Без особого желания я подошел к Оливеру, чтобы спросить, не заедет ли он к нам повидаться с ней. Он согласился, предложив сводить ее поужинать ко мне в ресторан или еще куда по ее выбору, но Лора отказалась. Оливер даже написал, но Лора не хотела его видеть. Я задавался вопросом, не было ли причиной разрыва Оливера и Лоры нечто серьезное, что было мне неизвестно. Судя по всему, всё время их связи он вел себя по-джентльменски – я не сомневался, что он ей не изменял. Но Лора явно не собиралась прощать Оливера за то, что он бросил ее. Обычно Лора бросала кого-то, а не наоборот, и явно не могла смириться с тем, что роли поменялись. Я не считал, что Оливер виноват в ее депрессии. Тогда еще не считал.
9. Стэнли
Мне трудно поверить в то, что говорят и пишут об Оливере. Конечно, мы не виделись несколько десятилетий, но человек, которого они описывают в новостях, – не тот мальчик, которого я когда-то знал.
Когда Оливер прославился под именем Винсент Дакс, я был рад, что у него теперь всё хорошо, потому что, насколько помню, даже по ирландским меркам у него было несчастливое детство. Знаю, потому что был тому свидетелем. Говорят, дети воспринимают обстоятельства, в которых они растут, объективно, поэтому подозреваю, что Оливер не осознавал, насколько он одинок. Но об этом постоянно перешептывались все вокруг.
Мой отец умер за год до начала моего обучения в Сент-Финиане в Южном Дублине. Мне было четырнадцать. Я думаю, мама просто хотела дать мне систематическое образование и больше мужского влияния. Мы с тремя сестрами жили в сельской глуши Южного Килкенни, поэтому я часто работал на ферме, но мамуля твердо решила добиться, чтобы я преждевременно не отправился вслед за отцом в могилу, что, по ее мнению, произошло оттого, что он работал до изнеможения от рассвета до заката. Другой, более важной причиной (хотя в то время этого еще не понимал) была моя хроническая застенчивость. Я родился с уродливым багровым пятном возле левого глаза и бо́льшую часть своей жизни его стеснялся. Мама чувствовала, что, если она не найдет способ вытащить меня с фермы в юности, я, вероятно, никогда не «выпорхну из гнезда». Может, и так…
По меркам того времени школа Сент-Финиан была неплохой. Не помню каких-либо разговоров о сексуальном насилии или чем-то подобном. Священники были в общем и целом довольно добры. Естественно, среди них затесался и записной садист, но, думаю, для шестидесятых всего один садист на школу – неплохая статистика.
Когда я появился в классе, где учился Оливер, он уже пробыл в Сент-Финиане восемь лет. Сейчас это кажется чем-то немыслимым. От одной мысли о том, чтобы отослать куда-то моего мальчика, когда ему всего шесть, у меня бегут мурашки по коже. Но в то время это не было чем-то необычным. Оливер был довольно тихим ребенком, примечательным разве что своей чересчур поношенной одеждой. Из-за этого и из-за смуглого цвета лица он всегда оказывался первым кандидатом на роль жертвы. В учебе был середнячком, лучше всего успевал по французскому, но выдающихся результатов не демонстрировал. В первый год, прежде чем я по-настоящему узнал его, мне приходило в голову, что он учится по стипендии, потому что он казался таким… ну… бедным. Мы знали, что у него нет матери, и думали, что она умерла. Ходили слухи, что отец Оливера не был женат на его матери и что, скорее всего, она умерла при родах. Он никогда не говорил о ней, и это просто была одна из тех вещей, которые все знали. Например, все знали, что Саймон Уоллес – приемный ребенок, но никто об этом не упоминал вслух.
Однако Оливер часто рассказывал о своем отце с почтением и гордостью. Не могу точно вспомнить, чем он занимался, что-то связанное с церковью, старший советник архиепископа Дублина или вроде того. Меня удивляло, что отец Оливера занимал такое важное положение, потому что его пренебрежение и отсутствие интереса к собственному сыну были поразительными. И что удивляло еще сильнее, так это то, что у Оливера был брат, светлоглазый и светловолосый сводный брат Филипп, примерно на семь лет его младше, который жил дома и ходил к нам в начальную школу. Я никогда не видел, чтобы они разговаривали как братья. Казалось, эти двое вообще не связаны между собой. Но самое ужасное, что дом Оливера находился менее чем в миле от школы, и при этом, похоже, ему запрещалось там появляться. На Рождество и каникулы Оливер оставался со священниками. Хотя из окна коридора возле лаборатории на верхнем этаже был виден его дом. Много-много раз я заставал Оливера на подоконнике, часто с моим биноклем. Он сидел и наблюдал, как члены его семьи входят и выходят из дверей. Почему-то сейчас это кажется более трагичным, чем тогда. В мужском мире школы-интерната не было места сентиментальности или сочувствию. Даже страдая, мы научились хорошо это скрывать.
