астрографом и которое ярко присутствовало в ее воображении. Такое воздействие с ее стороны может быть вольным или невольным, сознательным или бессознательным, слабым или сильным, в зависимости от случая. Это зависит от ее знания или незнания глубоких тайн природы. В большинстве своем женщины таковы, что отпечатки на утробный плод, производимые ими, могут более считаться результатами случайности, нежели сознательного проектирования; а так как личная атмосфера каждого населена в астральном свете изображениями его или ее непосредственных членов семьи, то чувствительная поверхность утробного плода, которую можно уподобить поверхности фотопленки, вполне вероятно, может воспринять изображение близкого или отдаленного по времени предка, которого мать никогда не видела, но который в какой-то критический момент как бы попал в фокус фотокамеры природы. Доктор Элам говорит:
«Около меня сидит пациентка с далекого континента, где она родилась и получила образование. На стене висит портрет какой-то ее далекой прапрабабушки начала прошлого века. И каждою чертою лица одна в точности напоминает другую, хотя одна никогда не уезжала из Англии, а другая – американка по рождению и по одному из родителей».
Власть воображения над нашим физическим состоянием всячески проявляется даже после того, как мы достигаем зрелого возраста. В медицине умный врач без колебания признает в нем целительную или болезнетворную мощь, гораздо большую, чем его таблетки и микстуры. Он называет это vis medicatrix naturae,[729] и его первое усилие направлено на завоевание доверия пациента настолько, что он может заставить природу искоренить заболевание. Страх часто убивает, а горе имеет такую власть над тонкими флюидами тела, что не только выводит из строя внутренние органы, но даже заставляет поседеть волосы.
Фицин упоминает сигнатуры[730] утробных плодов со знаками вишен и других фруктов, красок, с волосами и наростами, и признает, что воображение матери может преобразить утробный плод в подобие обезьяны, свиньи или другого животного. Марк Дамасский повествует о девушке, покрытой волосами и, подобно современной Юлии Пастран, снабженной настоящей бородой; о Гьюлайлме Парадинусе, ребенке, чьи ногти походили на когти медведя; о Балдуине Ронсэе, родившемся с сережками индюка, о Парее, с головой наподобие лягушки. Авиценна повествует о цыплятах с головами коршунов. В последнем случае, который служит прекрасным примером власти того же самого воображения у животных, зародыш был отштампован в момент зачатия, когда в воображении курицы рисовался настоящий коршун или воображаемый. Это понял доктор Мор, который приводит этот случай со слов Авиценны и очень уместно указывает, что так как яйцо, о котором идет речь, могло быть высижено на расстоянии сотен миль от снесшей его курицы, то микроскопическая картина коршуна, запечатлевшаяся на зародыше, должна была сама увеличиваться и совершенствоваться вместе с ростом цыпленка совершенно независимо от каких-либо последующих воздействий со стороны курицы.
Корнелий Гемма рассказывает нам о ребенке, родившемся с кровоточащей раной на лбу, что было результатом угроз в адрес его матери со стороны отца, «…направившего обнаженную саблю на ее лоб». Сеннертий отметил случай с беременной женщиной, которая, увидев, как мясник большим ножом рассекал надвое свиную голову, родила затем ребенка с лицом, рассеченным по верхней челюсти, нёбу и верхней губе до носа. В книге Ван Гельмонта «Введение данных» сообщается о многих удивительных случаях. Жена портного в Мехлине, стоя в дверях своего дома, увидела, как у одного солдата в драке отрубили руку; это произвело на нее такое сильное впечатление, что она преждевременно родила ребенка только с одной рукою; место другой руки кровоточило. В 1602 году жена Марка Девогелера, антверпенского торговца, увидев солдата, только что потерявшего руку, также преждевременно родила дочь с одною только рукой и кровоточащей раной вместо другой руки, как и в предыдущем случае. Ван Гельмонт приводит третий пример с женщиной, которая оказалась свидетельницей того, как по приказу герцога д’Альба были обезглавлены тринадцать человек. Ужас этого зрелища так подействовал на нее, что у нее
«вдруг начались родовые схватки и она родила совсем нормальное дитя, но у него не было головы, а только окровавленная шея, какие видели у казненных. Но что делает такие происшествия еще более удивительными, так это то, что в описанных случаях не хватающих рук и головы нигде не могли обнаружить».[731]
