да, сотрудничала.
– И когда жила с Микки, тоже?
– Да.
– И когда он…
Я перебил Слэтцера:
– Расскажите об этом подробнее.
Мэри объяснила, что помогала полиции собрать улики против Кристин Хердман – та торговала в клубе наркотиками.
– Ты сотрудничала с кем-то из городского управления? – снова подсказал ее отец.
– Да. С тобой!
– С чего все началось? – спросил я. – Расскажите своими словами.
– Я увидела, как Крис торгует наркотой… какими-то таблетками.
– А что с тем образцом, который ты отдала в полицию? – напомнил отец.
Мэри раздраженно на него глянула.
– Там сказали, что это пустышка.
– Я про другой раз. Я про фенциклидин[17].
– А, «ангельская пыль»…
– Раз мы заговорили про наркотики… – перебил я. – Микки ими торговал?
– Нет, – покачала головой Мэри. – В этом деле у него были строжайшие принципы. Наркотиками он брезговал.
– А сутенерством занимался?
– Нет.
– Тогда азартные игры, может быть?
Мэри удивилась.
– Какие еще азартные игры?
– Он устраивал партии в покер?
– Да, в баре после закрытия порой играли. А что плохого?
– Я и не говорил, будто это плохо. Я вовсе его не осуждаю. Но, может, иногда устраивались игры по особенно высоким ставкам?
– Нет.
– Да ладно тебе, Мэри! – не выдержал Слэтцер. – Мы же знаем, что за его игорным столом просаживали по три, а то и четыре тысячи долларов за партию.
– Нет, папа, такого не было!
– …а ты тогда работала в баре.
– Ничего подобного!
– Это доподлинно известно!
– Брехня! И в карты там, папа, играли максимум раз в месяц!
Слэтцер не сдавался:
– Весь отдел в итоге пришел к заключению, что его покрывал кто-то из начальства.
– Вранье! – отрезала Мэри.
– Кто из полицейских приходил в бар? – спросил Слэтцер.
– Много кто… только после службы.
– Микки кого-нибудь боялся? – спросил я.
Мэри бросила на меня странный взгляд.
– В пятницу, накануне убийства, он спросил: «Как считаешь, может, кто-нибудь ненавидит меня так сильно, что готов убить?», а я ответила: «Нет, что ты… глупости какие…»
– Что заставило его об этом задуматься? – уточнил я.
Мэри объяснила, что за пару недель до убийства они с Микки подъехали к дому и увидели на заднем крыльце двоих мужчин, которые поспешили скрыться. С того дня Микки стал заметно дерганым и повсюду брал с собой пистолет тридцать восьмого калибра.
Отец снова ее перебил, спросив, ходила ли Мэри ужинать с Микки в тот роковой вечер. Она ответила, что да, они съездили в «Уайт касл» за гамбургерами. Слэтцер уточнил, сколько у Микки в тот день было при себе денег.
– Тысяч двадцать или тридцать. Может, больше.
В тот вечер Мэри не снимала выручку с кассы, но приходил один парень отдать старый долг в шесть тысяч, и Микки, как водится, пересчитал деньги прямо в баре.
Я спросил Мэри, какова была ее реакция на новости про убийство. Та сообщила, что чуть не лишилась чувств. Она еще лежала в постели дома, как вдруг позвонила подруга и все рассказала. Взяв себя в руки, Мэри сама связалась с офисом шерифа, понимая, что ее и без того потащат на допрос.
– Они почти сразу за мной приехали, – добавила Мэри. – В понедельник вечером.
Я растерянно – такого никак не могло быть! – достал календарь.
– Давайте-ка уточним дату…
– Нет, лучше продолжим разговор о деньгах, – перебил отец.
Мэри гневно вскинула голову.
– Да что такое, папа! Кто, в конце концов, тут пишет книгу?
Слэтцер с хмыканьем кивнул на меня.
– Он в курсе, что я участвовал в расследовании.
– И какое это имеет отношение к делу? – огрызнулась Мэри.
Меньше всего мне хотелось устраивать ссору.
– Ваш отец просто помогает, чтобы я не упустил что-то важное. Я вовсе не допрашиваю вас, просто…
– А такое чувство, будто я на суде!
– Со мной иначе и не бывает, – фыркнул Слэтцер.
Чтобы разрядить обстановку, я указал на календарь.
