Трудно поверить в то, что большинство моих соотечественников сидели сложа руки, но, думаю, геноцид в какой-нибудь части мира происходит каждый день, и нам легче притвориться, что ничего этого нет, выключить телевизор или пропустить колонку в газете.
Мой отец был героем, интеллектуалом и аристократом. Вскоре после начала оккупации умерла моя мать, что разбило ему сердце. Она предвидела грядущие ужасы и добилась от отца обещания, что он сделает всё, что в его силах, чтобы защитить наших друзей, независимо от их веры. Наша семья жила в очень комфортных условиях в замке, принадлежавшем семи поколениям предков моего отца. Мы производили хорошие вина, которые продавались по всей Европе, и давали рабочие места жителям всего региона. Отец хуже разбирался в бизнесе, чем мать, и, когда ее не стало, изо всех сил пытался держать ситуацию под контролем. Но всё время отвлекался, возмущаясь правительством Виши и злом, которое оно творит.
Он пригласил несколько еврейских семей пожить в винных погребах под террасой, особенно в период с 1942 по 1944 год, когда нацистские облавы усилились при потворстве наших французских властей. Папа отказался молчать и несколько раз обращался к генеральному секретарю в префектуру, но безрезультатно. Поэтому он решил действовать самостоятельно и, используя местных информаторов, предотвращал облавы, оповещая о них заранее. Моя тетя Сесиль принимала активное участие в городском движении Сопротивления и благодаря большому количеству друзей смогла организовать спасение многих семей, ставших мишенью гестапо. Семьи эти нужно было держать подальше от посторонних глаз, и хотя у нас, наверное, хватило бы всем места и в замке, папа счел это слишком рискованным. Наш замок находился в долине и был виден отовсюду, так что никто из них не должен был выходить наружу в дневное время. На случай внезапной проверки требовалось скрывать любые следы присутствия беженцев. Поэтому папа начал переоборудовать подвалы в более уютное для жизни место. Он знал, что рискует бизнесом, поскольку производство вина пришлось на некоторое время сократить. Через доверенных лиц в Валансе, чтобы не вызывать подозрений в нашей деревне, он заказал масляные лампы, одеяла, книги и одежду. Из этих же соображений доставку тоже пришлось осуществлять поздно ночью. Так с помощью надежных друзей он смог предоставить убежище семьям, которым некуда было бежать. Они могли скрываться в этих подвалах, пока не выдавалась возможность вывезти их на север, через границу в Швейцарию, где им гарантировалась свобода от преследования. В детстве это всё казалось мне чрезвычайно волнующим – постоянный поток новых людей, приходящих и уходящих. Я была слишком мала, чтобы замечать их тоску и отчаяние.
В то время я была единственным в поместье ребенком, на домашнем обучении, но папа позаботился о том, чтобы дать мне понять, как важно хранить тайну. Несмотря на свою деятельность, отец не забывал уделять время и мне, стараясь привить определенные принципы и научить оценивать вещи с моральной точки зрения. Делал всё, чтобы дать мне понять, что самым важным человеком в его жизни являюсь я.
В мае сорок четвертого, всего за несколько месяцев до Освобождения, в результате ночного рейда гестапо в наших подвалах было обнаружено четырнадцать еврейских семей, в том числе мои лучшие подруги Сара и Марианна. Я больше никогда их не видела, но позже узнала, что обе они и их семьи погибли – некоторые были застрелены при попытке бежать из лагеря в Дранси, другие отравлены газом в Освенциме.
Гестапо отобрало наш дом, местная полиция арестовала моего отца, а меня отправили в город к тетушке Сесиль. В течение шести месяцев после того я не видела отца, но каждую ночь молилась о его благополучном возвращении. Я не помню большинства этих событий, и мне немного стыдно из-за этого. Но могу представить себе эту историю так, как пересказали ее те, кто был достаточно взрослым, чтобы понимать, что происходит.
Мы воссоединились на Рождество после Освобождения в замке Эгс, но в нем едва можно было узнать тот величественный дом, которым он когда-то был. Всё было ободрано до нитки: ни ковров, ни картин, ни мебели, ни постельного белья. Половицы разобрали на дрова. Тогда я впервые увидела, как отец плачет. Не знаю, что они делали с ним в тюрьме, но это сломило его. Ему было всего сорок восемь лет.
Много лет спустя я попросила его купить пишущую машинку, чтобы разобраться с нашей запущенной бухгалтерией. Это было проще, чем продолжать заполнять старые бухгалтерские книги, которые мы использовали раньше. Отказ папы был мгновенным и резким. Только тогда он признался, что в тюрьме его заставляли печатать приказы о депортации. Он никому этого не рассказывал и, несмотря на весь свой проявленный в прошлом героизм, стыдился своей проявленной тогда слабости.
Я думаю, что это благородно – не пытаться разделить свой кошмар с теми, кого любишь. Но подозреваю, что держать боль в себе вредно для души. Известно, что, когда гестаповцы осознали, что режим Гитлера находится на грани поражения, они стали особенно жестоки.
Я помню, как нежно и крепко отец крепко обнимал меня в нашей библиотеке, перебирая оставшиеся тома на изломанных полках. Папа собирал книги всю жизнь, и он поклялся прежде всего отремонтировать эту комнату.
