1
С самого начала Клаудия не хотела говорить о своем детстве и юности. Хотя бы потому, что, по ее словам, практически ничего не помнила из тех времен.
Позднее я выяснил (от некоего парня, социального работника из отдела общественной защиты, который, как оказалось, учился с Клаудией в одной школе), что та была намного выше одноклассников и с большой грудью, поэтому немного горбилась. Из-за расстройств внимания и внезапных провалов в памяти над ней измывались и обзывали ее умственно отсталой.
Мне удалось поговорить с матерью Клаудии, а вот ее старший брат, Дэвид, наотрез отказался меня видеть. По словам других членов семьи, Клаудия и Дэвид поссорились в тысяча девятьсот семидесятом году, после того как она, бросив школу, какое-то время жила на военной базе в Форт-Брэгг, в Северной Каролине, где он служил. Вот и все, что я знал про Дэвида.
Через несколько дней после интервью с Дено со мной согласился побеседовать и отец Клаудии, Джордж. Он развелся с женой вскоре после совершеннолетия старшей дочери и теперь работал продавцом обуви. Мы договорились встретиться рядом с многоквартирным домом в Колумбусе, где Джордж жил со старушкой-матерью.
Высокий – под два метра ростом, – он кое-как втиснулся в мой миниатюрный автомобиль и предложил поехать в один бар на юго-востоке, где можно было бы спокойно поговорить.
На вопрос, как он воспринял арест Клаудии, Джордж ответил, что не знал тогда о проблемах дочери.
– У нас с Мартой так было заведено. Я старался не огорчать ее плохими новостями, а она не рассказывала о своих бедах мне.
Насколько он помнил, Клаудия всегда была тихим ребенком и редко проявляла эмоции. Она любила рисовать и слушать музыку.
– В детстве она не хулиганила, – сказал отец. – Окна не била, ковры чернилами не пачкала. Ничего такого.
Что до ее душевного состояния, Джордж описал его следующим образом:
– Иногда свет в ней горит, а иногда погашен.
Он признался, что ему порой бывает трудно понять, что Клаудия имеет в виду.
– В ее исполнении все серых тонов, не разобрать, где черное, а где белое. Не знаю, как еще это описать. Хотя вначале я верил каждому ее слову.
– Клаудия в детстве была красивой девочкой?
– Она была очень милой… Начать надо с того, что она была очень высокой. И в школе из-за этого ей приходилось несладко. Когда тебе девять лет, ты учишься в третьем-четвертом классе и при этом на целую голову выше мальчишек… Прямо беда. Нам с трудом удавалось подобрать ей обувь и одежду по росту.
Впрочем, в их семье все были рослыми, если забыть про малютку Нэнси (которая вымахала всего-то до метра шестидесяти). Когда я спросил Джорджа, как так вышло, тот сказал, что Нэнси, видя мучения сестры в школе, взмолилась Господу, чтобы не вырасти, и ее молитвы были услышаны.
Джордж замолчал, словно обдумывая, стоит ли говорить дальше, затем доверительно склонился над столом.
– Клаудия фантазировала о всяком… Не знаю, говорила ли она вам… про инцест?
Я промолчал. Теперь понятно, почему она предпочитала не распространяться о своем детстве.
– Так вот, это все выдумки. Марта сказала, что верит мне. Вы же знаете, я так поступить не мог. И Нэнси сказала, что в эти бредни не верит. Она вроде разговаривала с вами недавно…
– Что-нибудь еще? – спросил я.
– Дайте-ка подумать… Ах да, она [Клаудия] всем рассказывала, что Марта была проституткой. Ну, это уж точно бредятина. Кроме того, Клаудия собиралась заявить в полицию, что я из мафии: надо, мол, устроить за мной слежку.
Мы оба рассмеялись.
– Да уж… – вздохнул Джордж. – Я тогда не знал, что мне и думать. К счастью… – Он вытащил из кармана билет Ордена полицейского братства[18]. – У меня есть эта штука, подписанная Дьюи Стоуксом, их президентом. Он от штата Огайо, а есть еще и федеральный. Такую бумагу мало кому дают. Так что я вроде как свой, и в полиции об этом знают.
– Клаудия никогда не рассказывала мне ни про вас, ни про Марту.
Джордж радостно кивнул.
– Я всегда был перфекционистом. И детей старался воспитывать так, чтобы они делали свое дело с душой. У нас в семье даже поговорка есть: «Кто устроил бардак, тот его и разгребает». И так – во всем.
Когда я через несколько дней после этого беседовал с Нэнси, та сказала, что Клаудия «испытывала слишком сильную привязанность [к Дэвиду], а тот не отвечал ей взаимностью – отсюда все и пошло».
