целом так же, как в каждой из его частей. Без помощи какого-либо физического органа дух видит, слышит и, если вы его тронете, ощутит ваше прикосновение. Если вы его разделите надвое, он будет ощущать боль точно так же, как ее ощутил бы живой человек, ибо он все еще есть материя, хотя и настолько тонкая, что в общем она остается невидимой для нашего глаза…
Одно, однако, отличает его от живого человека, а именно: если у человека отняли конечность, ее невозможно присоединить. Но разрежьте демона надвое, и вы убедитесь, что эти половины немедленно снова соединятся. Как вода или воздух снова сливаются в одно после прохождения твердого тела[689] через них, точно так же тело демона снова соединяется после того, как проникшее в него оружие из раны вынуто. Но, тем не менее, каждый порез причиняет ему боль. Вот почему демоны боятся острия сабли или любого острого оружия. Пусть попробуют те, кто хотят посмотреть, как они убегают».
Один из наиболее образованных ученых своего века Бодин, демонолог, придерживался того же мнения, что как человеческие, так и космические элементарии «весьма боятся сабель и кинжалов». Таково же было мнение Порфирия, Ямвлиха и Платона. Плутарх об этом упоминает много раз. Практикующие теурги хорошо знали и поступали соответственным образом; многие из них утверждали, что «демоны страдают от любого пореза, сделанного на их телах». Бодин рассказывает нам по этому поводу замечательную историю в своем труде «О демонах», с. 292.
«Я вспоминаю, – рассказывает этот писатель, – что в 1557 году один злементальный демон из тех, кого называют громовыми, упал вместе с молнией и попал в дом сапожника Пудо, и сразу начал бросать камни по всей комнате. Мы подобрали этих камней так много, что хозяйка дома наполнила ими целый сундук после того, как тщательно закрыла все двери и окна и заперла самый сундук. Но это ничуть не помешало демону доставлять в комнату другие камни, никому при этом не причиняя вреда. Латоми, который был тогда четверть-президентом,[690] пришел убедиться, в чем дело. Как только он вошел, дух сразу сбил ему шапку с головы и обратил его в бегство. Так продолжалось более шести дней, пока Жан Могнес, советник президиума, не пришел за мною, чтобы я посмотрел на это непонятное явление. Когда я вошел в этот дом, кто-то советовал хозяину помолиться Богу всем сердцем и ходить по комнате, крутя над головой обнаженной саблей. Он это проделал. На следующий день его хозяйка сказала нам, что с того момента, как он это проделал, они больше не слышали ни малейшего шума в доме; но в течение предыдущих семи дней у них не было ни минуты покоя».
Книги о колдовстве Средних веков полны таких повествований. Очень редкий и интересный труд Гланвила под заглавием «Триумф саддукейства» может сравниться с трудом вышеупомянутого Бодина как один из самых лучших. Но теперь мы должны предоставить место некоторым повествованиям более древних философов, которые одновременно и описывают, и объясняют.
Опыты Клеарха на спящем мальчике
По части чудес в первом ряду стоит Прокл. Его перечень фактов, большинство которых он подкрепляет ссылками на свидетелей, иногда – известных философов – потрясающий. Он зарегистрировал многие случаи своего времени, когда обнаруживалось, что умершие в своих гробницах меняли лежачее положение на сидячее или стоячее, что он приписывает тому, что они – лярвы, и о чем, говорит он, было сказано у Аристия, Эпименида и Гермодора в древности. Он приводит пять таких случаев из истории Клеарха, ученика Аристотеля. 1. [Случай] Клеонима афинянина. 2. [Случай] Поликрита, прославившегося среди эллинов. Историк Номахий повествует, что Поликрит умер и на девятый день после смерти вернулся. «Хайро Ефесский и другие историки, – говорит Тэйлор, его переводчик, – свидетельствуют истинность этого факта». 3. В Никополисе то же самое произошло с неким Эуринусом. Последний ожил на пятнадцатый день после своих похорон и жил еще некоторое время, ведя примерную жизнь. 4. Руфус, священнослужитель из Фессалоники, возобновил свою жизнь на третий день после смерти для того, чтобы совершить некие священные церемонии по обещанию; выполнив это, он умер вторично и больше уже не оживал. 5. Случай с некоей Филонеей, которая жила при царствовании Филиппа. Она была дочерью Демострата и Харито из Амфиполоса. Будучи против воли выдана замуж за некоего Кротера, она вскоре умерла. Но на шестом месяце после ее смерти ожила, как говорит Прокл, «из-за своей любви к юноше по имени Махатес, который приехал к ее отцу Демострату из Пелла». Она посещала его много ночей подряд, но, когда это в конце концов открылось, она – или, скорее, тот вампир, который ее представлял, – умерла от гнева. До этого она заявила, что действовала таким образом по воле земных демонов. После этой второй смерти ее мертвое тело, лежащее в доме ее отца, видели все жители города. При вскрытии подземелья ее гробницы она оказалась пустой, в чем убедились ее родственники, которые, сомневаясь в подлинности случившегося, пришли удостовериться. Это повествование подтверждено «Письмами Гипарха», а также «Письмами Ариедуса к Филиппу».[691]
Прокл говорит:
«Многие из древних собрали исторические данные о тех, кто казались умершими и затем оживали. Среди таких был и натурфилософ Демокрит. В своих писаниях, касающихся Гадеса, он подтверждает, что [речь шла об отдельном случае] смерть не выразилась в полном уходе жизни из тела, но прекращение жизни было вызвано каким-либо ударом или раною; но связи с душой все еще оставались закрепленными где-то в глубине, и сердце сохранило в глубинах своих искру жизни; и раз эта искра осталась, то она, приспособившись, снова восстановила погасшую было жизнь».
