питри, к своим развоплощенным предкам, и к другим чистым духам. Их они могут вызвать только молитвой. Что касается всех других феноменов, то маг или факир производит их по желанию, как угодно. Несмотря на состояние кажущейся нищеты, в которой последний живет, он часто оказывается посвященным [жрецами] храмов, хорошо знакомым с оккультизмом, как его старшей братией.
Халдеи, которых Цицерон причислял к самым древним магам, полагали основой магии внутренние силы человеческой души и знание магических свойств растений, минералов и животных. С их помощью они совершали удивительнейшие «чудеса». Магия для них была синонимом религии и науки. Только позднее произошло так, что религиозные мифы магдеанского дуализма, искаженные христианским богословием и эвгемеризированные некими отцами церкви, приняли тот отвратительный вид, в каком их преподносит нам католический писатель де Мюссе. Объективная реальность средневековых инкубов и суккубов, это отвратительное суеверие Средних веков, которое стольким людям стоило жизни и за которое этот автор ратует в целом томе, – это чудовищное произведение фанатизма и эпилепсии. Оно не может иметь объективной формы; приписывать его влияние дьяволу есть кощунство: ибо это значит, что Бог, после сотворения Сатаны, разрешил ему действовать подобным образом. Если мы вынуждены верить в вампиризм, то мы делаем это в силу двух неопровержимых утверждений оккультной психологической науки: 1. Астральная душа есть отделимая, отличная от нашего эго сущность, и она может отделяться и уноситься далеко от тела, не порывая при этом нити жизни. 2. Тело умершего не совсем мертво до тех пор, пока его жилец может возвращаться в него; он может собрать достаточно материальных эманаций из него, чтобы быть способным появляться в почти земной форме.
Но придерживаться мнения, вместе с де Мюссе и де Мирвилем, что дьявол, которого католики наделили такою властью, что в своем антагонизме он равняется высочайшему Богу, обращается в волков, змей и собак, чтобы удовлетворить свою похоть и порождать уродов, – значит придерживаться идеи, в глубине которой скрыты семена поклонения дьяволу, сумасшествия и святотатства. Католическая церковь, которая не только учит нас верить этому чудовищному заблуждению, но еще и заставляет своих миссионеров проповедовать такую догму, не должна испытывать возмущения против поклонения дьяволу, практикуемого некоторыми парсийскими и южноиндийскими сектами. Как раз наоборот, ибо, когда мы слышим, как йезид повторяет известную пословицу: «Поддерживай дружбу с демонами; давай им твое имущество, твою кровь и служи им, и ты можешь не беспокоиться о Боге – Он ведь не будет причинять тебе зла», – мы находим, что он только последователен в своей вере и почтителен к Господу; его логика здрава и рациональна; он уважает Бога слишком глубоко, чтобы допустить, что Тот, кто сотворил Вселенную и ее законы, способен причинять вред ему, бедному атому; ну, а демоны вот тут; они несовершенны, и поэтому у него имеются основания бояться их.
Поэтому вера в дьявола в его различных превращениях может быть только заблуждением. Когда нам кажется, что мы видим и слышим и ощущаем его, то это весьма часто не что иное, как наша безнравственная, развращенная, загрязненная душа, которая видит, слышит и чувствует. Подобное привлекает подобное, как говорят; таким образом, в соответствии с настроением, в котором наша астральная форма выходит из тела во время сна и в соответствии с нашими ежедневными занятиями, которые в значительной степени отпечатываются на пластической капсуле, называемой человеческой душой, последняя привлекает в свое окружение духовные существа, близкие себе по духу. В этом причина того, почему некоторые сны и видения бывают чистыми и прекрасными, а другие – дьявольскими и непристойными. Человек просыпается и либо спешит в исповедальню, либо хохочет над своим сном. В первом случае ему обещают, в конечном счете, спасение ценою нескольких индульгенций (которые он должен купить у церкви) и, может быть, чуточку чистилища или даже ада. Какое это имеет значение? Разве ему не обеспечена вечная жизнь и бессмертие, что бы он ни делал? Это – дьявол. Прогнать его молитвенником, колокольчиком и кропилом со святою водой! Но «дьявол» снова возвращается, и часто верующий вынужден перестать верить в Бога, когда он ясно ощущает, что дьявол берет верх над его Творцом и Хозяином. Тогда он попадает в другую крайность. Он остается безразличным и отдается целиком дьяволу. Он умирает, и читатель уже узнал продолжение этого из предыдущей главы. Эта мысль прекрасно выражена доктором Эннемозером:
«Религия здесь [в Европе и Китае] не пустила таких глубоких корней, как у индусов, – говорит он, возражая против этого суеверия. – Дух греков и персов был более изменчивым… Философская идея о принципах добра и зла и о духовном мире… должна была способствовать традиции в создании видений с небесными или адскими образами, и с самыми страшными искажениями (distortions[823]), которые в Индии создавались гораздо проще более страстным фанатизмом; там провидец воспринимал посредством божественного света, здесь же он терялся во множестве внешних объектов, с которыми он смешивал себя, отождествляясь с ними. Конвульсии, сопровождавшиеся отсутствием сознания, ушедшего из тела в далекие страны, здесь были обычны, так как воображение было менее устойчиво и также менее духовно.