Нэнси считала, что проблемы Клаудии с излишней сексуальностью могли быть связаны с еще одним событием, которое случилось, когда та была подростком и работала в соседней аптеке. Однажды Клаудия позвонила домой вся в слезах: ее домогался кто-то из посетителей аптеки, причем знакомый семьи.
Нэнси и сама в четырнадцать лет забеременела от одноклассника, поссорилась с матерью и уехала жить к Стекманам, рассудив, что миссис Стекман не заставит ее делать аборт или отказываться от ребенка. Билл Стекман и вовсе предложил оформить над ней опеку и фактически удочерил.
После разговоров с родителями Клаудии и ее сестрой я понял, почему ей так не хочется о них говорить. Видимо, она росла в семье, где были чрезвычайно напряженные отношения, и все ее проблемы корнями уходят глубоко в прошлое.
В следующий четверг я, как обычно, поехал к Клаудии, и та встретила меня у дверей, на удивление широко улыбаясь.
– Что такое? – спросил я, снимая пальто.
– Я вчера получила сообщение.
– Снова ваши духи?
Она покачала головой.
– Нет, от Элси Мэй Бенсон.
Я сел на диван.
– О господи!
– Мы с ней обе посмеялись. Интересно, почему Дено не хочет называть ее в книге по имени и выдумал целый псевдоним? Элси Мэй Бенсон… «Австралия», по-моему, звучит куда необычнее.
– Мне больше интересно, зачем он вообще ей это сказал?
Клаудия пожала плечами.
– Может, чтобы показать, кто здесь хозяин?
Она предложила мне кофе, я отказался. Нервы и так были ни к черту, не стоило лишний раз их стимулировать. Сегодня я планировал выудить из Клаудии историю про изнасилование в аптеке.
Когда она вернулась, держа в руках кружку с кофе, я прямо спросил ее про тот случай.
Клаудия нахмурилась и покачала головой.
– Не понимаю, о чем речь.
– Нэнси сказала…
Она грохнула кружкой о стол, расплескав кофе.
– Я понятия не имею, что она вам наговорила!
Судя по тому, как резко отреагировала Клаудия, болезненные воспоминания все-таки таились где-то в глубине ее сознания.
– Вы почувствовали бы сильную ненависть к человеку, который вас изнасиловал?
– Я вообще не умею ненавидеть. Я человек по натуре не мстительный.
– Клаудия, я вам верю…
– Я не злюсь даже на тех троих солдат, которые изнасиловали меня в Форт-Брэгге.
О том событии я знал уже давно.
Ее лечащий врач, доктор Стинсон, встречаться со мной не захотел (его пришлось изображать в книге исключительно по словам Клаудии и по судебным протоколам), но Клаудия – не с первой, правда, попытки – сумела раздобыть свою больничную карту. В одной из ранних записей доктора Стинсона говорилось:
«В возрасте шестнадцати лет [фактически девятнадцати] переехала в Северную Каролину, чтобы быть рядом с братом, служащим армии. Подверглась насилию со стороны трех пехотинцев».
Я старался не поднимать эту тему, и Клаудия впервые заговорила о том случае сама.
– Расскажете подробнее?
Она уставилась на меня, словно пытаясь заглянуть мне в голову.
– Зачем вам?
– Потому что я хочу разобраться в вашей жизни и лучше вас понять.
– Я уже все рассказывала.
– Нет, такого не было.
– Было. Я точно помню, как рассказывала. Зачем повторять еще раз?
– Клаудия, я видел только запись в медкарте, еще очень удивился. Про групповое изнасилование я ничего не знал.
– Я вам говорила!
Мы препирались почти час, наконец я сдался.
– Хорошо, будь по-вашему. Вы рассказывали, но мне надо услышать еще раз.
– Зачем?
– Потому что ту пленку я потерял, а подробностей не помню. История очень важная, она поможет разобраться в вашем характере и понять мотивы действий. Повторите, пожалуйста.
Клаудия странно глянула на меня – и все-таки рассказала, что случилось летом тысяча девятьсот семидесятого года вскоре после того, как она переехала в трейлер близ армейской базы в Форт-Брэгге, где служил ее брат Дэвид и его приятель Пол из Индианаполиса.
В тот день жара стояла градусов под сорок, а кондиционер не работал. Брат ушел на дежурство, Пол должен был спать в задней комнате. Проснувшись от стука в дверь, Клаудия удивилась, почему он не встал сам встретить гостей. Позднее она узнала, что тем вечером он, чтобы спастись от жары, отправился в местный клуб.
Она встала, подошла к двери и спросила, кто там.
– Открывайте быстрее! – крикнул мужчина, и на мгновение Клаудии показалось, что это Дэвид. – Мне надо срочно позвонить в больницу!
