Но какие доказательства у нас имеются о том, что у животных нет души – переживающей смерть, если и не совсем бессмертной? На строго научном основании мы можем приводить столько же доказательств за, сколько и против. Выражаясь яснее, ни человек, ни животное не могут ни доказать, ни опровергнуть, что их души продолжают существование после телесной смерти. И с точки зрения научного опыта невозможно подвести под компетенцию какого-либо закона науки то, что не имеет объективного существования. Но Декарт и Бойз-Реймонд исчерпали свое воображение над этим вопросом, а Агассиз не мог представить себе будущего существования без участия в нем животных, которых мы любили, без растительного царства, которое нас окружает. И, чтобы вызвать в нас возмущение против предполагаемой справедливости Первопричины, достаточно подумать, что бессердечный хладнокровный злодей-убийца наделен бессмертным духом, тогда как благородная, честная собака, которая часто ценою собственной жизни самоотверженно защищает ребенка или своего любимого хозяина, а иногда, после его смерти, умирает от голода на его могиле – и это животное, в котором чувства справедливости и великодушия иногда развиты в поразительной степени, должно со смертью уничтожаться окончательно! Но покончим с таким цивилизованным рассудком, который допускает существование такого несправедливого пристрастия. Лучше, гораздо лучше в таком случае цепляться за инстинкт и верить вместе с индейцами Поупа, чей «неискушенный ум» может представить себе только такой рай, где
…признанный равным на небесах,
Верный пес пребывает с ним.
Недостаток места не позволяет нам приводить взгляды древних и средневековых оккультистов по этому предмету. Достаточно будет сказать, что они опередили Дарвина и в большей или меньшей мере охватили все его теории о естественном отборе и эволюции видов, а также значительно растянули эту цепь в обе стороны. Кроме того, эти философы были исследователями, смелыми в области как психологии, так и физиологии и антропологии. Они никогда не сворачивали с двух параллельно идущих тропинок, начертанных для них их великим учителем Гермесом. «Как наверху, так и внизу», – было их аксиомой; и физическую эволюцию они проследили одновременно с духовной.
В одном отношении, по крайней мере, современные биологи вполне последовательны: не будучи пока что в состоянии четко продемонстрировать существование индивидуальной души у животных, они также отрицают ее существование у человека. Рассудочное мышление привело их на край тиндалевской «неодолимой пропасти» между сознанием и материей; один только инстинкт может научить их, как построить мост через эту пропасть. Когда, придя в отчаяние по поводу того, будут ли они когда-либо в состоянии разгадать тайну жизни, они окажутся в окончательном тупике – их инстинкт может вновь заявить о себе и перенести их через неизмеримую доселе пропасть. Это тот пункт, до которого, кажется, профессор Джон Фиске и авторы «Невидимой Вселенной» дошли; а антрополог Уоллес, экс-материалист, оказался первым, отважно переступившим черту. Пусть они смело идут вперед, пока не откроют, что вовсе не дух пребывает в материи, а, наоборот, материя временно цепляется за дух, и только последний является вечным неразрушимым обиталищем для всего сущего, как видимого, так и невидимого.
Философы эзотеризма верили, что все, что существует в природе, есть только материализованный дух. Вечная Первопричина, говорили они, есть латентный дух и материя в начале. «В начале было Слово… и Слово было Бог». Признавая, что идея такого Бога является невообразимой абстракцией для человеческого рассудка, они заявляли, что безошибочный человеческий инстинкт воспринял ее как воспоминание о чем-то конкретном, хотя и неуловимом нашими физическими чувствами. С появлением первой идеи, эманируемой из двуполой и до этого неактивной божественности, первое движение сообщается всей Вселенной, и электрический трепет моментально пронизывает беспредельное пространство. Дух породил энергию, и энергия породила материю; и таким образом латентная божественность проявилась как творческая энергия.
Когда; в какой именно вечности; или как? – эти вопросы всегда останутся без ответа, ибо человеческий разум не в состоянии раскрыть эту великую тайну. Но хотя духовная материя существовала всегда, она пребывала в латентном состоянии; эволюция же нашей видимой Вселенной должна была иметь свое начало. Нашему слабому рассудку это начало может показаться таким отдаленным, как сама вечность, – периодом, не выразимым ни числами, ни словами. Аристотель убеждал, что мир вечен и что он всегда будет таким; что одно поколение людей производило другое поколение, не имея какого-либо начала, которое мог бы установить наш интеллект. В экзотерическом значении это его учение противоречит учению Платона, который учил, что «было время, когда человечество не воспроизводило себя»; но по духу оба учения согласуются, так как Платон немедленно добавляет:
«За этим последовала земная человеческая раса, в которой первичная история была постепенно забыта, и человек погружался все глубже и глубже».