Внешние причины также различны; образ жизни, географическое положение, искусственные средства, вносящие различные видоизменения. Образ жизни в западных странах всегда был очень изменчив, а это нарушает и искажает работу чувств, и внешняя жизнь отражается на внутреннем мире сновидений. И духи поэтому бывают бесконечно разнообразны по виду и склоняют людей к удовлетворению своих страстей, показывая им способы, как это делать, вдаваясь даже в малейшие подробности, что гораздо ниже возвышенных натур индийских провидцев».
Пусть изучающий оккультные науки сделает свою натуру такой же чистой и свои мысли такими же возвышенными, как натура и мысли индийского провидца, и он сможет спать, не тревожимый никакими вампирами, инкубами и суккубами. Вокруг бесчувственного тела такого спящего бессмертный дух распространяет божественную силу, которая защитит от всякого дурного приближения, как если бы это была хрустальная стена.
«Haec murus aeneus esto: nil conscire sibi, nulla pallascere culpa».
Глава XIIIРеальности и иллюзии
Алхимик. Ты всегда говоришь загадками. Скажи мне, не ты ли тот источник, о котором Бернанд лорд Тревигана писал?
Меркурий. Я не тот источник, но я та вода. Источник заключает меня в себе.
Все, чему мы обучаем, сводится к следующему: познать тайны человеческого организма; выяснить, почему части окостеневают и кровь застаивается, и применить постоянную профилактику. Это не магия, это искусство медицины, правильно воспринятое.
Смотри-ка, воин! Алый крест стоит
Над склепом, где мертвец лежит;
Внутри его чудесный свет мерцает,
И духов ночи от могилы отгоняет.
Лампада эта будет тлеть всегда
До дней грядущих Страшного суда.
……………………………………………………
Неугасим огонь небесный вечный!
Существуют люди, чьи умы были бы неспособны оценить интеллектуальное величие древних даже в физической науке и даже если бы им довелось стать свидетелями наиболее полной демонстрации их глубокой учености и достижений. Несмотря на уроки осторожности, неоднократно преподанные им неожиданными открытиями, они все еще продолжают выполнять свой старый план отрицания и, что еще хуже, высмеивают то, что они не могут ни доказать, ни опровергнуть. Так, например, они относятся с презрением к идее талисманов, считая, что они не оказывают никакого влияния. Что семь духов Апокалипсиса имеют непосредственное отношение к семи оккультным силам в природе – их слабым умам кажется непостижимым и абсурдным; и одна лишь мысль о том, что маг посредством определенных каббалистических церемоний может творить чудеса, вызывает у них припадки смеха. Воспринимая только геометрическую фигуру, нанесенную на бумагу, кусочек металла или другого вещества, они не могут представить себе, как разумное существо может приписать и тому и другому какую-либо оккультную мощь. Но те, кто приложили старания, чтобы осведомиться, знают, что древние сделали великие открытия как в психологии, так и в физике и что их исследования оставили мало секретов для дальнейших открытий.
Разумное объяснение талисманов
Что касается нас, то, когда мы понимаем, что пентакль есть синтетическая фигура, которая выражает в конкретной форме глубокую истину природы, мы не можем усмотреть в нем что-либо более смешное, чем в фигурах Евклида, и ничего наполовину такого смешного, как символы в современной работе по химии. Что может показаться непосвященному читателю более абсурдным, чем символ Na2CO3 – означающий соду! И символ C2H6O, изображающий алкоголь! Как забавно, что алхимикам пришлось выразить свой Азот, или творящий принцип природы (астральный свет), посредством символа, который охватывает три вещи: 1. Божественная гипотеза; 2. Философский синтез; 3. Физический синтез – так сказать, вера, идея и сила. Но совершенно естественно, что современный химик, который хочет показать ученикам в своей лаборатории реакцию углекислой соды и винного камня, прибегает к такому символу:
(Na2CO3+2HKC4H4O6+Ag) = (2NaKC