Я не помню, как так вышло, что в том году мы взяли ирландцев. Единственное, что я знала об Ирландии, это их виски и что-то из музыки. Кажется, это организовал брат моего друга.
Помню, я скептически отнеслась к идее, что студенты колледжа могут приспособиться к тяжелому физическому труду, но, надо отдать им должное, они старались, как могли. Вдобавок мы договорились нанять нескольких южноафриканцев, которые хотели узнать побольше о винах нашей части региона Бордо. Мы должны были обучить их виноградарству и немного заплатить за труд. Естественно, не все мои белые работники были счастливы работать бок о бок с черными, но мой отец, по-прежнему героическая фигура в местном обществе, подал им пример. Не говоря ни слова, он самим своим присутствием ненавязчиво напоминал о страшных последствиях расовой нетерпимости.
Мне стыдно, что я не стала особо интересоваться тем, кто именно приедет и как они будут работать. Я получила письмо от человека из Стелленбоша, который спрашивал разрешения отправить своего сына с семью работниками на два месяца поучиться у нас разведению винограда, не уточняя подробностей. Но потом у нас появились семеро чернокожих парней, некоторые очень молодые, и африканер по имени Йост, единственный говоривший по-французски. Оказалось, Йосту полагался по наследству участок земли в Западном Кейпе, и его отец решил, что он должен завести там виноградник. Но Йост не хотел сам работать, поэтому привез этих семерых бедолаг во Францию, чтобы они научились делать всё за него. Он не позволил им остановиться в палаточном лагере для работников и разместил в деревенском сарае. А еще он не отдавал им заработанные деньги, платя вместо этого вином, которое мы и так предоставляли бесплатно.
Я не сразу поняла, что к чему. О происходящем мне рассказали другие рабочие. Им это не нравилось. И когда я своими глазами увидела порезы и синяки на телах некоторых африканцев, то окончательно убедилась, что рассказы о жестокости Йоста – правда, и приказала ему убираться. Я не могла ничего сделать для этих мальчиков, по сути рабов. У них не имелось никакого образования, они не говорили по-французски, и у нас не было для них работы, чтобы дать возможность остаться.
Мы с папой разыскали их в ночь перед их отъездом, пока Йост пьянствовал в деревне. Мы дали им немного денег и еды, и, хотя они казались напуганными, один из них подошел, чтобы пожать мне руку и поблагодарить нас. Другие, казалось, были ошеломлены его дерзостью.
К тому времени я фактически управляла всем, что связано с поместьем, замком, фруктовым садом, оливковой рощей и винодельней, при самоотверженной поддержке наших друзей и соседей. Управляющими по каждому из этих направлений я назначила Макса и Константину, наших соседей. Сейчас, когда вспоминаю об этом, меня забавляет, что вышло очень похоже на кибуц, или сельскохозяйственную коммуну, хотя я и настаивала на том, чтобы по вечерам семья ужинала в доме, а рабочие на улице. Я была непреклонна в том, что рабочие не должны оставаться в доме на ночь. Все остальное являлось общим. Когда-то я уговорила папу передать хозяйство мне, и он с облегчением передал мне бразды правления, удалившись от дел. Однако он настоял на том, что возьмет образование Жан-Люка в свои руки. Жан-Люк собирался осенью в школу, и его дедушка был полон решимости добиться, чтобы он пришел туда уже подготовленным.
Больше всего мне нравилось кормить рабочих, и я назначила себя ответственной за кухню: должность менее престижная, чем, наверное, хотелось бы папе, но это была работа, которая мне нравилась и в которой я преуспела. После войны, когда мы остались без прислуги, тетя Сесиль засучила рукава и научилась кормить нас вкусной и полезной пищей, а я уже, в свою очередь, обучилась этому искусству у нее. Она научила меня основам добротной деревенской кухни, и я готовила простые и питательные блюда для наших работников, предоставив Максу с Константиной следить за порядком в поле и саду.
Оливер и Лора первыми из ирландцев привлекли мое внимание. Они были очень красивой парой. Достойной того, чтобы кто-нибудь их нарисовал. Оливер был удивительно хорош собой для ирландца. Вместо бледного, угреватого лица, как у остальных, – гладкая кожа и сияющие глаза с густыми ресницами. Лора тоже была темноволосой, светлокожей и миниатюрной. У меня в поле трудилось много девушек из местных, но тут я подумала, а не слишком ли она хрупка для такой работы.
Оливер хорошо говорил по-французски и переводил остальным, и папа скоро начал воспринимать его как главу всей группы работников. После тюрьмы у папы появилась дрожь в правой руке, и почерк испортился. Он попросил Оливера помочь с некоторыми документами. К тому же Оливер сразу же сошелся с Жан-Люком, и вскоре эти три мальчика совершенно сблизились, несмотря на разницу в возрасте, языке и опыте. Папа попросил, чтобы Оливера назначили его помощником, и я, никогда не отказывающая ему ни в чем, уступила. Отношения между ними очень скоро стали чрезвычайно близкими. Со стороны это выглядело так, будто папа и Жан-Люк нашли того, кого так долго искали. Тогда-то я и подумала, что была неправа, отказывая своему сыну в отце, и что папе понравилось бы, что в доме есть еще один мужчина. Поэтому, хоть и не могу сказать, что радовалась этой внезапной дружбе, я терпела ее ради папы. Не знаю, почему у Оливера возникла с ними такая тесная связь. Наверное, где-то и у него был отец, но, признаюсь, я немного ревновала из-за того, что мне приходится делиться с ним своим.