Она отперла замок.
Трое мужчин в армейской форме ворвались в трейлер. Один схватил ее сзади, второй ударил кулаком в лицо. Клаудия закричала, но третий – он показался ей знакомым – на полную громкость врубил музыку. Ее повалили на пол и по очереди изнасиловали. Если она сопротивлялась, ее тут же били. Нападавшие были пьяными и вдобавок под кайфом. Одного из них вырвало прямиком ей на грудь, и с тех пор стоило Клаудии услышать запах рвоты, как она тут же вспоминала про изнасилование и всякий раз вновь переживала те ощущения.
Затем насильники сели в машину и уехали. Клаудия замоталась в скатерть и, спотыкаясь, побрела к дому сержанта. Тот отвез ее в больницу и вызвал брата. Дэвид, узнав о случившемся, чуть не обезумел. Он сообщил в военную полицию, и на следующий день Клаудия давала показания.
Насильников нашли быстро. Соседи, пожаловавшиеся на громкую музыку, видели троих солдат, выбегавших из трейлера, и запомнили марку автомобиля. Клаудия описала их внешность. Эту троицу не раз замечали в клубе.
Их арестовали. Клаудию заставили подписать заявление. Однако узнав, что им грозит смертная казнь, потому что ей еще не исполнился двадцать один год, она пришла в ужас. Смерти в газовой камере она не желала никому, даже своим обидчикам. Другая на ее месте пошла бы до конца, но Клаудия просто не нашла в себе сил.
Она забрала заявление.
Офицер, возглавлявший расследование, убеждал ее, что это глупо. Она лишь мотала головой и повторяла:
– Забудьте, так дело не решить. Отправьте их лучше на лечение… Они больны. Я не хочу, чтобы из-за меня кого-то убили, потому что я против смертной казни.
В завершение рассказа Клаудия с печалью вздохнула.
– Знаете, когда эти парни постучали к нам – мол, им нужно позвонить в больницу, – я забыла обо всем на свете. Даже о том, что у нас никогда не было телефона.
Бедная, запутавшаяся, ранимая девочка… Меня глубоко тронуло ее решение не выдвигать обвинения, чтобы не стать причиной казни. Хорошо, что она наконец передо мной раскрылась. Ее сострадание и милосердие – даже по отношению к насильникам – лишний раз доказывало, что люди правы: Клаудия не обидит и мухи.
Тем тяжелее было сознавать, что даже сегодня, спустя долгих пять лет после убийства, ее до сих пор преследуют призраки Маккана, его матери и Кристин. Единственный способ изгнать их – предать события того вечера гласности.
И в этом Клаудия намеревалась дойти до конца.
2
С Биллом «Смоки» Хэмом Клаудия познакомилась через несколько недель после изнасилования. Она по обыкновению пошла в клуб, где Дэвид со своей рок-группой играл на бас-гитаре. Выступление брата она пропустила, потому что по дороге ее задержал патрульный, убеждая не ездить автостопом.
– И вы не боялись ловить попутки? – спросил я, пытаясь уложить в голове новый образ Клаудии.
– Нет, ни капли. Тогда я была дурой… Смелой, но очень глупой. Вы не поверите, что я вытворяла. Меня сто раз могли убить.
Смоки, механик из восемьдесят второй воздушной дивизии, пригласил ее на танец. По воспоминаниям Клаудии, он был под два метра ростом и очень красивый. На танцполе теснилось много народу, их прижимали друг к другу, и в какой-то момент она осознала, что ее к нему влечет.
Он был родом с Гавайев, отец работал в полицейском управлении Гонолулу. После демобилизации в конце года Смоки собирался вернуться домой.
На следующей неделе Клаудии сделали какую-то небольшую операцию на большом пальце ноги, и она на костылях, опять автостопом, поспешила в клуб, чтобы встретиться со Смоки. Затем они пошли к нему – он снимал дом в Бонни Дюн, – и в ту же ночь Клаудия решила, что именно за такого мужчину хочет замуж.
– Я тогда крепко подсела на наркоту, – словно невзначай обронила она. – Галлюциногены, мескалин, ЛСД. Каннабинол тоже.
Я был поражен до глубины души. К тому времени мы провели за разговорами в общей сложности уже более сотни часов – и впервые я услышал, что Клаудия не чуралась наркотиков! Прежде у меня складывалось впечатление, что она принимала лишь медикаменты, прописанные лечащим психиатром.
– Знаете, какой эффект дает каннабинол?
– Я в этом совершенно не разбираюсь, – осторожно ответил я.
