Солнце, и тогда засияют звезды». Мы слышали однажды, как французский академик, человек глубокой учености, сказал, что он с радостью пожертвовал бы собственной репутацией, чтобы изгладить из памяти людской многочисленные и смешные ошибки и провалы своих коллег. Но напоминание об этих ошибках не может быть слишком частым, принимая во внимание наши цели и предмет, который мы защищаем. Придет время, когда дети нынешних ученых, если они не унаследуют слепоты духа своих скептических родителей, будут стыдиться унизительного материализма и узости мышления своих отцов. Выражаясь языком достопочтенного Уильяма Ховитта,
«они боятся новых истин, как сова и вор боятся Солнца. Одно только рассудочное просвещение не в состоянии постичь духовное. Как Солнце отнимает свет у огня, так дух лишает зрения один только голый рассудок».
Это старая, старая история. С того времени, когда проповедник написал, – «ни глаза не удовлетворяются зримым, ни уши – слышимым», – ученые повели себя так, как будто сказанное было написано для того, чтобы описать их умственное состояние. Как верно Ликки, сам будучи рационалистом, не сознавая, обрисовывает свойство ученых высмеивать все новое; он дает описание того образа мышления, с каким «образованные люди» воспринимают сообщение о совершившимся чуде!
«Они принимают его, – говорит он, – с абсолютным и даже ироническим недоверием, исключающим надобность проверки фактов и свидетельств!»
Более того, пропитанные модным скептицизмом после того, как они пробились в академию, они, в свою очередь, превращаются в преследователей.
«Это любопытное явление в науке, – говорит Ховитт, – что Бенджамин Франклин, который на себе испытал насмешки своих сограждан за свои попытки отождествить молнию с электричеством, был одним из членов комитета ученых в Париже в 1778 году, который занимался исследованием месмеризма и осудил его как абсолютное шарлатанство!»[758]
Если бы люди науки ограничивались только дискредитацией новых открытий, это было бы в какой-то степени простительно вследствие их склонности к консерватизму, порожденному долголетней привычкой к тщательному изучению; но они не только претендуют на оригинальность, не подтверждаемую фактами, но и презрительно отбрасывают все утверждения о том, что люди древних времен знали столько же и даже больше, чем они сами. Жаль, что ни в одной из их лабораторий не вывешен текст из «Екклесиаста»:
«Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас» [Екклесиаст, I, 10].
В стихе, который следует за вышеприведенным, этот мудрец говорит: «Нет памяти о прежнем». Таким образом, это выражение может быть применимо к каждому новому отрицанию. Так, можно похвалить мистера Мелдрама за его метеорологические наблюдения за циклонами в Мавритании, и мистера Баксенделла из Манчестера за его описание конвенционных токов Земли, доктора Карпентера и капитана Маури за создание карты экваториальных течений, и профессора Генри, который показывает нам, как полный влаги ветер разрешается от бремени, чтобы создать ручьи и реки, только для того, чтобы они снова поднялись из океанов на вершины холмов, – но послушайте, как Кохелет говорит:
«Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои» [Екклесиаст, I, 6].
«Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» [Там же].
Теория распределения тепла и влаги при помощи восходящих и нисходящих токов между экватором и полюсами имеет совсем недавнее происхождение; но намек на нее пролежал в наиболее нам знакомой книге незамеченным почти три тысячи лет. И даже теперь, цитируя его, мы должны напомнить о том факте, что Соломон был каббалистом и вышеприведенный текст был написан за тысячи лет до его времени.