Я была не единственной, ревновавшей к этой новой привязанности. Девушка Оливера была в ярости из-за его повышения. Он стал обедать в доме, по настоянию папы и против моего желания, и Лора, казалось, особенно ревновала к тому, что Оливер явно предпочитал компанию старика и мальчика ее обществу. Жан-Люк обожал его. Оливер играл с ним во всякие активные игры, для которых папа стал слишком стар. Когда в конце концов я укладывала Жан-Люка спать, он всегда упоминал Оливера в своей болтовне перед сном. Я думала о Пьере и о том, каким замечательным отцом он мог бы стать, знай он о своем сыне.
У Лоры был брат по имени Майкл, который однажды утром ни с того ни с сего появился на пороге кухни, чтобы предложить помощь в выпечке хлеба. Это оказалось очень удачно для всех, кроме Анны-Мари, которая так изумилась, увидев на кухне большого бледнолицего ирландца, что перепугалась, упала и сломала руку. Анна-Мари была моей «кухонной девушкой», если можно так назвать семидесятисемилетнюю женщину. Она служила нашей семье еще со времен Первой мировой войны, прошлым летом я попросила ее помочь на кухне, и мы хорошо сработались. Она рассказывала мне о легендарной красоте моей матери и ее великодушии. Теперь я живу с мыслью, сколь многого мне предстоит добиться, чтобы соответствовать репутации родителей. В тот день в семьдесят третьем году Анну-Мари наконец впервые убедили взять отпуск, пока рука не заживет. Однако старые кости срастаются долго, и я знала, что должна буду обходиться без нее в течение нескольких месяцев.
Майкла, не подозревавшего, что именно он стал причиной несчастного случая, я немедленно привлекла к работе, так как уже к двенадцати обед на тридцать человек должен был быть готов, а бедняжку Анну-Мари увезли в больницу. К счастью, Майкл оказался толковым парнем, и поскольку обучение кулинарии основано на повторении, языковой барьер не стал препятствием. Однако я была поражена тем, как мало он знал о еде, а о некоторых ингредиентах вообще не имел никакого представления. Может, и правду говорят об ирландцах, что они едят одну картошку.
Майкл быстро учился, более того, ему это нравилось, и он с большим энтузиазмом относился к каждой подробности процесса. Однако я не была уверена, что он не преследует и какой-то другой цели. Пару раз я поймала его на том, что он рассматривает меня, будто и я какой-то неизвестный ингредиент, с которым непонятно, что делать: то ли чистить, то ли варить.
Однажды он довольно неуклюжим движением откинул волосы с моих глаз, и мне вдруг пришло в голову, что, возможно, у него есть склонности к парикмахерскому искусству. Поэтому я позволила ему немного поиграть с моими волосами. Какой-то прямо стереотип, подумала я: парикмахер-гей. Совершенно очевидно, что он был геем.
Его французский всё еще был плоховат, но, когда я внезапно спросила о его сексуальной ориентации, он отлично всё понял и сразу расклеился, разразившись обильными рыданиями.
Теперь понимаю, что это был его «каминг-аут», и мои слова просто открыли шлюзы вины, подавленности и мучительной путаницы. Мне удалось понять, что он сохнет по своему другу Оливеру, возлюбленному своей сестры Лоры. Catastrophe. Я обещала, что никому не скажу, и договорилась о его встрече с Морисом, нашим соседом, который был открытым геем и немного говорил по-английски. Я надеялась, что Морис просто даст Майклу хороший совет, поэтому очень разозлилась на него, когда стало известно, что тот повел Майкла в гей-клуб. Пожалуй, это слишком стремительное развитие событий, хотя мне-то какое дело? В конце концов, оба взрослые люди.
Так что теперь я неплохо узнала Оливера и Майкла. Лора была тем человеком, который объединил их, и вскоре она тоже появилась в моей жизни. Она оказалась милой девушкой, может, чуть избалованной, и ей не нравилось, что Оливер с Майклом находились весь день в доме и она видела их только по вечерам, весь день работая с остальными в саду. Поэтому, когда однажды она упала в обморок и ее принесли на носилках, я, мягко говоря, отнеслась к этому с подозрением, посчитав за уловку, чтобы проникнуть в дом и привлечь к себе внимание. Но она была очень бледна и явно больна. Я отвезла ее к деревенскому врачу, и (с ее разрешения) он сказал мне, что Лора беременна.
Сначала я разозлилась. В первый же год работы с иностранными сезонными рабочими сначала проблемы с африканцами, а теперь еще и это. Я несла ответственность за своих работников, а неадекватное поведение Лоры означало, что всё началось у нее уже давно. Есть же способы избежать беременности, в конце концов! Не говоря уж о воздержании. Мне хотелось поговорить с ней спокойно. Но она плакала и боялась, что я попрошу ее покинуть поместье. Было непонятно, что делать. Она умоляла меня ничего не говорить Оливеру, боясь, что это станет концом их отношений, хотя для меня было очевидно, что их отношения уже в любом случае в прошлом. Вместо нее он влюбился в мою семью.