Поскольку наша винодельня прекратила работу, когда мы прятали евреев (без использования подвалов работать невозможно), а нервы у отца были слишком расшатаны, чтобы вернуться к бизнесу, у нас не было иного дохода, кроме оставшегося наследства. Мы закрыли одно крыло дома и ограничились несколькими комнатами. Мое привилегированное детство закончилось, но я понятия об этом не имела и потому не переживала, будучи слишком мала, чтобы осознавать богатство или его отсутствие. Я с удовольствием училась в местном lycée, пока отец отчаянно пытался вернуть к жизни заброшенные виноградники. Он умолял тетю Сесиль переехать к нам – считая, что у меня должен быть кто-то, кто может заменить мать. Тетя Сесиль была старшей незамужней сестрой моей мамы. На немногих сохранившихся фотографиях матери видно некоторое сходство, хотя мама была красивой, а Сесиль – нет. Она не умела общаться с детьми, и мы с ней сталкивались лбами по самым идиотским поводам. Отцу надоело разрешать наши споры, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что если папа ей доверяет, то и мне тоже стоит это делать. Теперь я иногда думаю, что, возможно, они были любовниками. У меня есть смутные воспоминания, что я видела их иногда в сомнительных ситуациях, но это неважно. Она была хорошей женщиной, ей оказалось непросто, и только потом я стала понимать, чем она пожертвовала, чтобы стать моим опекуном.
Именно тетя Сесиль объяснила мне, что такое быть женщиной, и дала салфетки во время моей первой менструации. Я благодарю Бога за это, потому что отец бывал иногда старомоден и ему тяжело дался бы такой разговор, хотя потом он проявил себя настоящим феминистом во многих отношениях.
В школе я училась довольно средне, но окончила ее с неплохими оценками. Папа считал, что мне надо поступать в университет в Бордо или Париже, но я была непривычна к городу и не могла представить себе жизнь без друзей, отца и Сесиль. Деревенские девушки не поступают в университеты, а я считала себя одной из них. Все они, так или иначе, работали на земле, и мне не хотелось выделяться и отличаться от них. Они были хорошими, честными людьми. Кроме того, мы не могли позволить себе оплату трех лет в Сорбонне, и я подумала, что всему действительно необходимому смогу научиться и в Клошане.
Мне не хотелось становиться врачом или адвокатом, как предлагал мой отец, и я боялась ему это сказать. Когда в конце концов решилась, он не смог скрыть облегчения. Мы с отцом очень сблизились, и он всё больше нуждался во мне, по мере того как старел и его здоровье начинало ухудшаться.
Было решено, что я буду работать секретарем мэра. Символическая, на самом деле, должность, отнимавшая пять неполных дней в неделю. Все десять лет, что я служила там, мне было непросто уворачиваться от похотливых рук своего шефа. Приходилось напоминать о его почтенном возрасте и обязательствах перед женой и детьми.
Я никогда ни словом не обмолвилась отцу об этих домогательствах. Он пришел бы в ужас, а мне казалось, что я достаточно сильна и уверена в себе, чтобы справиться со старым шутом.
Во второй половине дня я возвращалась к отцу с Сесиль и помогала на земле или в доме, когда мы начали работы по его тщательному восстановлению.
Я проводила время с молодыми людьми в деревне, посещала местные карнавалы и танцы, но не хотела отношений ни с кем из них. За мной ухаживали местные парни, и я, конечно, флиртовала, целовалась и, скорее всего, немного мучила их, но так и не влюбилась ни в кого. Не могу понять почему, большинство моих друзей много раз влюблялись до женитьбы и несколько раз после, но в глубине души я всегда задавалась вопросами: а понравится ли папе этот парень в его доме? Хотел бы папа, чтобы я вышла за него замуж? Сможет ли папа с ним жить? Ответом всегда было «нет». Думаю, подруги жалели меня, когда я посещала их свадьбы одну за другой, уверяли, что следующей буду я, и предлагали своих кузенов и друзей в качестве возможных партнеров, но мне было хорошо и одной.
Следующее десятилетие ознаменовалось восстановлением виноградника. Мой отец был кем-то вроде местной легенды. Большинство жителей деревни чувствовали вину за свое бездействие в те ужасные годы, хотя мы и понимали их страх. Даже известные коллаборационисты из кожи вон лезли, чтобы помочь нам, и папа милостиво принимал их помощь, зная, что делает им одолжение. Мы разработали план по восстановлению дома в его былом великолепии. Что было утомительно медленным процессом и, как позже выяснилось, пустой тратой времени.
Ко времени, когда мне исполнилось тридцать два, моя любимая тетя Сесиль мирно скончалась во сне, и папа снова остался горевать в одиночестве. Я тоже оплакивала ее. Не знаю, была ли Сесиль любовницей отца, но она, безусловно, была его ближайшим другом. Подозреваю, что чаще всего темой их разговоров была я. Сесиль считала, что отец был неправ, что не настоял на моем поступлении в университет. Она думала, что мне никогда не встретить подходящего мужа в нашей провинциальной дыре. После ее смерти папа начал беспокоиться, а не была ли она права. Его очень удручало отсутствие внуков.