Я пытаюсь проглотить комок в горле. Пытаюсь ровно дышать.
− Я нисколько в тебе не сомневаюсь, но... ты уверен?
− На все сто процентов. Прости меня, я знаю... это вероятно не принесет тебе облегчения.
− Я просто... Я помню тот день, когда он забирал меня. Я помню, как он подписывал выписку. Я... я не видела подпись, но... просто в этом нет смысла. Я не знаю. Не знаю.
Моя голова кружится. Все вращается. Ноет. Нет смысла ни в чем. Ничего не складывается. Нет правды.
Я чувствую приближение панической атаки, она уже кипит под моей кожей, сжимает мое горло и мой разум. Я должна подавить ее. Подумать о чем-то другом. Не уходить в нее, не сейчас. Не здесь.
− Ты говорил, что занимаешься благотворительностью? − спрашиваю я, просто чтобы сменить тему.
Он пожимает плечами, понимая, к чему я веду.
− Ага. То есть, мой бизнес стоит... ну, много. Тридцать миллионов, когда я последний раз проверял. Я расширился, убедился, что мои люди сколотили собственное состояние, потому что они выполняют львиную часть работы. Но даже если я оставляю себе тридцать процентов прибыли компании, получится девять миллионов в год, около того. А я ведь живу один, понимаешь? Что делать холостяку с девятью миллионами долларов в год? Я живу просто. У меня один дом, и большую часть времени я живу на Манхэттене. Несколько раз езжу отдыхать. Но мне нравится работать, потому я много работаю. Так что я не трачу много. У меня только одна машина, потому что вождение в Нью-Йорке та еще задачка и нет смысла держать множество хороших машин. По крайней мере, это не для меня. − Он машет рукой. − Так что я много отдаю на благотворительность.
− Например?
Очевидно, ему неудобно говорить об этом.
− Одна организация много делает для ветеранов боевых действий, которые возвращаются из Ирака и Афганистана. Терапия, дома, дерьмо вроде того. Некоммерческая организация, которую основали мы с парочкой парней из Блэкуотер. Они много делают восхитительного для парней с ПТСР[1], нестандартные решения, не просто сидение в комнате и жевание своих эмоций. Солдаты ненавидят такое. Мы ненавидим говорить о том, что мы делали. Мы просто хотим оставить все позади и не видеть кошмаров, понимаешь? Так что основное лечение ПТСР − не просто разговоры. Иппотерапия, канистерапия. Искусство, музыка, спорт. Такие вот штуковины. Еще образовательный фонд. Он направляет деньги, минуя все превратности бюрократии прямо в спальные районы, которые нуждаются, в школы Нью-Йорка и по всей стране.
Они постоянно развиваются, проникают в новые районы с каждой проверкой. Без тестирования, без бреда, без политических схем сверху. Просто хрустящие бумажки поступают в школы, чтобы дети могли учиться.
Он открывается, когда рассказывает, его глаза и лицо выражают страсть.
− Этот я особенно люблю. Когда я был мальчишкой, мое обучение не было важным для меня. Гораздо больше меня интересовал кайф и приключения с парнями. Но даже если бы все было наоборот, там где я жил, я бы все равно немного получил. А Сан-Диего намного лучше, чем где-либо еще в Лос-Анджелесе, а тем более где-то в Квинс, понимаешь? Просто не хватает денег на все школы, чтобы обеспечить всех и всем.
− Это великолепно, Логан, − отвечаю я.
Он закатывает глаза.
− Да нет. Я просто жертвую деньги. Они у меня уже, черт возьми, из ушей лезут, а благотворительность позволяет использовать их, просто чтобы они не лежали мертвым грузом. И, кроме того, это налоговый вычет.
− Какие еще есть?
− Их много всяких разных. Помогаю трудным подросткам, потому что я был одним из них, женским приютам, фондам для голодающих, клиникам по лечению наркомании.
− Не преуменьшай смысл того, что ты делаешь, Логан. Все это имеет смысл.
Он улыбается.
− Знаю. Поэтому я и занимаюсь этим. «Warrior’s Welcome», тот что для солдат... Туда обращаются каждый год. Берем целую толпу уволенных солдат, морских котиков, безопасников, везем их на ферму под Нью-Йорком и занимаем всякой веселой возней. Поездки, пейнтбол, турнир по баскетболу. Самое главное в этом собрании − Кострище Чуши. Делаем такой огромный костер, открываем кегу и травим военные байки. Территория без осуждений, понимаешь? В этом весь смысл. Мы не говорим о семье и друзьях, потому что они этого не понимают. Не умеют. Когда тебя окружает толпа парней, которые, черт побери, были там, все по-другому. Некоторые не хотят говорить, да они и не обязаны. Просто послушать истории других, узнать, что есть люди, которые точно знают, через что прошли и другие, это вызывает реакцию гораздо лучше чего-либо еще.
− Ты никогда не перестанешь поражать и удивлять меня, Логан. − Я касаюсь ладонью его щеки. − Каждый раз, когда я думаю, что узнала тебя, ты преподносишь мне что-то новое.
Он качает головой и мягко смеется.
− Да, я настоящая загадка.
