Несовершенство современных научных исследований проявляется в том факте, что в то время, как мы имеем названия для наиболее незначительных частиц минералов, растений, животных и человека, – наимудрейший из наших учителей не в состоянии сказать нам ничего определенного о той жизненной силе, которая производит изменения в этих царствах природы. Нет необходимости приводить другие подтверждения к сказанному, чем те, которые высказаны самими высшими авторитетами науки.
Немало требуется мужества человеку, занимающему видное положение в мире науки, чтобы справедливо воздать должное достижениям древних перед лицом широкой публики, которой не хочется ничего другого, как их унижения. Когда мы встречаемся с подобным случаем, мы с радостью кладем лавровый венок к ногам такого отважного и честного ученого. Такими являются профессор Джовитт, глава Болиолского колледжа, и профессор Региус из Оксфордского университета, знаток греческого языка, который в своем переводе трудов Платона, говоря о «физической философии древних в целом», отдает ей справедливость:
1. «…идея существования звездных туманностей была получена от физиков древности». Поэтому ее нельзя обосновывать на телескопических открытиях Гершеля, как это делает Дрейпер.[488]2. «Что животные развились из переселившихся на сушу лягушек, а человек развился из животного – этого мнения придерживался Анаксимен в шестом веке до Р. X.». Профессор мог бы к этому добавить, что эта теория существовала за несколько тысяч лет до Анаксимена; что она пользовалась признанием среди халдейцев и что дарвинская теория эволюции и обезьянья теория имеют допотопное происхождение. 3. «…даже Филолай и ранние пифагорейцы верили, что Земля – это небесное тело, вращающееся в Космосе как и другие звезды».[489] Таким образом Галилей – изучая некоторые фрагменты Пифагора, которые, как доказывает Рюхлин, должны были еще существовать в дни флорентийского математика,[490] и, кроме того, будучи знаком с доктринами старых философов, – только снова подтвердил доктрину, которая преобладала в Индии в отдаленнейшей древности. 4. Древние «…думали, что у растений имеется пол так же, как у животных». Таким образом нашим современным естествоиспытателям пришлось только следовать по стопам своих предшественников. 5. «…музыкальные ноты зависят от относительной длины и натяжения струны, которая их испускает, и они измеряются числом». 6. «…математические законы царствуют во всем мире, и даже качественные различия имеют происхождение в числах»; и 7. «…уничтожение материи ими отрицалось, и они признавали только трансформацию».[491] «Хотя одно из этих открытий можно бы и приписать удачной догадке, – добавляет Джовитт, – все же их едва ли можно приписать просто совпадениям».[492]
Короче говоря, философия Платона представляла единую последовательную систему; она охватывает эволюцию миров и видов, корреляцию и сохранение энергий, трансмутацию материальной формы, неуничтожаемость материи и духа. Их положение в последнем случае далеко опередило нашу современную науку; и свод этой философской системы был закреплен совершенным и нерушимым краеугольным камнем. Если наука в последнее время сделала такие огромные шаги вперед, если наши знания законов природы гораздо выше знаний древних, то почему наши вопросы и поиски, касающиеся природы и источника жизни, остаются без ответа? Если современная лаборатория настолько богаче плодами своих исследований по сравнению с лабораторией древних, то почему так получается, что, куда бы мы ни шагнули, мы попадаем на тропинку, протоптанную задолго до христианской эры? Почему так происходит, что наиболее прогрессивная точка зрения, когда она нами достигнута, дает нам только возможность увидеть в туманной дали на горной тропе к знанию увековеченные доказательства, которые более ранние исследователи оставили как знаки, что они там были и занимали то место?
Если уж современные мастера настолько опередили древних, то почему они не могут восстановить для нас утерянные умения, которыми обладали наши послепотопные прадеды? Почему они не дают нам неблекнущих красок Луксора – пурпура тирианцев, яркого вермильона и ослепительной сини, которыми украшены стены этого места и которые сегодня так же ярки и свежи, как в день их нанесения; неразрушающегося цемента пирамид и древних акведуков; дамасского лезвия, которое можно было скрутить в ножнах наподобие штопора и при этом не сломать; великолепных, ни с чем не сравнимых оттенков цветного стекла, которое находят среди песков древних руин и в оконных перекладинах древних соборов; и секрета подлинного ковкого[493] стекла? И если химия почти неспособна состязаться по некоторым искусствам даже с ранним Средневековьем, зачем тогда хвастать достижениями, которые, по всей вероятности, были хорошо известны тысячи лет тому назад? Чем дальше развиваются археология и филология, тем сильнее уязвляют нашу гордость открытия, которые они ежедневно совершают, и тем больше славных свидетельств они приносят в пользу тех, кто в силу своей отдаленности во времени считались невежами, погрязшими в трясине суеверия.