Отчаянные сожаления Берселия
Современные ученые «отрезали» наиболее значительную половину накопленных человечеством фактов и теперь, естественно, не в состоянии построить философскую систему, которая удовлетворила бы их самих, не говоря уже о других. Они подобны углекопам в шахтах, которые целый день работают под землей и только ночью выходят на поверхность, и поэтому не в состоянии оценить красоту и сияние солнечного света. Для них человеческая деятельность измеряется одною жизнью, и будущее представляется их рассудочному восприятию только как пропасть мрака. Никакая надежда на возможность вечных поисков и достижений, а следовательно, и наслаждений не смягчает их нынешнего существования; они не предвидят никакой награды за свои усилия, кроме зарабатывания на хлеб насущный и призрачной бесполезной фантазии, что их имена не забудут в течение нескольких лет после того, как могила сомкнется над их останками. Смерть для них – угасание пламени жизни и рассеяние осколков лампы жизни по беспредельному пространству. Говорят, что Берселий, этот великий химик, расплакался в последний час своей жизни:
«Не удивляйтесь, что я плачу. Не считайте меня слабым человеком и не думайте, что я встревожен тем, что мне объявил доктор. Я приготовился ко всему. Но мне приходится распрощаться с наукой; и вы не должны удивляться, что это мне дорого обходится».[759]
Как горьки должны быть размышления такого великого исследователя природы, как этот, когда он чувствует, что насильно прерывается его труд на полпути к завершению некоего длительного и великого исследования, построения некоей великой системы, раскрытия какой-то тайны, веками ставившей человечество в тупик, разгадку которой умирающий философ осмелился искать! Взгляните на научный мир нынешнего дня, и увидите, как атомные теоретики накладывают заплаты на свои изорванные в клочья одежды, через которые проглядывают несовершенства их отдельных специальностей. Смотрите, как они чинят пьедесталы, чтобы снова воздвигать идолов, низвергнутых со своих постаментов, где им поклонялись до появления революционной теории, откопанной Джоном Далтоном из гробницы Демокрита! Они забрасывают свои сети в океан материальной[760] науки только для того, чтобы порвались их ячейки, как только они наткнутся на какую-нибудь из ряда вон выходящую проблему. Воды этого океана подобны водам Мертвого моря – горьки на вкус; и такие плотные, что ученые едва могут погрузиться в них, а еще менее нырнуть до дна – это море, из которого ничто не вытекает, и нет жизни ни под его волнами, ни по побережью. Это [море материальной науки – ] темная, зловещая пустыня; оно не дает ничего, чем стоило бы обладать, потому что все, что оно дает, – без жизни и без души.
Был такой период времени, когда ученые академики особенно потешались над простыми описаниями некоторых чудес, про которые древние авторы писали, что они совершались под их наблюдением. Какими несчастными болванами, а может быть, и лжецами они казались ученым представителям века Просвещения! Разве они, в самом деле, не описали лошадей и других животных, ноги которых имели некоторое сходство с руками и ногами человека? Но в 1876 году мы слышим, что мистер Гёксли читает лекции, в которых наиболее значительную роль играет prolohippus, обладающий предплечьем почти как у человека; и orohippus со своими четырьмя пальцами, эоценского периода, гипотетический pedactyl equus, далекий дядя по материнской линии современной лошади. Чудо подтвердилось! Скептики девятнадцатого века получили по заслугам за суеверных платоников – допотопных профанов, утверждавших то же самое задолго до того, как Гёксли и Жоффрей Сент-Илер привели в пример лошадь, у которой, в самом деле, были пальцы, разделенные перепонками.[761] Когда древние говорили о расах пигмеев в Африке, их обвиняли во лжи. И все же пигмеи, подобные описанным, были обнаружены и изучены французским ученым во время его путешествия в Тенда Майа на берегах Рио Гранде в 1840 году;[762] Байярдом Тейлором в Каире и мистером Бондом из Топографического управления Индии, который обнаружил дикую карликовую расу в холмистых джунглях западного Галитца к юго-западу от холмов Пали – это была раса людей, о которых ходили слухи, но следов которых до того времени не было обнаружено.
«Это новая раса пигмеев, напоминающая африканских обонгос де Чейла, аккас Швейнфурта, и докос доктора Крафта, как по своим размерам, так и по внешности и по поведению».[763]
Геродота воспринимали как сумасшедшего, когда он говорил, что слышал о людях, которые спали в течение ночи, длящейся 6 месяцев. Если мы воспримем слово «спали» как некое недоразумение, то будет более чем легко объяснить остальное как намек на долгую ночь полярных областей.[764] Труды Плиния изобилуют фактами, которые недавно еще отрицались как баснословные. Между прочим, он упоминает вид малых животных, у которых самцы своим молоком кормят своих малышей. Это описание доставило много веселья нашим ученым. В своем докладе «Геологический обзор территорий» за 1872 год мистер К. X. Мериам описывает редкую и удивительную породу кроликов (Lepus Bairdi), обитающую в сосновых лесах верховьев рек Виав и Йеллоустоуна в Вайоминге.[765] Мистер Мериам добыл пять экземпляров этой породы,
«которые… впервые появляются перед учеными исследователями. Любопытен факт, что все самцы этой породы имеют сосцы и принимают участие в кормлении детенышей!.. У взрослых самцов большие сосцы, полные молока, и волоски шерсти вокруг сосца [одного кролика] были мокрые и слипшиеся, что свидетельствовало о том, что в