− Это точно. Ты успешный бизнесмен, но ты поднялся из бедности и из неблагополучного детства. Ты состоял в банде. Ты видел, как убивают твоего лучшего друга. И был на войне. Был в тюрьме. И все равно, несмотря на все это, ты успешен и хорошо приспособлен. − Я откидываю прядь его волос кокетливым движением. − И ты самый сексуальный мужчина, которого я когда-либо встречала.
− Детка, ты вызовешь у меня комплекс, − говорит Логан.
Мы на улице, стоим на тротуаре возле его внедорожника. Впервые в жизни все чувствуется... нормальным. У меня есть надежда. Я чувствую, что я как новый человек, становлюсь какой-то цельной.
Мое сердце наполнено.
Я люблю Логана. Он любит меня.
Мой мир расцветает новыми возможностями.
И тут у меня стынет кровь.
Сначала я вижу Томаса. Высокий, пугающий, у него кожа черная как ночь, а зубы белые, как клавиши пианино. В его руках что-то длинное, тонкое и темное, не пистолет, а какая-то палка. Дубинка. Я не знаю, откуда появился Томас. Его не было, нигде не видно, а потом в один миг, и бах, вот он. И у меня нет времени даже просто открыть рот.
Рука Томаса отсвечивает в ярком золотом свете раннего вечера. Слышен глухой стук, и дубинка соприкасается с головой Логана, прямо за ухом, именно там. Точно. Отработанный удар. Я вижу, как Логан падает, блеск мгновенно исчезает из его глаз.
Я набираю в легкие воздух, для того чтобы закричать, но ладонь закрывает мой рот. Лен. Я выкручиваюсь, пинаюсь.
− Ты думала, я не найду тебя? − это не Лен говорит мне в ухо.
Твой голос.
Я чувствую, как слезы отчаяния наполняют мои глаза и давят на веки. Нет. О нет. Только не это. Только не ты. Не надо снова. Не сейчас.
Я чувствую движение, осязаю дуновение ветерка от твоих шагов позади меня и потом передо мной. Вот ты где. Прекрасный красавец. Спокоен и собран. Хладнокровен. Я чувствую твой одеколон. Черный костюм, малиновая рубашка, верхняя пуговица расстегнута, ты без галстука. У тебя пистолет в руке. Плоский, черный, маленький для твоей большой ладони.
Ты смотришь на меня. Не улыбаешься.
− Я думал, что смогу отпустить тебя, − говоришь мне. У тебя такое выражение лица... почти грустное. Опечаленное. Ты смотришь на Лена чуть позади и надо мной. − Я ошибался.
Я чувствую, как что-то острое касается моей шеи. Игла. Она колет, и что-то ледяное пронзает меня.
Тьма восстает из теней у моих ног. Тянется ко мне.
Я борюсь с ней.
Он направляет пистолет на Логана.
Нет!
Нет! Я кричу, но из меня вырывается лишь слабый всхлип.
И я наблюдаю в замедленном действии, как твой палец напрягается на металлическом полумесяце спускового крючка.
НЕТ!
Мне хочется кричать и плакать, но я не могу. Могу лишь раствориться и исчезнуть во тьме.
Я не вижу случившегося. Лишь слышу звук ВЫСТРЕЛА!
А после лишь неопределенность.
Холод, мрак и пустота.
[1] ПТСР − посттравматическое стрессовое расстройство.
ГЛАВА 15
Сознание ускользает от меня. Я ищу его. Я пробираюсь сквозь тьму, барахтаюсь в беззвучной и бесчувственной тишине. Сознание близко. Медленно скольжу к нему, будто вот-вот проснусь. И снова окажусь там, где есть возможность узнать себя, но нет шанса по-настоящему выполнять высшие функции.
Я борюсь. Но это все равно, что быть завернутым в кокон; в этой битве мне не победить. Я сдаюсь.
***
Мои волосы намотаны на кулак. Голова откинута назад. Притворный стон боли, хоть и ожидаемый, когда твои волосы больно тянет чья-то пятерня.
Я стою на кровати на четвереньках в темноте. Тишину нарушают только мои вздохи и низкие мужские стоны позади меня.
Это больно. Слишком большой, слишком сильно. Слишком жестко, слишком грубо.
Кажется, что я стою здесь на коленях уже целую вечность. Принимаю в себя толчки, которые наказывают и возбуждают. Я мокрая.
Я хочу, чтобы это прекратилось.
Но мне не разрешается говорить. Нельзя издавать ни звука, только стоны. Я знаю правила игры. И знаю, каково будет наказание, если я их нарушу.
Я хочу кончить. Но дыхание с запахом виски вновь обжигает мою шею, и оргазм кажется недосягаемым.
Шлепок по ягодице.
− Назови мое имя.
Это грубое невнятное рычание − приказ.
− Калеб... − говорю я шепотом.
Снова шлепок, по другой ягодице.
− Скажи еще раз.
− Калеб.
− Громче.
Шлепает меня еще сильнее.
Боль пронзает меня насквозь. Это не игривые сексуальные шлепки. Такие удары предназначены для того, чтобы наказать за ошибку и причинить страдания.
По крайней мере, эта боль отвлекает меня от неприятных ощущений.
− Калеб! − говорю я громко.
− Сейчас ты кончишь.
Несмотря на исходящий от него запах алкоголя, слова звучат ясно и отчетливо, а не невнятно.