И далее он опять повествует:
«Душа может покидать тело и снова в него возвращаться, что видно благодаря деяниям человека, который, по словам Клеарха, пользовался духопритягивающим жезлом над спящим мальчиком. Этот человек убедил Аристотеля, как сообщает об этом Клеарх в своем «Трактате о сне», что душу можно отделить от тела и что она входит в тело и пользуется им, как жилищем. Ибо, прикоснувшись к мальчику жезлом, он [этот человек] извлек из него душу и отвел ее на некоторое расстояние, чтобы продемонстрировать перед присутствующими, что тело мальчика в это время становится бездвижным, хотя оно не повреждено; затем, пользуясь жезлом, он опять привел душу обратно в тело мальчика, и тот рассказал подробности [своих ощущений]. Из этого опыта и Аристотель, и другие зрители убедились в существовании души отдельно от тела».
Можно считать нелепым, абсурдным такое частое напоминание колдовства при полном сиянии девятнадцатого века. Но сам век уже состарился; он постепенно приближается к роковому концу и, кажется, впадает в старческое слабоумие; он не только отказывается припомнить, с какой достоверностью и изобилием факты колдовства были установлены, но и отказывается признать то, что совершалось на его глазах по всему миру в течение последних тридцати лет. После промежутка времени в несколько тысяч лет мы можем сомневаться в магических способностях фессалонийских священнослужителей в «колдовстве», упоминаемых Плинием;[692] мы можем с недоверием отнестись к сообщению Свайдаса, которое повествует о полете Медеи по воздуху, и таким образом забыть, что магия являлась высочайшей областью знания натурфилософии; но как можем мы отделаться от частых случаев точно таких же путешествий «по воздуху», когда они происходят перед нашими собственными глазами и подтверждаются свидетельскими показаниями сотен лиц, находящихся, по-видимому, в здравом уме? Если бы всеобщность распространения могла служить доказательством какому-либо верованию, то мало нашлось бы фактов, которые лучше установлены, чем колдовство.
«Каждый народ, от самого грубого до наиболее утонченного (а мы еще могли бы добавить – во все века), верил в сверхъестественные силы, которые мы подразумеваем под этим термином, – говорит Томас Райт, автор книги «Колдовство и магия», скептический член Национального института Франции. – Эта вера была основана на не менее широко распространенном веровании, что, кроме собственного видимого существования, мы живем в невидимом мире духовных существ, которые часто направляют наши действия и даже мысли и которые обладают в какой-то степени властью над элементами и ходом органической жизни».
Далее, удивляясь тому, как эта таинственная наука процветала повсюду, он отмечает несколько знаменитых школ магии в различных частях Европы и объясняет это поседевшее от времени верование; также он указывает на разницу между колдовством и магией в следующих словах:
«Маг отличается от колдуна тем, что, в то время как последний является невежественным инструментом в руках демонов, первый стал их хозяином при могущественном посредничестве науки, которая доступна только немногим и которой эти существа не в состоянии противиться».[693]
Это определение, установленное и известное науке времен Моисея, автор выдает как полученное им «из самых достоверных источников».
Если от этого маловера мы обратимся к авторитету адепта той таинственной науки, к анонимному автору «Искусства магии», мы найдем у него следующее указание:
«Читатель может задать вопрос, в чем заключается различие между медиумом и магом?.. Медиум есть человек, через астральный дух которого могут проявляться другие духи, извещающие о своем присутствии различными феноменами. Каковы бы ни были эти явления, медиум – только пассивное орудие в их руках. Он не может приказать