Прежний образ ни в чем не повинной и психически больной женщины, жертвы полицейского произвола, сложившийся в моих глазах за последние восемнадцать месяцев, понемногу стал терять очертания. Клаудия многое скрывала от меня – и только сейчас я начал с тревогой сознавать, насколько же плохо ее знаю.
– Он выбивает у тебя почву из-под ног. Хочешь встать, а не получается, – сказала Клаудия.
– Что, простите?
– Я про каннабинол. Вообще не понимаю, почему люди его употребляют.
– А вот вы, например, почему?
– Сама хотела бы знать. А почему я ездила автостопом? Или призналась в убийстве? Я долго пыталась понять, но так и не смогла. – Клаудия замолчала и уставилась на меня тяжелым взглядом. – А как вы собираетесь в своей книге объяснить мое поведение?
– Я ничего не объясняю. Просто описываю события.
– О-о-о… – она с облегчением выдохнула. – Пусть читатели сами делают вывод, да?
– Именно.
– Я всегда вела себя очень странно. Даже в шесть лет.
Я был сильно огорчен, но старался этого не показывать. Очень хотелось услышать какие-нибудь истории из ее детства.
– А-а… – она поморщилась. – Забыла! Только что перед глазами была картинка – и вот, упустила. Даже не помню, что там было. Что-то про мать… про то, как она впервые отвела меня в школу.
– В детский сад, наверное, – подсказал я.
– Нет, нет, у нас рядом с домом был детский сад, но я туда не ходила.
– Значит, в первый класс?
– М-м-м… Ну, в общем, сестра Антуанетта сразу поняла, что со мной что-то не так. Написала родителям. Попросила их прийти – мол, есть важный разговор. Помню, как папа собирался на встречу с матерью-настоятельницей и монсеньором. Те видели, что я странная. Заставляли ходить к школьному психологу. Думали, наверное, что в меня вселились бесы.
– То есть вы…
– К нам даже католический священник приходил: мазал дверные косяки и ручки елеем, а мебель окропил святой водой. Изгонял из дома нечистую силу. Решил, что у нас живут призраки. Причем злые.
– Ясно.
Клаудия рассмеялась.
– Это напомнило мне, как мы жили со Смоки в районе Бонни Дун, и к нам однажды приехал шериф округа Камберленд. Боже, никогда не забуду! Он постучал. А мы как раз были на кухне. Смоки куда-то ушел, были какие-то другие парни в военной форме. Они торопились, опаздывали на важное совещание или что там бывает у военных. Один выглянул в окно и увидал шерифа в шляпе. И мы как кинемся прятать наркотики! Пытались в унитаз спустить – всплывают… Потом кто-то взял стул, залез на чердак и выкинул все в окно. А на самом деле шериф пришел из-за моего колли… Пса звали Спиди – любил бегать. Оказалось, он покусал соседскую девчонку. А мы из-за него выбросили наркотиков на несколько сотен долларов.
Клаудия залилась смехом.
– Мы тогда были под кайфом. Приняли этот, как его… псило… в жизни не выговорю. Называли его Простак, потому что с ним все становилось проще. И вот шериф рассказывает нам про девочку, про то, как ее погрызла собака и все такое, а мы, вместо того чтобы жалеть ее, истерически ржем. Шериф прямо взбесился. В итоге нам пришлось оплатить ей лечение. А собаку забрали на анализы, бешенства у нее не нашли, зато обнаружили в крови наркотики.
– Как же так вышло?
– Прежний владелец подсадил. Ох, если бы вы только видели моего Спиди. Он совсем облысел. Все думали, он старый, – Клаудия опять рассмеялась. – Так жутко выглядел… Бедный Спиди…
Меня ужасно опечалило, с какой улыбкой она рассказывала про пострадавшую девочку. Даже зная, что беспричинный смех или слезы – один из симптомов шизофрении, я все равно не мог ничего с собой поделать. Клаудия доказывала Говарду Чемпу, что не принимала наркотики, только лекарства, поэтому я относился к ней как к невинной жертве. Теперь же я, как и Чемп, чувствовал себя обманутым.
Однако мне надо было сдерживать эмоции. Я находился здесь, чтобы выслушать Клаудию и записать ее историю; судить ее я не имел права.
3
Когда Смоки в январе уволился из рядов вооруженных сил США, Клаудия оправилась вслед за ним на Гавайи. Ей тогда было девятнадцать.
– В международном аэропорту Гонолулу нас встречали всей семьей. Там без преувеличения собралось человек пятьдесят. Все так веселились, нам на шею тут же нацепили гирлянды из цветов. Мы поехали на ранчо его родителей в Вайманало – это с наветренной стороны Оаху, – и тринадцатого марта тысяча девятьсот семьдесят первого года поженились. Мать Смоки была наполовину португалкой, наполовину гавайкой, поэтому мы как молодожены должны были по местным обычаям прожить первый год под родительской крышей.