– Итак, тела обнаружили в понедельник, тринадцатого февраля. У вас есть алиби на время убийства?
– Да, есть. – Мэри с усмешкой махнула рукой в сторону Слэтцера. – Я была с отцом.
Роберт Слэтцер подтвердил, что последние три дня накануне убийства он забирал свою дочь после работы. У человека, который обычно ее подвозил, произошли какие-то неполадки с машиной, а погода стояла премерзкая.
– И да, в тот понедельник у меня был выходной, – сказала Мэри. – А шерифу я позвонила на следующий день, во вторник. Они забрали меня прямо из дома, я тогда жила с братом. Отвезли в участок и принялись допрашивать, не я ли это сделала. А если не я, то не известно ли мне, кто… Припомнили все мои старые грехи: налоги, проституцию… Хотели знать, не был ли Микки педиком… Нет, не был!
Боб Слэтцер подался вперед и обвиняющим жестом ткнул дочь в грудь.
– Никто не знал, почему ты ушла от Микки. А почему ты ушла? Почему съехала?
Она поежилась.
– Почему я съехала?..
– В чем причина? – не унимался Слэтцер. – Он тебя выгнал? Или ты сама так решила?
– Сама.
– Так с чего бы?!
Под натиском вопросов Мэри заметно разволновалась.
– Потому что… я… я тогда стала встречаться с другим мужчиной.
– А Микки знал?
– Знал.
– И его это не злило? – спросил отец.
– Разумеется, нет.
– И сам он встречался с другой женщиной?
– На тот момент да.
– С кем же?
– Э-э… Она называла себя Саншайн. Из Кентукки откуда-то. Она жила с Микки месяцев шесть, наверное. Залетела от него и сделала аборт. Микки ужасно огорчился, поэтому она ушла. Тогда к нему вернулась я.
– Ты эту Саншайн терпеть не могла, – напомнил отец.
– Ничего подобного.
– Тебе вообще не нравилась ни одна из его девок.
– Не нравились, врать не буду. И Кристин мне не нравилась, но смерти я ей не желала!
– А что насчет той истории, которую я тебе рассказывал…
– Ты мне столько историй, папочка, рассказывал!
– Ну, ту самую. Все вокруг только и твердили: «Мэри о многом молчит». Может, есть еще что-то, о чем ты не говоришь?
– Нет. – Она ощерилась, и впрямь как обвиняемая на допросе. – Я больше ничего не знаю. А что я должна знать?
– Люди разное говорят. Вот и я решил на всякий случай спросить.
Она смягчилась.
– Я рассказала все, что знаю.
– Те детективы из Колумбуса, люди, с которыми я служил в разведке, тебя ведь предупреждали: «Мэри, если будешь молчать, отправишься в тюрьму»?
– Да, предупреждали. Еще все время твердили про тот краденый телевизор в баре.
– Вы о чем вообще? – растерялся я.
Мэри повернулась ко мне и примирительно вскинула руки.
– В полиции сказали, что если я буду молчать, меня отправят за решетку.
– За что? – опешил я.
Она рассмеялась.
– Понятия не имею. Спросите моего отца. Это он их подговорил.
– Мы просто хотели собрать полную картину происходящего, – принялся оправдываться Слэтцер. – Речь шла о расследовании убийства!
– Простите, Боб, я хочу услышать только мнение Мэри. Как думаете, Мэри, что послужило поводом для убийства Микки?
Она с облегчением перевела дух, надеясь, что отец наконец уймется и допрос подойдет к концу.
– Деньги, – коротко ответила девушка.
– Думаете, это было ограбление? Наверняка вы читали в газетах и про другие теории: заказное убийство, месть конкурентов, любовный треугольник…
Мэри решительно замотала головой.
– У Микки была дурная привычка бахвалиться своими деньгами. И что еще хуже, рассказывать людям, где он живет. А я ведь его предупреждала.
– Это глупо. А Микки отнюдь не производил впечатление глупого человека. Как вы это объясните?
– Чистой воды психология, – опять заговорил ее отец. – Микки рос в ужасной нищете, в детстве у него не было за душой ни гроша, поэтому, если кто-то пытался его унизить, он тут же доставал пачку денег и демонстративно принимался их пересчитывать. Все равно что говорил: «Вот, глянь, что у меня есть».
