Я не знала, какой совет дать Лоре, поэтому не посоветовала ничего. Она была из строгой ирландской католической семьи. Несмотря на часовню в нашем поместье, папа воспитал меня без веры и необходимости испытывать чувство вины, которому, кажется, так любят потакать католики. Возможности, открытые французской безбожнице, немыслимы для ирландского подростка.
Лоре было всего девятнадцать, но ей следовало самой принять решение. Ее брат Майкл беспокоился за нее. Она солгала ему, сказав, что у нее желудочный грипп. Я позволила ей пожить несколько дней в замке, но потом отправила обратно в поле. Предоставила ей сделать выбор самой. А всего через несколько недель мне стало наплевать. Не только на Лору, но и на всё вообще.
Во время войны папа заказал сто галлонов керосина для освещения погреба, чтобы жившим там еврейским семьям не приходилось проводить часы бодрствования в темноте. Они были доставлены ночью другом из Сопротивления, у которого имелись связи в Париже. Чтобы заплатить за горючее, отец продал драгоценности моей матери, поскольку золото было единственной надежной валютой в то время.
Когда в 1944 году дом заняли немцы, они сначала подумали, что это бензин, и попытались заправить им свои грузовики. Среди общей разрухи единственным, что они оставили в неприкосновенности, были канистры с керосином, вынесенные под навес рядом с библиотекой в восточном крыле замка. Папина спальня находилась прямо над библиотекой. К 1973 году здание уже давно было подключено к электричеству. Однажды мне пришло в голову избавиться от керосина, но переживший две войны отец решил проявить предусмотрительность и настоял на том, чтобы мы оставили его на случай новой войны или просто отключения электричества, к которому он до сих пор не испытывал доверия. Лето выдалось особенно сухим и пыльным. К девятому сентября семьдесят третьего года дождя не было уже восемьдесят четыре дня, и температура стояла значительно выше средней для этого времени.
Жан-Люк по очереди спал то у меня, то в комнате дедули. Собственной спальней он пользовался крайне редко. У нас с папой имелась маленькая раскладушка, которую ставили перпендикулярно нашим кроватям. Тогда это было очень распространено во французских домах. Если дедушка рассказывал Жан-Люку особенно интересную сказку на ночь, убедить его вернуться в мою комнату было невозможно. Иногда сказки оказывались страшноватыми, и прогулка от папиной комнаты в восточной части дома до моей в западной оказывалась для него слишком большим испытанием. Папа оставался с ним до тех пор, пока Жан-Люк не засыпал, а затем, поскольку нам не хватало духу перетаскивать спящего мальчика, мы позволяли ему остаться там на ночь.
Я не знаю, из-за чего начался пожар. Трубка моего отца, сигарета, тлеющий уголек из угольной печи – мы никогда этого не узнаем. Мои воспоминания о той ночи довольно сумбурны; меня разбудил шум, похожий на сильный ветер, проносящийся по коридорам, а затем крики. Я подумала, что, должно быть, мне это снится. Даже когда встала с постели, выглянула в окно и увидела охваченное пламенем восточное крыло, это было настолько нереально и абсолютно неожиданно, что я всё еще не понимала серьезности случившегося несчастья. Я бродила по задымленному коридору в ночной рубашке, и лишь потом полностью осознала весь ужас происшедшего.
Очнувшись от шока, я потеряла чувство направления и побежала по галерее в сторону, как мне казалось, восточного крыла, но обжигающий жар и дым заставили меня вернуться. Стала звать своих любимых отца и сына, но единственным ответом было шипение, щелканье и треск ломающегося дерева. У меня началась истерика, и я пыталась пробиться сквозь пламя, чтобы добраться по галерее в восточную часть дома, но пол подо мной тлел, чувствовался запах моих собственных опаленных волос. Осознав, что нахожусь наверху горящей лестницы, я поняла, что дальше идти нельзя. Руки у мня были сильно обожжены, но боли не чувствовалось. Не помню, как спустилась с верхней галереи во внутренний двор, помню только, что Майкл удерживал меня, а я пинала и кусала его, пыталась вырваться, чтобы спасти тех единственных в мире, кого любила.
Тогда я этого не знала, но потом поняла, что Жан-Люк с папой умерли от отравления дымом, возможно, во сне. Это немного утешает меня, поскольку я провела месяцы после этого измученная воображением. Представляя себе их горящими заживо, зовущими меня на помощь, отчаянно пытающимися спастись.
Хаос той ночи возвращается ко мне обрывками: мои пронзительные крики; цепкие руки Майкла и Константины, оттаскивающие меня от огня; запах дыма и моего пота; плачущие женщины-работницы; мужчины, очнувшиеся от ступора и пытающиеся помочь. Отдельно от прочего мне врезалось в память, как у тайно беременной Лоры начинается истерика и она цепляется за Оливера, который, казалось, не замечает ее.
В течение нескольких следующих дней меня буквально накачивали успокоительными. Не помню похорон, но мне сказали, что я там была.
Теперь я осталась в доме одна. Западная часть особо не пострадала; некоторые следы копоти, но ничего серьезного. Толстые каменные стены между восточным крылом и коридором не позволили огню добраться до моей части дома. В частности, кухня, гостиная и моя спальня остались нетронутыми. Сотни людей приходили и уходили, приносили еду, со словами утешения и молитв, делясь опытом своих потерь, но прошли недели, прежде чем я начала понимать, что мое будущее будет именно таким, какого боялся для меня папа.