Если о прочей жизни Клаудия почти ничего не помнила, то Гавайи остались в ее памяти светлым пятном.
Спустя несколько месяцев после свадьбы ее арестовали на квартире подруги в Гонолулу за контрабанду наркотиков. Она провела в женской тюрьме на острове Оаху три дня, но потом стараниями Смоки, имевшего в полицейском управлении хорошие связи, ее не только выпустили, но даже не стали привлекать к уголовной ответственности при условии, что она покинет Гавайи и пройдет лечение в центре реабилитации наркоманов на материке.
Осенью тысяча девятьсот семьдесят первого года супруги приехали в Колумбус, и Клаудия легла в дневной стационар. Жили они в доме ее матери, а спустя несколько недель сняли отдельную квартиру. Однако здешние зимы для Смоки оказались слишком холодными. В январе он вернулся на Гавайи, Клаудия полетела вслед за ним. В первую годовщину, тринадцатого марта семьдесят второго года, они переехали от его родителей в собственное жилье.
По словам Клаудии, она понимала, что вела себя на Гавайях очень странно: не спала, бродила по ночам, была подавлена, нервничала, испытывала приступы агорафобии. Венчавший их католический священник предложил ей обратиться к его приятелю – психиатру, доктору Танака, и тот впервые диагностировал у нее параноидальную шизофрению в сочетании с остроистерическими проявлениями.
Отношения со Смоки покатились под откос. Клаудия не хотела мне о нем рассказывать. Она почти не помнила весь последующий год, в памяти сохранилась лишь вереница ночных клубов, баров и незнакомых мужчин. Она смутно припоминала, как в январе семьдесят третьего ее сильно избили – сломали скулы и выбили едва ли не все зубы. За этим последовала пластическая операция и долгий период реабилитации. Когда бинты сняли, то друзья в один голос заявили, что она стала еще более привлекательной и чувственной на вид.
Седьмого марта семьдесят третьего они со Смоки развелись. Через неделю Клаудия намеренно приняла убойную дозу своих препаратов и попала в Королевский госпиталь Гонолулу.
Вскоре ее выписали, но она поняла, что совершенно потеряла чувство времени. Восприятие реальности тоже стало хуже, она принялась менять одну работу за другой, переходя из клуба в клуб, из бара в бар, где танцевала, пела или прислуживала официанткой.
Сперва она работала в «Грин спот», потом в «Лемон три»; мужчины пялились на ее грудь и тянули к ней руки. Чтобы забыться, снова подсела на наркотики. Особенно на кокаин – на Гавайях достать его было легче легкого. Она впрыскивала раствор в вены на икрах, на задней поверхности ног. В конце концов работа в «Лемон три» Клаудии наскучила, и она ушла в «Ройар ланаи», где познакомилась с Талией Ломан. Девушки решили жить вместе: съехались и стали любовницами.
– Это был мой второй лесбийский опыт, – сообщила Клаудия.
Я заподозрил, что она намеренно говорит так открыто: хочет проверить мою реакцию. Сохранив на лице невозмутимое выражение, я ничего не сказал. Я знал, что если хоть словом выражу неодобрение, Клаудия опять замкнется.
– Первый роман с девушкой у меня случился еще в средней школе. Хотя мы с Хелен пытались сохранить наши отношения в тайне, одноклассники как-то о нас проведали и стали издеваться, обзывать лесбиянками. Мне-то было без разницы, но Хелен приходилось несладко. – Взгляд у Клаудии затуманился. – И вот на День святого Валентина, когда мы должны были встретиться, она достала из отцовского сейфа револьвер и застрелилась.
В глазах у нее мелькнула затаенная мука.
– Мне до сих пор больно из-за того, что общество не понимает: однополая любовь бывает такая же сильная, как и отношения между женщиной и мужчиной. Из-за глупых и очень жестоких людей Хелен пришлось умереть, потому что она меня любила. Если бы не Талия, я тоже, наверное, погубила бы себя…
Она сказала, что когда впервые услышала о мистических силах своей новой подруги – та была кахуна, то есть ведьма, – ей стало жутко. Однако Талия отвела ее в магазин оккультной литературы. Над ним размещалась школа оккультизма, и Клаудия прошла там курсы по хиромантии, астрологии и реинкарнации. Она научилась читать судьбы людей по ладоням, лицам и аурам. По ее словам, в те дни она часто вспоминала, как родители в первом классе купили ей доску Уиджи – их подарок она теперь воспринимала как знак свыше.