– Одно только странно, – промолвила Мэри. – Мы всегда были очень осторожны, когда возвращались домой. Прежде чем войти, Микки обязательно проверял, все ли в порядке, заперты ли окна и двери. Ума не приложу, как он мог заехать в гараж, не проверив сперва черный ход.
– То есть перед тем как зайти, он всегда проверял заднюю дверь?
– Нет. Обычно это делала я.
Я невольно хмыкнул. Мэри смущенно улыбнулась.
– Я всегда выходила первой. Может, потому что сидела в пассажирском кресле… Микки всегда был очень осторожным. И я понятия не имею, почему в итоге так вышло.
– Вот еще что смешно, – перебил ее отец. – У него на окне висела табличка, что в доме сигнализация, хотя все знали, что он в жизни не станет тратить деньги на ее установку.
– Во дворе были прожекторы. Но это все равно ничего не изменило бы, – пожала плечами Мэри. – Мать Микки впустила бы в дом кого угодно.
Я спросил, что она знает про место преступления, и та ответила, что, по словам Кита Уокера, менеджера из клуба, которого первым вызвали для опознания, термостат в доме был включен на полную. Жара стояла градусов тридцать пять.
– Кит очень тяжело переживал смерть Микки. Жаловался, что ему с тех пор снятся кошмары и седых волос заметно прибавилось…
– Значит, Кит знал расположение трупов, – подытожил Слэтцер. – Как их застрелили и все такое. – Он посмотрел на меня и пожал плечами. – Вы разве не в курсе, что людям на улицах известно больше полиции? Не помните, сколько человек мы тогда допрашивали?
– Дело не в этом, – отстраненно промолвила Мэри, глядя куда-то вдаль. – Думаю, что на тот момент главной заботой полиции была я.
– Почему? – спросил я.
– Потому что они думали, что это сделала я.
– И как вы это восприняли?
– Со мной обошлись крайне мерзко. Ничего толком не объясняли. В день опознания Микки меня увезли в участок, а потом целую вечность держали под замком и без конца допрашивали. Говард Чемп все время повторял, что я вру, и требовал сказать правду.
– А как вы отнеслись к газетным статьям, что, мол, по мнению следователей, это было заказное убийство: конкуренты постарались и все такое?
– Я сразу поняла, что это чушь, – фыркнула Мэри. – В полиции мне показывали записную книжку Микки.
Я насторожился.
– Какую еще записную книжку?
– Микки записывал имена своих должников или возможных врагов. В списке было семьсот пятьдесят человек.
– Семьсот пятьдесят?! – ошеломленно повторил я.
– Там было полным-полно его бывших работников. Многих он в свое время приглашал домой на ужин.
Я удивился.
– Он приглашал на ужин своих же сотрудников?
– Да, постоянно.
– Общительный, видимо, был парень…
– Если ты ему нравился, он перед тобой в лепешку разбился бы.
– Он был не такой уж сволочью, как его выставили в газетах, – пояснил Слэтцер.
– Думаю, с вами многие не согласились бы, – сказал я. – Лично у меня по газетам и по рассказам других очевидцев сложилось впечатление, что он был тем еще подонком.
– Нет, ни в коем случае! – возразила Мэри. – И такой смерти он не заслуживал. Хилый на вид, он был очень сильным и стойким. Появись у него хоть один шанс выбраться из того гаража живым, он бы всех там положил. Однажды, давным-давно, ему прострелили колено, а он все равно устоял на ногах и даже смог идти.
Я спросил, не было ли в доме у Микки тайников.
– Были – за большой картиной над комодом в спальне. Он запихивал туда деньги. А вообще, Микки был очень рассеянным. Повсюду прятал деньги, а потом забывал куда. Они могли валяться на заднем сиденье машины, например, или под ковриком, или в багажнике…
Бобу Слэтцеру явно не нравилось, какой оборот принимает беседа.
– Давайте вернемся к наркотикам, – предложил он. – Думаю, это интереснее. Мы ведь уже начали говорить про Кристин Хердман…
– Хорошо, – кивнул я, гадая, к чему он клонит.
– Сейчас я опять буду выступать в роли адвоката или следователя. Мэри, помнишь того парня, который продал шестнадцатилетнему мальчишке убойную дозу наркоты? Ты еще тот препарат отдала людям шерифа на анализ?
