Впервые в жизни я чувствовал, что могу поделиться с кем-то своими тайными мыслями. Я рассказал месье, что отец не испытывал ко мне интереса. Он был явно поражен и удивленно покачивал головой, будто спрашивая: «Как мужчина может не гордиться таким мальчиком?», и я любил его за это. Он предположил, что работы по переписыванию займут, возможно, больше, чем одно лето, и я с радостью согласился вернуться на следующий год.
Честно говоря, я просто не хотел уезжать. Оставалось не так уж много времени. Перспектива возвращения в унылую одинокую квартиру наполняла меня отвращением, и даже мысли о чувствах Лоры не могли ослабить нарастающего беспокойства.
В то время будущее очень тревожило меня. В отличие от большинства моих однокурсников, мне никто не помогал. В Дублине я балансировал на грани выживания. Мне удавалось неплохо это скрывать – я выбирал одежду получше в секонд-хенде, одалживал книги, воровал канцелярские принадлежности, а когда оставался один, питался чаем, хлебом и теми фруктами, которые удавалось стащить на рынке. Я позволил друзьям думать, что мои родители живут где-то в сельской местности, и никогда никого не приглашал к себе. А сам гостил в домах своих друзей, встречался с их семьями и узнавал об их жизни. Мне отчаянно хотелось всего того, что имели они, но, казалось, этого не суждено добиться. Я завидовал их образу жизни и отсутствию тревоги о будущем. Меня ждало карабканье по служебной лестнице с самых низов, без жизненно важных связей, которые, казалось, были у всех, или финансовой поддержки, чтобы начать свой бизнес. Когда я одалживал у отца Дэниела деньги на проезд до Франции, он очень деликатно сообщил мне, что не сможет оплачивать мою жизнь после окончания колледжа. Оба мы чувствовали себя неловко. Я был благодарен ему за всё, что он для меня сделал. Он снова предложил вернуться в школу преподавать, но об этом не могло быть и речи. Освободившись от школы-интерната, мне ни под каким видом не хотелось туда возвращаться. Я был достаточно обласкан женским вниманием, но предвидел, что, когда дело дойдет до замужества, ни одна респектабельная семья не позволит своей дочери связать себя узами брака с нищим ничтожеством. Мне требовался план.
Как добиться того, чтобы д’Эгсы пригласили меня остаться? Как расположить к себе месье д’Эгса до такой степени, чтобы он «усыновил» меня? Вероятно, я смог бы соблазнить мадам Вероник, но она меня не привлекала, да и в любом случае будущее мечты состояло в том, что меня примут таким как есть, без притворства. Я не хотел жить во лжи. Тогда еще нет.
Мой французский был достаточно неплох, и я мог общаться с местными жителями. Таким образом я и узнал о нескольких героических поступках месье во время войны. Он был уважаемым членом местной общины. Мог бы и я тоже стать героем? Если бы спас чью-то жизнь? Я начал мечтать о том, чтобы стать таким же, как месье. Иногда погружался в мечтания, представляя себе, как меня обнимают и принимают в лоно семьи. А если бы я спас жизнь Жан-Люку? Разве не заслужил бы я тогда их симпатию и благодарность? И они умоляли бы меня остаться и жить с ними всегда как часть семьи, как ее защитник? Но я понял, что не смогу спасти жизнь Жан-Люку, не подвергая ее опасности, о чем, конечно, не могло быть и речи. И все же я не мог избавиться от романтических мечтаний о будущем. Оно стало для меня реальным, будто уже осуществилось, и я смотрел на старика и его внука со всё возрастающей привязанностью.
Тогда я подумал: а если я спасу замок? Конечно, это равносильно спасению жизни. И это, возможно, у меня получилось бы, приложи я к тому усилия. Идея медленно складывалась в течение нескольких недель. Хотя поначалу, мне кажется, я думал об этом скорее как об абстрактной теории или замысловатом математическом уравнении, над которым можно поломать голову ради развлечения. Но постепенно начал осматривать окрестности более целенаправленно. Я по-новому взглянул на замок.
Мне вдруг пришло в голову, что огонь – это то, что я понимаю. Любой мальчик, живший в школе-интернате, хорошо разбирается в искусстве пиротехники. Говорят, необходимость – мать изобретательности, но на самом деле ею скорее является скука. Мы знали, что горит быстрее, громче и красивей. Знали, как что-нибудь взорвать, что может этому помешать, как скрыть запах серы. Я умел как разжечь огонь, так и его остановить.
Сбор урожая начался в начале сентября, и на винограднике потребовались все рабочие руки. К тому времени я уже ориентировался на первом этаже и знал, что самой огнеопасной его частью является библиотека месье с коллекцией пыльных фолиантов, карт и старинных бухгалтерских книг, подробно описывающих доходы и расходы имения на протяжении веков. Если бы я появился первым на месте происшествия и спас дом, то стал бы героем. Меня оставят, чтобы вернуть библиотеке былое великолепие. Только мне известно, где что хранилось. Конечно, месье сочтет разумным оставить меня! Он будет винить себя: наверное, это из его трубки выскочила искра, медленно тлела и потом разгорелась.