Некоторые работники уехали сразу после пожара, виновато прощаясь: было очевидно, что я не могу им заплатить. Работы на винограднике забросили, но ирландские студенты остались еще на месяц. Большинство из них приехали во Францию скорее ради опыта, чем из-за финансовой необходимости. Майкл с готовностью взял на себя управление кухней. Меня не интересовало ничего, да и рукам требовалось время на заживление. Остальные делали всё возможное, чтобы расчистить обломки восточного крыла. Но после им пришлось вернуться в колледж, так как они и так уже пропустили первые недели. Оливер был в шоке и почти ни с кем не разговаривал.
Признаюсь, меня возмущало его горе, потому что я чувствовала, что он не имеет на него права. Он знал их всего несколько месяцев, для меня же они были целой жизнью. И я всякий раз злилась, видя, как рассеянно сидит он на ступеньках террасы, обхватив голову руками, а Лора пытается уговорами вернуться его к жизни, будто одну из наших виноградных лоз.
Когда подошло время их отъезда, Лора попросила разрешения остаться. Она призналась, что в момент отчаяния рассказала Оливеру о беременности, надеясь, что это встряхнет его и вызовет какую-то реакцию, но тот не хотел ничего знать и настаивал на том, что никогда больше не станет отцом.
Больше? Что он имел в виду, говоря «больше»? Лора объяснила, что у Оливера была игра с Жан-Люком, в которой они притворялись отцом и сыном, и мой отец принимал в ней участие. Не знаю, правда ли это, но, возможно, Оливер действительно ощущал, что в каком-то смысле стал отцом Жан-Люка и папиным сыном тоже. Это была глупая игра, но в конце концов я поняла боль и горе Оливера и простила его.
Я сказала Лоре, что она может остаться. Не думала, что эта девушка пробудет со мной целый год и вскоре тоже умрет. Сколько смертей…
18. Майкл
Вернувшись из Франции, Лора несколько месяцев страдала от перепадов настроения. Родители были встревожены. В октябре семьдесят четвертого она возобновила учебу в колледже, но в ноябре снова бросила. А потом, в первую неделю декабря, исчезла.
В четверг утром мне в ресторан позвонила мама и спросила, не знаю ли я, где сестра. Прошлым вечером она легла около десяти, но, когда мама позвонила ей утром, никто не ответил. В постели ее не было, и никто не слышал, чтобы Лора выходила из дому. Мы обзвонили друзей и соседей, но они тоже ее не видели и ничего не слышали о ней. Когда в пятницу утром она так и не появилась, мать уже не находила себе места от беспокойства. В среду утром, когда мама в последний раз разговаривала с ней, Лора была очень спокойна, до такой степени, что мама подумала, что она наконец-то избавилась от призраков прошлого. Они планировали на выходных покупку новой обуви. Мама увидела ботинки, которые ей понравились, подумала, что они подойдут Лоре, и предложила поехать вместе в субботу в этот магазин. Лора сказала, что с нетерпением ждет возвращения в колледж и вообще к нормальной жизни, призналась, что год во Франции оказался тяжеловат для нее и что ей следовало бы вернуться домой вместе со мной. Мама заверила ее, что понимает ее и что, как только она вернется к обычной рутине, всё придет в норму. Мы заставили маму снова и снова прокручивать этот разговор, каждую мельчайшую деталь, но не смогли найти в нем ничего зловещего или тревожащего. За исключением того, что совершенно новые ботинки, которыми так восхищалась мама, позже были найдены в гардеробе Лоры, но не ее размера, а маминого. Куплены и оплачены в среду днем.
В пятницу утром мы начали обзванивать больницы. Интересно, как часто неопознанный пациент оказывается в больнице с амнезией? Боюсь, недостаточно… В пятницу днем пришли полицейские взять показания. Они хотели разместить Лорину фотографию в газетах. Самая красивая фотография была снята во Франции моим «Агфа инстаматиком». Мы были пьяны. Лора склонила голову на плечо Оливера. Он обнажен по пояс. Ее глаза закрыты, часть лица скрыта бокалом вина на переднем плане. Но на этом фото она улыбалась так, будто знала секрет, которого не знал никто другой. Мы сошлись на том, что это не подходит для публикации, и папа нашел фотографию с Рождества прошлого года, где Лора выглядела счастливой, но серьезной. Мои родители были в ужасе от грядущей огласки и всеобщего любопытства, которое готовилось вот-вот обрушиться на нас. Они люди не публичные, и для них нервный срыв моей сестры казался чем-то вроде грязного белья, которое надо прятать от чужих глаз.
Солнце продолжало всходить и садиться, дедушкины часы в коридоре тикали метрономом, отсчитывая секунды страдания, мимо проезжали машины, и было слышно, как смеются проходящие мимо ворот дети. Но в центре нашей жизни зияла дыра, огромный вопросительный знак без ответа. Фотографию должны были опубликовать в газетах и показать по телевидению в понедельник, но в воскресенье днем позвонили из полиции и попросили папу прийти в участок. Стало ясно: что-то произошло, но папа запретил маме сопровождать его. Когда он ушел, мы с мамой размышляли о том, какие нас ждут новости, боясь произнести то, о чем уже догадывались. Будто, произнеся вслух, сдел