– Помню, – сказала Мэри.
– А мне тогда пришлось идти к шерифу и выпрашивать разрешение на работу в городе.
– Ты это к чему?
– Ну, тот парень был крупным дилером и торговал по всей стране. Расскажи лучше о нем.
Мэри смущенно покачала головой.
– И что я должна рассказывать? В полиции заявили, что это был вовсе не наркотик. То ли сахар, то ли мука…
– Это в другой раз. Тогда его разве не арестовали?
– Папа, я не знаю!
Слэтцер, отчаявшись разговорить свидетельницу, повернулся ко мне.
– В общем, один парень продал мальчишке шестнадцати лет большую дозу наркотиков. Его арестовали. Оказалось, он колесил по разным штатам и повсюду толкал наркотики.
– А при чем здесь Маккан? – удивился я.
– Тот парень часто захаживал к нему в бар, – пояснил отец.
– И что? – возмутилась Мэри.
Слэтцер саркастично напомнил про Кристин, которую тоже заподозрили в продаже наркотиков.
– А-а-а. – Мэри наконец сообразила. – Да, Микки с наркотой никогда не стал бы связываться. Он ею брезговал.
– В общем, следователи в убойном отделе не знали, что Микки не при делах и что Мэри под прикрытием сотрудничает с отделом по борьбе с наркотиками. Проведай об этом Микки – вышвырнул бы ее в ту же минуту, – пояснил Слэтцер.
– О-о-о, да-а-а, – со стоном протянула та. – Я скрывалась как могла.
– Об этом не знал никто, кроме тех, с кем она сотрудничала.
– У вас сложились хорошие отношения с Микки. Вы явно были к нему неравнодушны… И как же вам удалось обвести его вокруг пальца и врать, глядя в глаза?
– Ну, ничего плохого я в этом не видела, – пожала плечами Мэри. – Потому что знала, что эти двое – Кристин и тот парень – поступают неправильно. Лично я всецело на стороне закона.
– Так Кристин торговала наркотиками в баре Микки? – уточнил я.
– Да. И он об этом не знал.
– А почему вы просто ему не сказали? Вроде как: «Эй, Микки, гони ее прочь. Она продает наркоту».
– Даже не знаю. – Мэри издала нервный смешок. – Может, хотела, чтобы ее посадили.
– У Мэри всегда были близкие отношения с полицейскими, – вставил отец. – У нее в полиции больше приятелей, чем у Микки побывало девок в постели.
– Да, я встречалась кое с кем из полиции.
– Она от мужчин в форме просто голову теряет.
– Нет, я бы так не сказала!
– Предложите ей выбрать мужика по вкусу – любого, хоть кого, – и она обязательно ткнет пальцем в копа.
– Ну да, конечно, – съязвила Мэри.
– Так и есть, – не успокаивался отец. – Спросите любого полицейского с этой округи или с южного района – и если он не новенький, то нашу Мэри знает как родную. Она всегда держалась поближе к копам.
Мэри так выразительно скривилась, что Слэтцер наконец замолчал.
– В клубе «Эльдорадо Микки» работали танцовщицы? – Я решил перевести тему.
– Да.
– Танцевали одетые, или топлес, или…
Мэри хихикнула и покраснела.
– За это нас тогда и прижали. Топлес.
– Только топлес? – уточнил я.
– Ну…
Мэри снова хихикнула.
Отец ткнул в нее пальцем и рассмеялся.
– Вот именно. Непристойное поведение в публичных местах.
Я удивленно перевел на Мэри взгляд.
– Вы танцевали голой в баре?
– Танцевала. А что?
– Нет, нет, я вовсе не хотел сказать…
– Когда-нибудь это даже разрешат.
– Уже разрешили, – съязвил Слэтцер.
– Я про заведения, где торгуют спиртным, – сердито перебила Мэри. – Когда-нибудь и в нашем захолустье это будет законно.
Она поджала губы, хмуро глянула на отца и опять повернулась ко мне.
– Еще что-нибудь?
И вновь Слэтцер перехватил нить разговора. По его словам, была еще одна странность: почему полицейские не оцепили бар сразу после того, как обнаружили тела?
– Там ведь наверняка могло храниться немало денег, которые так потом и не нашли, поэтому логичнее было бы его опечатать – как место нахождения возможных улик по делу об убийстве. Однако бар опечатывать не стали, просто закрыли, и там несколько дней терлись разные личности.
