яли собою богатейшие империи, какие когда-либо видел мир. Говорят, что под поверхностью пустыни лежат такие богатства, заключающиеся в золоте, ювелирных изделиях, скульптуре, оружии, сосудах и всем, что относится к человеческой роскоши и изящным искусствам, что ни одна из ныне существующих столиц христианского мира таким не обладает. Гобийские, ужасающим ветром гонимые, пески регулярно движутся с востока на запад. Временами некоторые из этих скрытых сокровищ обнажаются, но ни один туземец не осмеливается прикоснуться к ним, ибо вся эта область находится под запретом мощных чар – смерть была бы наказанием за это. Бахти – уродливые, но верные гномы – охраняют сокрытые сокровища доисторических народов, дожидаясь того дня, когда вращение циклических периодов снова раскроет людям их историю в назидание человечеству.
Согласно местным преданиям, гробница Чингисхана все еще существует у озера Табасун Нор. В ней, как бы уснувший, лежит монгольский Александр. После еще трех веков он проснется и снова поведет свой народ к новым победам и к другому пожинанию славы. Хотя это пророческое предание будет встречено с большим недоверием, мы можем подтвердить как факт, что сама гробница не выдумка и что ее поразительное богатство не преувеличение.
Область гобийской глухомани, фактически вся площадь независимой Татарии и Тибета, ревниво охраняется от иностранного вторжения. Те, кому разрешается пересекать ее, находятся под особым наблюдением и водительством агентов, назначаемых высшими властями, и они не должны сообщать внешнему миру никакой информации о местах и лицах. Если бы не было этого ограничения, то даже мы могли бы дать на этих страницах много сведений об исследованиях, открытиях и приключениях, которые читались бы с интересом. Рано или поздно настанет время, когда страшные пески пустыни выдадут свои давным-давно захороненные тайны, и тогда наше современное тщеславие испытает неожиданное унижение. «Люди страны Пашай,[1037] – говорит Марко Поло, отважный путешественник XIII века, – являются великими адептами в колдовстве и в дьявольских искусствах».
И его ученый редактор добавляет: «Этот Пашай, или Удиана, была родиной Падма Самбхавы, одного из главных апостолов ламаизма, то есть тибетского буддизма, и великого мастера чарований. Доктрины Шакья, когда они были преобладающими в старину, вероятно, носили сильные следы шиваистской магии, и тибетцы рассматривают эту местность как классическую землю колдовства и чарований».
«Старина» точно такая же, как и «новые времена», – ничто не изменилось в отношении пользования магией, за исключением того, что это пользование стало еще более эзотеричным и засекреченным по мере возрастания любопытства различных путешественников. Хуан-Цзан, благочестивый и храбрый человек, говорит о тамошних обитателях: «Эти люди… любят учение, но не отдаются ему с увлечением. Наука магических формул стала для них регулярным профессиональным делом».[1038]
Мы не будем опровергать сказанного преподобным китайским паломником по этому поводу и охотно допускаем, что в седьмом веке некоторые люди превратили магию в «доходное дело»; точно так же поступают некоторые люди и теперь, но так не поступают истинные адепты. И Хуан-Цзан, благочестивый отважный человек, рисковавший сотню раз своей жизнью, чтобы приобщиться к блаженству узреть тень Будды в Пешаверской пещере, не стал бы обвинять святых лам и обезьянничающих тауматургов, что они, демонстрируя магию путешественникам, превратили ее в «доходную профессию». Наверное, Хуан-Цзан ни на минуту не забывал приказа Будды, заключающегося в его ответе царю Прасенагиту, своему покровителю, который посетил его, чтобы требовать совершения чудес.
«Великий царь, – сказал Гаутама, – я не преподаю закона моим ученикам, говоря им, – “идите, вы, святые, и совершайте, пользуясь нашими сверхъестественными силами, перед брахманами и домохозяевами чудеса, превосходящие все, что какой-либо человек может совершить”. Я говорю им, когда учу закону – “живите, вы, святые, скрывая свои добрые деяния и обнажая ваши грехи”».
Тибетские и китайские легенды
Пораженный повествованиями о магических проявлениях, засвидетельствованных и записанных путешественниками всех веков, посетившими Татарию и Тибет, полковник Йул приходит к заключению, что обитатели тех стран, должно быть, имеют «в своем распоряжении всю целиком энциклопедию современных «спиритуалистов». Дахолд в числе их волшебств упоминает умение вызывать появление в воздухе фигур Лао-цзы и их божеств, а также умение заставить карандаш писать ответы на вопросы без прикосновения [к нему] рук».[1039]
Первое – вызывание фигур – относится к религиозным мистериям их святилищ; если такие вызывания совершаются с корыстолюбивыми целями, то они считаются колдовством, некромантией и строго запрещаются. Второе искусство – способность карандаша писать без прикосновения рук – было известно и практиковалось в Китае и в других странах за многие века до христианской эры. Это является азбукой магии в тех странах.