При помощи Талии Клаудия восторженно училась пользоваться своими новыми способностями. Полученный на курсах сертификат она восприняла как компенсацию отсутствующего диплома о высшем образовании.
– Я ужасно гордилась тем, что теперь кахуна, – заявила она, глядя мне прямо в глаза.
Я с трудом отвел взгляд.
Среди своих записей я нашел письмо, которое дала мне ее мать, – оно было датировано четвертым июня семьдесят четвертого года. Клаудия писала Марте, что они с Талией целыми днями шьют блузки и намереваются продать их на рок-фестивале в честь Дня независимости в кратере Даймонд-Хед. Письмо подстегнуло воспоминания Клаудии…
Они и впрямь арендовали тогда место для палатки, но не для продажи блузок, а для гадания по рукам и картам таро. Клаудия рассчитывала заработать прорву денег.
– Накануне фестиваля мы так нервничали, что не могли ни есть, ни спать. Проговорили всю ночь напролет. Поэтому когда мы выехали на место, я поняла, что мне нужно взбодриться, и нюхнула кокаин.
В кратере Даймонд-Хед они при помощи двух знакомых поставили шатер. Клаудия связала бамбуковые палки и акварелью намалевала на ткани яркие символы.
Все утро они с Талией гадали по ладоням и таро, читали мысли. Ближе к обеду, как припомнила Клаудия, Талия убежала куда-то, а вернулась с довольной ухмылкой.
– Эти парни – просто чудо, – объявила она. – Только посмотри, что нам подарили. Настоящий гавайский гашиш. Вечером нас ждет фейерверк.
Такой восторг Клаудия объяснила тем, что марихуана по местным традициям заядлых курильщиков была щедро приправлена опиумом.
– Я не ела и не спала уже больше суток. И, разумеется, мне не помешала бы подзарядка.
От наркотиков она быстро «поплыла».
Клаудия старалась выкинуть лишнее из головы, чтобы увидеть в картах таро или мыслях посетителей нужные образы, но быстро стала мучиться от перепадов настроения: от истеричного смеха до приступов глухой черной тоски. Она хотела уже все бросить, но люди шли и шли, и Клаудия не могла им отказать. Она никогда не умела отказывать.
В какой-то момент на нее вдруг упала тень. Возле шатра стояла молодая темнокожая американка. Она сказала: «Я хочу, чтобы вы прочитали мои мысли».
Они сели лицом друг к другу, Клаудия заглянула в темные глаза напротив, странно затуманенные, и в ней всколыхнулся страх. Она видела окружавшую женщину ауру… насилие, кровь и смерть.
Не в силах это вытерпеть, Клаудия закричала и лишилась чувств.
В себя она пришла в больнице Святого Патрика. По словам врачей, перед тем как потерять сознание, она вопила, что видит в душе женщины нечто очень страшное. Что именно, Клаудия не помнила. Врачи оставили ее под наблюдением.
Через две недели к ней пришел посетитель: низкорослый рябой гаваец из местного филиала Христианского братства заблудших душ.
Он спросил, не желает ли Клаудия покинуть больницу и вступить в программу Независимого центра временного проживания. Это было место для людей, которым некуда идти. Там, по его словам, их обеспечивают одеждой, трехразовым питанием, ночлегом и горячим душем – то есть всем, что необходимо для жизни.
Клаудия согласилась. Посетитель объяснил, что для избавления от лишней бюрократической волокиты ей надо сказать, что она выписывается под опеку отца.
Двадцатого июля тысяча девятьсот семьдесят четвертого года Клаудия подписала бумаги и попала в Центр временного проживания в Гонолулу. По словам незнакомца, ей предстояло прожить там какое-то время, прежде чем переехать в главный центр – дом с двадцатью двумя комнатами. Там работали консультанты для бывших заключенных, пациентов психиатрических больниц и прочих подобных заведений. Как вскоре узнала Клаудия, большинство членов Братства имели судимости. В этом доме она прожила три дня, потом отправилась на Большой остров.
Преподобный Гарри Уилсон и его супруга Тэсс, возглавлявшие Христианское братство заблудших душ, отправили ее собирать кофейные зерна и резать сахарный тростник. Ей даже назначили небольшое пособие. Потом, когда силы у Клаудии иссякли, ее перевели в магазин здорового питания, где поручили взвешивать бобы и муку. Там она чувствовала себя как никогда счастливой и умиротворенной.
Все здания и участки в комплексе в Кеалакекуа носили библейские названия: дом, где жила Клаудия, именовался «Горницей», а из окна открывался вид на «Гефсиманские сады».