Если бы можно было представить себе такую вещь, как чудо в природе, то вышеприведенные случаи исчезновения целых частей тела неродившегося ребенка могли бы подойти под эту категорию. Мы тщательно просматривали труды позднейших авторитетов по физиологии в поисках какой-либо более или менее приемлемой теории, объясняющей хоть что-нибудь по поводу родимых знаков и в целом сигнатур утробного плода. Самое большее, что они могут сделать, – это регистрировать случаи того, что они называют «спонтанными отклонениями от типологии», и затем опираться на «любопытные совпадения» мистера Проктора или же откровенно признаться в своем незнании, как это сделали люди, не удовлетворенные суммою познаний человечества. Магенди признается, что, несмотря на все научные исследования, о жизни утробного плода известно сравнительно мало. На 518-й странице американского издания его «Краткого изложения элементарной физиологии» он приводит пример, когда «пуповина была разорвана и затем срослась», и спрашивает:
«Каким образом совершалось кровообращение в этом органе?» На следующей странице он говорит: «В настоящее время нам ничего не известно о том, как совершается усвоение питания утробным плодом». В отношении питания он задает вопрос: «Что же тогда мы можем сказать о питании утробного плода? Труды по физиологии содержат по этому предмету только смутные догадки». На 520-й странице мы встречаем следующее высказывание: «Вследствие какой-то неизвестной причины, различные части утробного плода развиваются противоестественным образом». С удивительной противоречивостью своим предыдущим признаниям о неосведомленности науки по этому предмету – эти признания мы только что цитировали – он добавляет: «Нет оснований думать, что воображение матери может иметь какое-либо влияние на формирование этих чудовищ; кроме того, продукция такого рода ежедневно наблюдается в потомстве других животных и даже у растений».
Какой прекрасной иллюстрацией является это высказывание к методам ученых мужей! С того момента, как только они выходят за пределы установленных фактов, их суждения, кажется, становятся совершенно извращенными. Их выводы из своих собственных исследований очень часто значительно ниже по достоинству, чем выводы других людей, получивших факты из вторых рук.
Научная литература постоянно снабжает нас примерами истинности сказанного; и когда мы рассматриваем рассуждения материалистических исследователей психологических феноменов, это правило поразительно проявляется. Те, кто слепы духом, не в состоянии отличить психологические причины от материальных следствий так же, как страдающие дальтонизмом не могут отличить красное от черного.
Элам, ничуть не будучи спиритуалистом, а, наоборот, являясь его врагом, выражает мнение честных ученых в следующих словах:
«Каким образом сознание и материя могут действовать и реагировать друг на друга – остается необъяснимым; эта тайна признана неразрешимой и, вероятно, такой и останется навсегда».
Большим авторитетом в Англии по вопросам порока развития пользуется [работа] «Наука и практика медицины» У. Аткина, доктора медицины из Эдинбурга и профессора патологии Военно-медицинского училища, американское издание которой осуществил профессор Мередит Клаймер, доктор медицины Пенсильванского университета, которое пользуется в Соединенных Штатах равным успехом. На 233-й странице I тома мы находим подробное рассмотрение данного предмета. Автор говорит:
«Суеверия, нелепые понятия и странные причины, приписываемые случаям такого уродства, теперь быстро исчезают при свете ясных толкований тех знаменитых анатомов, которые задались целью исследовать рост и развитие человеческой яйцеклетки. Достаточно здесь назвать имена Дж. Мюллера, Ратке, Бишофа, Сент-Илера, Бурдаха, Аллена Томпсона, Г. и У. Вролика, Вольфа, Меккела, Симпсона Рокитанского и фон Аммона в качестве достаточного свидетельства, что научная истина со временем рассеет туман невежества и суеверия».
Судя по уверенному тону выдающегося автора, можно подумать, что мы уже обладаем средствами, чтобы легко разрешить запутанную проблему, или, по крайней мере, имеем какую-то путеводную нить, с помощью которой можно будет выйти из затруднения. Но в 1872 году, после использования всех трудов и изобретательности вышеперечисленных блестящих патологов, мы находим, что он делает то же самое признание в незнании, какое выразил Магенди в 1838 году.
«Тем не менее, – говорит он, – большая тайна все еще окружает происхождение уродств; можно считать, что происхождение их сводится к двум моментам, а именно: 1. Уродство может возникнуть в результате повреждения самого зародыша; 2. Оно может возникнуть в результате деформации, произведенной внешними причинами в период развития утробного плода. Что касается первого момента, то полагают, что зародыш вначале может быть изуродован или неполноценен вследствие какого-то влияния, исходящего из мужского или женского начала, как это бывает при повторных рождениях одного и того же порока развития от тех же родителей, где недостаток одной из сторон передается новорожденному как наследие».
Не имея какой-либо собственной философии, чтобы объяснить рождение уродов, патологи, верные своим профессиональным инстинктам, прибегают к отрицанию.