Мы с Оливером подружились на втором году моего обучения, и это произошло само собой. Уж точно не выбирали друг друга. Просто потому, что у остальных была компания, а мы – два задрота, с которыми никто не хотел тусоваться. Мое уродство и очевидное одиночество Оливера сделали нас изгоями. Он называл нас «чудилами». Мы не были ни «крутыми чуваками», ни «мамочкиными сынками». Поэтому, не являясь частью ни одной из тусовок, мы лавировали между ними, временами впадая в немилость к одной и пытаясь прибиться к другой. Мне кажется, мы доверяли друг другу. Оливер верховодил в нашей дружбе, что, на самом деле, меня устраивало. Я в основном соглашался со всем, что он говорил, но он не был ни бунтарем, ни любителем ненужного риска, поэтому мы никогда не попадали из-за него в неприятности. Он никогда не говорил о моем пятне, а я никогда не упоминал о его матери. В те дни это могло стать основой крепкой дружбы.
Он интересовался моей семьей и постоянно просил пересказывать всё происшедшее со мной во время домашних каникул. Не имея своей матери, он хотел знать всё о моей. Отец Оливера навещал его, наверное, раз в год или полтора. За несколько недель до этого Оливер приходил в состояние беспокойства, изо всех сил стараясь улучшить успеваемость и избежать даже намека на неприятности. Думаю, он ждал этого визита в равной степени с нетерпением и страхом. Когда моя мама или другие родители приезжали навестить детей, они всегда привозили им подарки, обычно коробку сластей или даже, если родители крутые, набор дротиков, водяных пистолетов или другого оружия ограниченного поражения.
Перед посещением родителей мальчик становился особенно популярным, потому что от него ждали, что он может чем-то поделиться. Некоторые считали, что Оливер жадничает и оставляет всё себе, но я точно знал, что это не так. Его отец не приносил ему ничего. Лишь однажды подарил книгу псалмов.
В конце моего второго года обучения, когда уже приближались летние каникулы, мама предложила пригласить Оливера погостить у нас на ферме. Честно говоря, я не был уверен, что это хорошая идея. Одно дело вместе болтаться в школе, мастерить катапульты из веток и шпионить за школьной медсестрой и ее дружочком отцом Джеймсом, но школа и дом – это разное. Атмосфера у меня дома была совершенно женской, мама-вдова и три мои сестры, а Оливер рос, окруженный почти исключительно мужчинами, за исключением вышеупомянутой медсестры и нескольких веселых уборщиц. Я помню, меня беспокоило, как он воспримет мою семью и наоборот, но никаких сложностей не возникло. Все женщины моей семьи влюбились в него. Мама буквально была готова усыновить, и я с неудовольствием наблюдал, как мои сестры проходят разные стадии романтического влечения. Уне, самой младшей, было девять, и она не слезала с колен Оливера и часто просила его почитать. Тринадцатилетняя Мишель изобразила внезапное любопытство ко всему, что интересно гостю, и проводила много времени выпекая новые деликатесы, пытаясь ими его очаровать. Шестнадцатилетняя Аойфе, на год старше нас, попробовала другую тактику, притворяясь, что не замечает его, но почему-то всегда оказывалась полураздета и взяла манеру раскидываться на различных предметах мебели в таких позах, которые иначе как развратными не назовешь.
Оливер отнесся к этому спокойно. Уверен, он был немного смущен, но, думаю, ему это все-таки льстило. Наверное, он впервые оказался рядом с женщинами своего возраста. Сначала он был застенчив и чрезмерно вежлив, но потом расслабился, и его практически приняли в члены семьи. Изначальный план состоял в том, что он пробудет с нами три недели. Наверное, у него был уговор с отцом, что Оливер должен зарабатывать себе на жизнь, но мы в любом случае привыкли работать летом, так что он ничем не выделялся. Оливер с гордостью отправил свою первую открытку отцу, в которой рассказывал, как хорошо он проводит с нами время, и уверял, что при этом усердно трудится. Два дня спустя моей маме позвонил мистер Райан и велел немедленно вернуть Оливера в школу. Тот должен был провести с нами еще восемь дней, но отец Оливера не терпел возражений и не объяснил причин изменения планов. Помню, как мама расстроилась и перед тем, как мы посадили Оливера на поезд в Дублин, купила ему новый комплект одежды. Оливер стоически попрощался с нами. Он не подвергал сомнению решение отца и не выражал негодования. Казалось, ему все равно, но я отчетливо помню блеск слез в его глазах, когда мы махали ему на прощание с платформы, сестры посылали воздушные поцелуи, а моя мама тоже была явно опечалена.
Мы так и не узнали причин внезапного отъезда Оливера. Насколько я знаю, он просто вернулся в школу и провел остаток лета со священниками. Мама была уверена, что его отец действовал назло, потому что из открытки понял, что Оливеру с нами хорошо, и захотел положить этому конец. Боюсь, другого объяснения быть не может. Трудно поверить, что кто-то может быть так жесток к своей собственной плоти и крови. Думаю, мы никогда не узнаем причин этого, если Оливер не напишет автобиографию. Но не уверен, что ему позволили бы это сделать сейчас.
Когда мы окончили школу, Оливер поступил в колледж, а я вернулся на ферму. Время от времени мы встречались в Дублине, чтобы пропустить по стаканчику. По слухам я знал, что он снял маленькую квартирку в Ратмансе и ему приходится по утрам и выходным работать на фруктово-овощном рынке, чтобы платить за нее. Думаю, как только он получил образование, его отец умыл руки, посчитав, что его долг выполнен.