Преподобный Уилсон утверждал, будто крещение католической церкви – в младенческом возрасте, с простым окроплением водой – не имеет смысла; спасение требует осознанного принятия Христа и полного погружения в воду. И Клаудия стала готовиться к массовому крещению в водах Блэк-Сэнд-Бич. В тот день обряд проходили триста пятьдесят человек, которые приехали не только с островов, но и из Калифорнии, Вашингтона и даже из Орегона; еще несколько сотен гостей поддерживали их пением.
– Там так чудесно пахло… – рассказывала Клаудия. – Хотя курильниц с ладаном я не заметила. И раздавалось горловое пение. На разные тона, но оно сливалось в идеальную, восхитительную мелодию. В какой-то момент я услышала еще более дивные голоса, гораздо выше любого сопрано, только не поняла откуда. Ведь там не было никакой аппаратуры: ни проигрывателя, ни колонок. Странно, что ухо вообще могло уловить эти звуки. И я не одна их слышала. Так что это не галлюцинация.
– Как думаете, что это было? – спросил я.
– Не могу сказать. По-моему, пели ангелы.
Преподобный Уилсон заставил ее трижды окунуться в воды океана, приговаривая: «Клаудия, я крещу тебя именем Иисуса Христа». Быстро обсохнув на солнце, она присоединилась к празднеству, испытывая величайшую радость.
Двадцать седьмого июля Клаудия вместе с другими новообращенными поехала на аудиенцию к сестре Ваните, которая, по всеобщему убеждению, обладала силой и властью наделять Даром языков.
Каждому посетителю велели зачитать стих из второй главы «Деяний»:
«И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать».
Преподобный Уилсон заверил, что если она будет читать от души, то в ней откроется Дар. Если же говорить без веры, то ничего не выйдет. По мере того как приближалась ее очередь подойти к святой женщине, Клаудия все сильнее боялась, что не получит небесного языка.
Однако внезапно, произнося сакральные слова, она ощутила всю мощь Святого Духа, а с нею получила еще более могущественные силы. Господь даровал ей Разнообразие языков. Она не понимала ни слова, слетавшего с ее губ, но окружающие уверяли, что она говорит на испанском и турецком двухтысячелетней давности.
Среди бумаг, полученных мною от Марты, было письмо, датированное седьмым августа тысяча девятьсот семьдесят четвертого года: «Впервые в жизни я испытываю самый настоящий душевный подъем, – писала Клаудия. – Я живу с добрым, святым человеком, его семьей и еще одной девушкой моих лет. Чувствую себя чистой и как никогда спокойной».
При этом Клаудию возмущали наложенные на нее ограничения: ей не позволяли ходить в кино или слушать рок-музыку. Когда же преподобный Уилсон вдруг заявил, что надо убедить ее мать продать дом и прочее имущество, а вырученные средства пожертвовать Братству, потому что только так можно доказать свою искреннюю веру в Христа, Клаудия вдруг опомнилась.
Судя по записям Марты, шестнадцатого августа Клаудия позвонила ей из уличного телефона-автомата и сказала, что письмо, восхвалявшее Братство, она написала лишь по одной причине: всю корреспонденцию досматривали, и преподобный Уилсон обязательно его прочел бы. На самом деле условия жизни в Братстве были хуже некуда: за ней следили, даже когда она шла в туалет. Все работали на износ, а еще им что-то добавляли в еду, отчего люди становились как пьяные. Тех, кто пытался бежать, и вовсе отвозили куда-то в джунгли.
Двадцать пятого сентября Клаудия позвонила снова и сказала Марте, что очень больна и слаба: ей запрещают принимать лекарства, выписанные врачом.
– Мама, меня здесь держат против воли! Если кто узнает, что я тебе звоню, то запрут бог знает где и ты обо мне больше никогда не услышишь!
Марта связалась с полицейским управлением Каилуа-Кона и сообщила дежурному офицеру, что оплачивает для своей дочери билет на самолет. Он должен был проследить, чтобы она благополучно добралась до аэропорта. Тот сказал, что на Братство неоднократно поступали жалобы, давно ведется расследование, поэтому Клаудию должны отпустить без лишней шумихи.
В восемь часов вечера двадцать седьмого сентября тысяча девятьсот семьдесят четвертого года слабой и истощенной Клаудии на инвалидной коляске помогли добраться до аэропорта и сесть на рейс «Гавайских авиалиний» до Гонолулу, откуда другим самолетом «Юнайтед эйрлайнс» она вылетела в Колумбус.
4
Как ни радовалась Марта спасению дочери, благополучно вернувшейся домой, спустя четыре недели ту вновь стали мучить галлюцинации и приступы странного поведения. Двадцать второго октября Клаудию госпитализировали в психиатрическую лечебницу Маунт-Кармел, а оттуда перевели в психиатрическое отделение больницы университета штата Огайо, в Апхэм-холл, где она познакомилась с доктором Стинсоном.