Избавиться от Лоры в ту ночь было труднее всего. Она сказала, что хочет сообщить мне что-то и ей нужно поговорить со мной наедине. Я подумал, что она собирается рассказать мне, что ее брат педик, но это все и так уже знали. Я отстранил ее, заявив, что устал и мне нужно поспать. Она настаивала, что это срочно и очень важно. Тогда я вышел из себя, сказал ей, что меня достала ее прилипчивость, ревность к моей работе в доме и постоянные требования внимания. А потом добавил, что наши отношения закончились и она должна найти себе кого-то другого, чтобы бегать за ним, как собака. Понимаю, что это звучало жестоко. И сожалею об этом. Но я был тогда слишком поглощен обдумыванием своего плана, чтобы вникать еще и в ее чувства.
В тот вечер месье и Жан-Люк пришли на виноградник пожелать мне спокойной ночи. Мы работали до сумерек, и я уже неделю не был в замке.
– Спокойной ночи, Бука! – сказал маленький мальчик и засмеялся, довольный собой.
– Спокойной ночи, принц Феликс! – ответил я.
Чтобы не заснуть в ту ночь, я выпил, должно быть, чашек шесть кофе. Естественно, я был измотан, но стоявшая передо мной задача воодушевляла и придавала сил. Никто не стал засиживаться допоздна, зная, что впереди трудный день. Я лежал на койке, прислушивался к дыханию соседей и ждал, когда они погрузятся в сон, заработанный с таким трудом. Майкл пытался шепотом втянуть меня в разговор о Лоре. Он заметил, что вечером она казалась расстроенной. Я признал, что мы поссорились, но не хотел знакомить его с подробностями своего несдержанного поведения. Я заверил его, что поговорю с ней утром и мы всё уладим. Чем он и удовлетворился, и вскоре его дыхание стало ровным.
Как только все уснули, я бесшумно прокрался к задней двери пристройки и зашел в библиотеку. Книги в кожаных переплетах и рукописные документы, над которыми я работал, хранились на полке в углу у двери. Мне пришло в голову, что их нужно спасти от огня. Они ведь будут особенно благодарны, узнав, что эта важная работа спасена и личное наследство Жан-Люка осталось нетронутым.
Я отложил их в сторону, собрал стопки машинописной бумаги из шкафа и облил их горючим для зажигалок. В моих планах было «обнаружить» пожар примерно через двадцать минут, чтобы стать героем, остановившим вышедшую из-под контроля стихию. Я зажег фитиль и некоторое время наблюдал, надеясь, что огонь успеет разгореться. Спрятав книги со сказками возле палатки, тихонько прокрался обратно, чтобы дождаться подходящего момента и поднять тревогу.
Я проверял свои часы примерно каждые шесть секунд, но время, казалось, замерло. Поднес их к уху: тик-тик-тик – да, они работали как надо. За несколько минут до запланированного подъема по тревоге я услышал, как снаружи кто-то тихо зовет меня по имени. Черт возьми, Лора! Я встал и вышел, и у нас продолжился тот же спор, что и вечером, но на этот раз она начала бросать мне упреки.
– Ты не можешь так вот бросить меня без объяснения причин! Не можешь просто бросить меня! Мы же любим друг друга!
Она начала кричать, впала в истерику, и я знал, что должен отвязаться от нее, подняться в дом и потушить огонь. Появились другие, чтобы посмотреть, из-за чего весь сыр-бор, и Лора уже хватала меня за плечи, причитая: «Почему? Почему? Что такого я сделала?»
Я пытался заставить ее заткнуться. «Ничего, ты ничего не сделала, я просто не могу… Я не…»
Я почувствовал, что вокруг нас движутся какие-то тени. Мы всех перебудили. Майкл вышел из мрака. Он был явно раздражен и, думаю, смущен тем, что Лора устроила такой спектакль. Он взял себя в руки и строго приказал нам обоим вернуться в постель. Что мне оставалось делать? Прошло уже, может, с полчаса, но никаких признаков или запаха дыма или огня не было заметно, и я подумал, что, возможно, огонь погас. Я неохотно последовал обратно в палатку, а одна из девушек увела рыдающую Лору. Взбешенный, я лег, и Майкл начал шепотом читать мне нотацию о «тонком душевном строении» Лоры. Может, мне притвориться, что вскакиваю в гневе, и пойти проверить, как там пожар? Сколько еще ждать? Или огонь просто потух сам по себе? Майкл всё продолжал нудить, но вдруг остановился. «Что это за запах?» – спросил он, вскочил с кровати и побежал к двери.
Получилось, что тревогу поднял Майкл. Он мог бы стать героем вместо меня. Но мы оба опоздали и никого уже не могли спасти.
О канистрах с керосином в пристройке у входа мне было неизвестно. Я никогда не был наверху и почему-то подумал, что в восточном крыле спален нет. Мне вовсе не хотелось причинить вред ни мальчику, ни его дедушке, но я несу полную ответственность за их смерть.
Никогда не забуду криков мадам Вероник. Они преследуют меня почти сорок лет.
В последующие дни я едва волочил ноги, проявлял, где надо, сочувствие и сострадание, но не чувствовал вообще ничего, только острую, как игла, ноющую рану в глубине души. Я старался не спать, потому что просыпаться каждый день с осознанием ужасной правды было невыносимо.