Когда Хуан-Цзан захотел поклониться тени Будды, то он не прибегал к услугам «профессиональных магов», но обратился к силе вызывания своей собственной души, к мощи молитвы, веры и созерцания. Все было мрачно и тоскливо у пещеры, где, как уверяли, чудесное явление иногда происходило. Хуан-Цзан вошел в пещеру и начал творить свои молитвы. Он совершил сотню обращений, но ничего не увидел и не услышал. Тогда, считая себя слишком грешным, он пришел в отчаяние и горько плакал. Но когда он уже стал терять всякую надежду, он заметил на восточной стене слабый свет, но он исчез. Он возобновил свои молитвы, на этот раз уже полный надежд, и опять увидел свет, который то вспыхивал, то опять исчезал. После этого он дал себе торжественный обет: не уходить из пещеры до тех пор, пока не испытает восторга лицезрения тени «почитаемого в веках». После этого ему пришлось ждать дольше прежнего, так как только после 200 молитв темная пещера вдруг залилась светом, и тень Будды сияющего белого цвета величественно поднялась на стене, точно сразу разорвались облака, дав место дивному изображению «Горнего Света». Хуан-Цзан весь погрузился в созерцание дивного явления и не мог отвести своего взора от возвышенного и несравненного видения. В своем дневнике «Си-ю-цзи» он добавляет, что это возможно лишь тогда, когда человек молится с искренней верой и получает свыше сокровенное воздействие, – лишь тогда можно видеть эту тень ясно, но нельзя насладиться этим лицезрением столько, сколько хотелось бы.[1040]
Те, кто с такой легкостью обвиняют китайцев в безрелигиозности, хорошо сделают, если прочтут работу Скотта «Очерки по буддизму в Китае и в Верхней Азии».[1041]
«В годы Юан-йеу Суна (1086–1093) одна благочестивая матрона со своими двумя прислужницами всецело жили жизнью, устремленной к Царству Света. Однажды одна из этих девушек-прислужниц сказала другой: «Сегодня ночью я перейду в Тонкий мир, в царство Амиты (Будды)». В ту же ночь бальзамический аромат заполнил весь дом, и девушка умерла без всякой предшествующей болезни. На другой день оставшаяся в живых прислужница сказала своей госпоже: «Вчерашней ночью моя покойная подруга приснилась мне во сне и сказала: благодаря упорным мольбам моей дорогой хозяйки, я стала обитательницей Рая, и мое блаженство невыразимо словами». Хозяйка ответила: «Если она и мне покажется, тогда я поверю всему, что ты говоришь». В следующую ночь умершая действительно показалась ей. Хозяйка спросила ее: «Нельзя ли мне заодно самой посетить царство Света?» – «Да, – ответила благословенная душа, – тебе только придется последовать за своей прислужницей». Госпожа последовала за ней (во сне) и вскоре увидела озеро неизмеримых размеров, все покрытое неисчислимым количеством красных и белых лотосов различных размеров; некоторые цвели, некоторые увядали. Она спросила, что бы могли означать эти цветы? Девушка ответила: «Они все – человеческие существа на земле, чьи мысли обращены к Царству Света. Самое первое устремление к царству Амиты порождает цветок на Небесном озере; и по мере того, как подвигается вперед человек по пути самоусовершенствования, представляющий его цветок на озере ежедневно прибавляется в росте и становится все более прекрасным; в противном же случае он теряет свою красоту и увядает».[1042] Матрона пожелала узнать имя одного светозарного, который покоился на одном из цветков, одетый в развевающееся одеяние с чудесными переливами света. Ее прежняя прислужница ответила: «Это Ян-цзи». Затем она спросила имя другого и получила ответ: «Это Маху». Тогда госпожа сказала: «Какое место займу я, когда перейду сюда после смерти?» Тогда Благословенная Душа повела ее немного дальше и показала ей холм, который блистал золотом и лазурью. «Вот, – сказала она, – ваше будущее обиталище. Вы будете принадлежать к первому классу благословенных». Когда матрона проснулась, она послала узнать про Ян-цзи и Маху. Первый уже умер, а второй был жив и здоров. И таким образом эта госпожа поняла, что душа человека, который продвигается вперед к святости и никогда не отступает назад, может уже быть обитательницей Царства Света, хотя тело все еще пребывает в этом преходящем мире».
В том же самом очерке приводится другое китайское повествование на ту же тему:
«Я знал человека, – говорит автор, – который в течение своей жизни убил многих живых существ, и, наконец, сам получил апоплексический удар. Горести, предстоящие его душе, отягощенной грехами, печалили меня до глубины сердца. Я посещал его и уговаривал его взывать к Амите, но он упорно отказывался. Болезнь затемняла его понимание; вследствие своих злодеяний он ожесточился. Что предстоит этому человеку, когда глаза его закроются? В этой жизни ночь следует за днем и зима следует за летом – об этом знают все. Но что за жизнью следует смерть – никто не хочет подумать. О, какая это слепота! Какая черствость!» (с. 93).