И Аристотель говорит:
«Если существовал первый человек, то он должен был родиться без отца или матери – что противоречит природе. Ибо не могло быть первого яйца, чтобы из него произошли птицы; или же должна была существовать птица, снесшая яйца, так птицы рождаются из яиц».
Такого же мнения он придерживался в отношении всех других видов, веря, как и Платон, что все, прежде чем появиться на земле, имело сначала существование в духе.
Философия индийских джайнов
Тайна первого творения, которая всегда приводила в отчаяние науку, остается непостижимой, если мы не примем доктрины герметистов. Хотя материя совечна с духом, та [высшая, первичная] материя, определенно, не есть наша видимая осязаемая и делящаяся материя, но ее высочайшая сублимация. Чистый дух только на одну ступень выше ее. Если мы не допустим, что человек развился из этой первичной духоматерии, как же тогда дойти до какой-либо разумной гипотезы, касающейся происхождения живых существ? Дарвин начинает свою эволюцию видов с нижайшей точки и прослеживает ее кверху, в восходящем направлении. Его единственная ошибка заключается в том, что свою систему он прикладывает не с того конца. Если бы он мог перенести свои искания из видимого мира в невидимый, он мог бы оказаться на правильном пути. Но тогда он следовал бы по стопам герметистов.
Что наши философы-позитивисты, и даже наиболее продвинутые среди них, никогда не понимали духа мистических доктрин, преподаваемых философами древности – платониками, – видно из содержания наиболее выдающегося современного труда «История конфликта между религией и наукой». Профессор Дрейпер начинает свою пятую главу с заявления, что
«язычники греки и римляне верили, что дух человека похож на его телесную форму, меняя свою внешность вместе с ней и вырастая с ее ростом».
Что об этом думали невежественные массы – не имеет значения, хотя даже и они могли не думать буквально так. А что касается греческих и римских философов школы Платона, то они ничего подобного не думали о духе человека, а относили вышеприведенное учение к его душе, или психической природе, которая, как мы уже ранее объяснили, не есть божественный дух.
Аристотель в своих философских выводах «О снах» очень ясно излагает доктрину двойной души, или души и духа. «Нам необходимо, – говорит он, – выяснить, в какой части души появляются сны».
Все древние греки верили в существование у человека не только двойной, но даже тройной души. И даже у Гомера мы находим термины животной, или астральной души, которую Дрейпер называет «духом», θύμος, и единым божественным νούς – имя, которым Платон также обозначал высший дух.
По представлению индийских джайнов, душа, которую они называют джива, извечно соединена даже с двумя возвышенными эфирными телами, из которых одно – неизменное и состоит из божественных сил высшего сознания; другое же изменчивое; в него входят грубые страсти человека, чувственные влечения и земные свойства. Когда душа очищается после смерти, она соединяется со своею вайкарикой, или божественным духом, и становится богом.
Последователи Вед, ученые брамины, излагают ту же самую доктрину в веданте. Душа, по их учению, будучи частью божественного вселенского духа, или нематериального сознания, способна соединиться со своей высшей Сущностью. Учение это ясно и подробно сформулировано; веданта утверждает, что всякий, кто достигает полного познания своего бога, становится богом, еще находясь в смертном теле, и приобретает власть над всем.
Цитируя из ведической теологии стих, в котором говорится: «В действительности существует только одно божество, верховный дух; он той же самой природы, что и душа человека», мистер Дрейпер стремится показать, что эти буддийские доктрины пришли в Восточную Европу через Аристотеля. Такое утверждение мы считаем недоказанным, так как Пифагор и после него Платон преподавали их задолго до Аристотеля. Если впоследствии платоники приняли в свою диалектику аргументы Аристотеля по эманированию, то это только потому, что его взгляды совпадали в некоторых отношениях со взглядами ориентальных философов. Пифагорейское число гармонии и эзотерические доктрины Платона о творении неотделимы от буддистской доктрины об эманировании; а великая цель пифагорейской философии, а именно – освобождение астральной души от уз материи и чувств, чтобы этим сделать ее достойной вечно созерцать духовное, – представляет теорию, идентичную буддийской доктрине о конечном слиянии. Это и есть нирвана, истолкованная в ее правильном значении; это – метафизическое учение, о существовании которого только что начинают подозревать наши санскритологи современности.