Я спросил у Мэри, где в баре могли прятать деньги.
– Вы про какой-нибудь тайник в задней комнате, под печью или в холодильнике для пива? Нет, деньги Микки предпочитал держать при себе, даже в постель с ними ложился. Сам спал, а под подушкой у него лежали тысяч сорок или пятьдесят сотенными купюрами. В банк он их не носил. Не доверял властям. Самые крупные суммы прятал в носке под резинкой.
Это объясняло, почему в полицейском отчете говорилось про спущенный до лодыжки правый носок.
– Расскажи ему, как мы проверяли двойные счета, – напомнил Слэтцер.
– Мы не пробивали выпивку для девчонок, – пояснила Мэри. – Но учитывали, сколько они пьют. А потом переделывали кассовые счета. Микки говорил мне, какие цифры надо писать.
– Значит, он отмывал деньги. А вы об этом знали…
Мэри пожала плечами.
По ее словам, сама она не делала ничего преступного. Мэри была законопослушной гражданкой и даже помогала детективам найти людей, которые могли бы иметь зуб против Микки.
– Вроде Ди Грумман, – пояснил отец.
– Кстати, расскажите о ней.
– Она работала вместе со мной. Всем рассказывала, будто из-за подставы Микки ее изнасиловали. Но это чушь. Она постоянно кадрила парней. Не то чтобы занималась проституцией, просто ей это дело нравилось. Ушла она со скандалом. Ди задолжала Микки три сотни долларов, и нам пришлось ехать к ней домой.
– И вы – тоже? – уточнил я.
– Да, мы с ним вдвоем поехали. Микки потребовал вернуть долг. Но Гэри Левингдон, он тогда уже жил с ней, сказал Микки, что, если тот не отстанет, его убьют. Поэтому мы ушли ни с чем.
– Микки воспринял его слова всерьез?
– Нет, ему постоянно угрожали.
– А вы?
– Я тоже нет.
Она замолчала.
В газетах писали, что, согласно условиям завещания, заверенного в суде по делам о наследстве, все свое состояние Микки завещал женщине по имени Тельма Хоффман. Я спросил у Мэри, как она к этому отнеслась.
– Тельма когда-то была его подружкой, – сказала Мэри. – Микки говорил мне, что есть и другое завещание, более позднее, и по нему кое-что достанется и мне… Увы, то, второе, не нашли.
– То есть вам ничего не досталось?
– Ничего. И плевать. Я только одному была бы рада – чтобы он остался жив. Самое трудное – признать, что его уже нет.
5
Когда я позвонил детективу-сержанту Стекману, чтобы договориться о втором интервью, потому что еще не закончил книгу про Клаудию и Убийц с двадцать вторым калибром, он произнес:
– Ну и в цирке же вы участвуете…
Стекман был совершенно прав. Именно это чувство не оставляло меня последние пятнадцать месяцев.
Ранее я уже брал у Стекмана интервью для первой части книги, предварительно получив одобрение у его начальства. Тогда мы встречались в центральном полицейском участке, потому что Стекман больше не занимался расследованием убийств. Его перевели в отдел нравов.
Второй раз он предложил приехать к нему на службу во вспомогательный участок где-то на окраине города. Я быстро заплутал в тамошних улицах, пришлось звонить, и Стекман вышел меня встречать.
Прежде всего мне хотелось обсудить Делайн Левингдон – как той вообще удалось выйти сухой из воды, – но я решил не торопиться. Сперва мы обсудили другие подробности дела, и где-то через час я сказал:
– Должно быть, расследование тех убийств отнимало у вас немало времени.
– Я работал над делом по восемнадцать часов в сутки, а остальные шесть – постоянно о нем думал.
– Нелегко, наверное, приходилось…
– Именно тогда я осознал всю сложность работы детектива, – признался Стекман. – В то время я не думал, как она сказывается на моих отношениях с людьми, с коллегами, с родными в конце концов. Я даже не обращал внимания, что практически не вижу жену с детьми.
После суда над Левингдонами Стекман развелся с первой женой и вскоре женился снова. Его вторая супруга тоже работала в полиции, поэтому с ней было проще.
Я почувствовал, что для Стекмана это больной вопрос, и поспешил сменить тему.