Почему мы забываем, что за много веков до того, как корабли предприимчивого генуэзца разрезали западные воды, финикийские корабли уже совершали кругосветные плавания и распространяли цивилизацию в областях, ныне уже превратившихся в молчаливые пустыни? Какой археолог осмелится утверждать, что та же самая рука, которая возводила египетские пирамиды, Карнак и тысячи нынешних руин, в забвении рассыпающихся в пыль, не воздвигла монументальный Ангкор-Ват Камбоджи? Или не начертала иероглифы на обелисках и дверях покинутой индейской деревни, недавно открытой в Британской Колумбии лордом Даферином, а также знаки на руинах Паленке, Ушмаля и Центральной Америки? Разве реликвии, которые мы храним в наших музеях, – последние памятники давно «утерянных искусств» – не свидетельствуют громогласно в пользу древней цивилизации? И разве они все не доказывают снова и снова, что исчезнувшие народы и континенты похоронили вместе с собою также свои науки и искусства, которых не смогли воскресить ни первый тигель, раскаленный в средневековом монастыре, ни последний, треснувший в лаборатории современного химика, – и не воскресят, по крайней мере в нынешнем веке.
«У них были некоторые познания по оптике, – великодушно допускает профессор Дрейпер по отношению к древним (другие даже и эту малость отрицают). – Выпуклые линзы, обнаруженные в Нимруде, являются доказательством того, что они были знакомы с увеличительными инструментами».[494]
В самом деле? Если бы это так не было – все классические писатели оказались бы лжецами. Ибо Цицерон нам говорит, что он видел всю «Илиаду» написанной на коже такого миниатюрного размера, что ее в скатанном виде можно было поместить в ореховую скорлупу; а Плиний утверждает, что у Нерона было кольцо со вделанным в него стеклом, через которое он издали наблюдал бои гладиаторов. Истинно, когда нам говорят, что Мауриций с помощью инструмента, называемого наускопит, мог с мыса Сицилии наблюдать через море берег Африки, – мы должны или думать, что все исторические свидетели солгали, или допустить, что древние были более, чем поверхностно знакомы с оптикой и увеличительными стеклами. Уэндэлл Филлипс сообщает, что у него есть друг, который является обладателем чрезвычайно интересного кольца
«приблизительно три четверти дюйма в диаметре, и на нем обнаружена фигура бога Геркулеса. С помощью увеличительных стекол вы можете различить переплетающиеся мускулы и сосчитать каждый отдельный волосок на бровях… Раулинсон[495] привез домой камень около 20 дюймов в длину и 10 в ширину, на котором изложен целый трактат по математике. Без увеличительных стекол он совершенно не поддается чтению… В музее доктора Эбботта имеется кольцо Хеопса, которое Бунзен относит к 500 году до Р. X. Печатка на кольце размером в четверть доллара, а гравировка на ней невидима невооруженному глазу без помощи увеличительных стекол… В Парме вам покажут драгоценный камень, который когда-то носил на своем пальце Микеланджело; гравировка на нем двухтысячелетней давности и изображает фигуры семи женщин. Вам нужно иметь сильные увеличительные стекла, чтобы быть в состоянии их разглядеть… Таким образом, – добавляет ученый лектор, – микроскоп, вместо того чтобы считаться изобретением нашего времени, находит своих братьев в Пятикнижии Моисея – и это старшие братья».
Вышеприведенные факты, кажется, не свидетельствуют о том, что древние обладали лишь «некоторыми сведениями по оптике». Поэтому, совершенно не соглашаясь с этим и в особенности с профессором Фиске по поводу его критики трудов профессора Дрейпера «История конфликта между религией и наукой» и его «Незримого мира», мы находим в прекрасных трудах профессора Дрейпера, как критика истории, только один-единственный недостаток – он иногда злоупотребляет своими собственными «оптическими инструментами» с целью преувеличения атеизма пифагорейца Бруно, он рассматривает его через выпуклые линзы; когда же он говорит о познаниях древних, он, очевидно, смотрит через вогнутые линзы.
Древность теории корреляции сил
Можно просто восторгаться, прослеживая в различных современных трудах как набожных христиан, так и скептиков – хотя и очень ученых людей – как осторожно они проводят демаркационную линию между тем, в чем мы должны и в чем не должны верить древним авторам. Никакое доверие им не допускается без того, чтобы оно не сопровождалось определительным предостережением. Если Страбон говорит нам, что Древняя Ниневия была 47 миль по периферии, и его свидетельство принимается как достоверное, то почему должно восприниматься по-другому свидетельство Страбона об исполнении пророчеств Сивилл? Где здравый смысл, когда Геродота называют «Отцом истории», а затем тут же, не переведя дыхания, обвиняют его в глупой тарабарщине, как только он начинает повествовать об изумительных явлениях, которым он был очевидцем? В конце концов, возможно, что такая осторожность сейчас нужна более, чем когда-либо, так как наша эпоха окрещена «Веком Открытий». Разочарование может оказаться слишком жестоким для Европы. Порох, который долгое время считали изобретением Бэкона и Шварца, объявлен теперь в школьных учебниках изобретением китайцев, которые применяли его для сровнения холмов и взрывания скал за много веков до нашей эры.