В его медицинском заключении была кратко пересказана ее история. Клаудия заявила, что на Гавайях ее похитила и насильно удерживала в рабстве мафия.
– Зачем вы были им нужны? – спросил Стинсон.
– Я певица и стою немалых денег.
– Как вам у нас в больнице?
– Хорошо. Я знаю, что здесь меня не тронут.
– Полагаете, мы сумеем вам чем-то помочь?
– Да, я хочу избавиться от мыслей о самоубийстве.
Свои впечатления о ней Стинсон сформулировал следующим образом:
«Пациентка – белая женщина двадцати трех лет, среднего телосложения и привлекательной внешности. При поступлении одета в красный свитер со стоячим воротом и серый брючный костюм, на ногах нейлоновые чулки и туфли. Во время беседы демонстрирует высокий уровень взаимопонимания, держит зрительный контакт, однако мимикой и голосом практически не выражает эмоций… Иногда принимает полулежачее положение, изредка встряхивает волосами, играет с близлежащими предметами. Скорость реакции соответствует норме, содержание речи – также. Пациентка поведала долгую и запутанную историю с участием религиозного культа, мафии и ФБР, суть которой сводилась к тому, что за несколько месяцев до госпитализации ее похитили и подвергли пыткам… Подумывает о самоубийстве и, по собственному утверждению, порой впадает в истеричное состояние.
Пациентку посещают галлюцинации. В текущий момент зациклена на недавнем похищении и мыслях о том, как будет жить, когда/если выйдет из больницы.
Смутно сознает свою проблему. Явной тяги к суициду не демонстрирует, однако сохраняет суицидальный настрой.
Клаудия заполнила Миннесотский многоаспектный личностный опросник, и результаты также были занесены в личное дело: «ММЛО демонстрирует, что пациентка тяготеет к психопатии со смешанными истерическими и шизофреническими симптомами. Результаты теста предполагают постоянное расстройство личности с регрессией в качестве защитного механизма».
Пройдя курс рекреационной, групповой и индивидуальной терапии, Клаудия доказала свою готовность к сотрудничеству. Она была очень восприимчива к гипнозу, поэтому доктор Стинсон охотно использовал на ней этот метод лечения.
В начале декабря Клаудию решили выписать под наблюдение врача и разместить на квартире вместе с другой пациенткой. Стинсон назначил пациентке галоперидол в дозировке пять миллилитров и когентин, отметив, что она хорошо реагирует на лечение. Первичный диагноз гласил: «истерический невроз диссоциативного типа».
Во время выписки шестого декабря семьдесят четвертого года также были определены меры для ее дальнейшего лечения в психиатрической клинике.
После выписки из Апхэм-холла Клаудия несколько раз сменила место работы и наконец стала жить на пособие. Она познакомилась с одной крайне верующей женщиной, которая убедила новую подругу, что от всех проблем ее избавит религиозное общество «Путь».
«Путь», насчитывающий сотню тысяч членов по всей стране, структурой напоминал дерево. Корни и ствол его произрастали из Кноксвилла, штат Огайо, где и было основано общество, а ветки тянулись в разные штаты, причем каждая ячейка, базирующаяся в чьем-либо доме, так и называлась – «ветвь». Когда ветвь становилась слишком большой, чтобы вмещать участников в одном доме, кто-то вызывался открыть двери своего жилища, тем самым отращивая новый побег.
Я решил, что Клаудия испытывала тягу к религии и оккультизму именно из-за своего психического заболевания. Она легко поддавалась внушению, поэтому запросто становилась жертвой очередного культа.
«Путь» со своими проповедями, говорением на разных языках, телесным и духовным исцелением вызывал у Клаудии невероятный восторг. Она сочла себя заново родившейся. Вместе с двумя женщинами из Общества переехала в трехкомнатную квартиру на Саммит-стрит и неплохо там устроилась. Клаудия была счастлива, хотела жить полной жизнью и не попадать больше в неприятности. При этом она дала себе слово не сближаться со всякими сомнительными типами.
– Тогда я и познакомилась с Джимом Шталем, – сказала она. – Он, правда, в прошлом сидел в тюрьме, но в остальном был парнем замечательным. Я потом много лет его не видела, а недавно вот вызвала такси до работы и, представьте себе, кого увидела за рулем? Правильно, Джима Шталя! Прямо-таки судьба! Я спросила, не хочет ли он с вами поговорить, а он взял и согласился!
Я не выдержал и устало закатил глаза, потому что Клаудия взяла меня за руку и доверительно прошептала:
– Я правда думаю, что вам стоит с ним встретиться.