– Каким был Дено Политис?
Стекман покачал головой.
– Решительный парень. Крепкий орешек. А после тех событий и вовсе замкнулся в себе. Тогда, при расследовании убийств Маккана, его удавалось порой расколоть – при допросе, например, или в какой житейской ситуации; а сейчас – вообще никак.
Я спросил, не знает ли Стекман, где его найти. Сержант с улыбкой ответил, что нет. Я испытал невероятное облегчение – и, кажется, не сумел этого скрыть.
Мы проговорили еще около часа, обсуждая в основном поимку Левингдонов, и я поинтересовался, как Стекман воспринял те слова Говарда Чемпа – что полиции Колумбуса удалось схватить убийц по чистой случайности.
– Он прав, – пожал плечами Стекман. – Не могу утверждать, что [в противном случае] дело никогда не решилось бы. Была вероятность, что Делайн Левингдон – единственный человек, способный вывести нас на преступников, – рано или поздно снова обратилась бы в полицию округа или города. Хотя если бы не она и не жадность Гэри Левингдона, Убийцы с двадцать вторым калибром вполне могли бы до сих пор оставаться на свободе.
– Это-то меня и смущает, – заговорил я. – Как такое вообще возможно? На первый взгляд «Убийцы» особым умом не отличаются. На убийства они шли без особой осторожности. Как им удавалось так долго водить полицию за нос?
Стекман посмотрел мне прямо в глаза и покачал головой.
– Ими руководил человек куда более сообразительный. У Делайн прекрасная смекалка. Да и Таддеус был умнее Гэри, когда запрещал тому брать у жертв личные вещи, которые могли бы вывести на их след. Делайн боялась, что ее свяжут с банковскими картами Энника, значит, она знала, откуда они взялись. И была уверена, что ее могут обвинить в соучастии… В самом начале допроса она случайно проболталась, что больше года консультируется у адвоката. И этому адвокату было известно, кто такие Убийцы с двадцать вторым калибром на самом деле. Расколоть Делайн я не смог, поэтому ему не пришлось самому выходить на сцену. Разве что косвенно – он строго проинструктировал ее, что можно говорить полиции, а что нельзя. Видимо, на тот случай, если она вдруг попадется. «У тебя есть такие-то права. Прежде чем сказать хоть слово, требуй сделку». И отыграла она свою партию блестяще. Будто каждый день репетировала.
– Что за адвокат?
– Делайн не называла его по имени, хотя я во всех красках расписывал, как сильно она влипла. Я понимал, что полномочий заключать сделку у меня нет, но куда важнее было узнать наконец, кто виноват в преступлениях, поэтому я поставил на карту свою карьеру и репутацию. Если бы прокурор позднее взбрыкнул, мне пришлось бы туго. Что ж, я был готов к тому, что меня сожрут живьем. Но у них ничего не вышло. А Делайн до сих пор не могут предъявить ни одно серьезное обвинение. Только ту мелочь, с которой ее взяли…
Я спросил снова:
– Так вам известно имя адвоката, с которым она консультировалась?
– Да, но называть его я не стану.
– Кажется, я знаю, кто это.
– Возможно.
Мы поговорили еще немного, а напоследок я рискнул задать один деликатный вопрос:
– Почему вы больше не работаете в отделе убийств? Что вы забыли в полиции нравов?
Стекман лишь пожал плечами, явно не желая это обсуждать. Но когда мы вышли на улицу и диктофон был выключен, он сказал, что его перевели ради прикрытия – из-за расследования убийства, другого, не того, которым я занимался. Впервые в его голосе прозвучала горечь.
– Как вам новое место службы?
– Такое чувство, будто карьера пошла под откос.
– Как думаете, в отдел убийств вы еще вернетесь?
– Жду не дождусь этого дня…
Стекман сел в свою машину, я зашагал к своей, и вдруг он меня окликнул:
– Вы же знаете, что оба пистолета двадцать второго калибра – и «люгер» Таддеуса и «ругер» Гэри – хотели повесить в участке как трофеи? Начальство подумывало даже собрать коллекцию оружия, отметившегося в самых прославленных преступлениях, и устроить эдакий музей.
– И чем закончилось дело?
Стекман пожал плечами и повернул ключ в замке зажигания.
– Видимо, интерес пропал.
На этом мы расстались.