Христа называют «Солнцем Праведности», «Гелиосом Справедливости», просто поправляя древние языческие аллегории; и все же заставить их служить для такой роли не менее кощунственно со стороны людей, которые претендуют на описания подлинного эпизода земного странствия своего Бога!
Более чем за четверть века до рождения Иисуса Аристофан уже написал свою бессмертную пародию на «Сошествие в Ад» Геракла[1097]. Хор «благословенных посвященных, елисейские поля, прибытие Вакха (который есть Иакхос – Иахо – и Саваоф) с Гераклом, прием их с зажженными факелами, эмблемами новой жизни и ВОСКРЕСЕНИЯ из тьмы, от смерти в вечную ЖИЗНЬ – ничто из того, что мы находим в «Евангелии от Никодима», не отсутствует в этой поэме:
«Смотри, горящие факелы… ибо ты приходишь,
Потрясая ими в твоей руке, Иакхе,
Светящаяся звезда ночного обряда![1098]»
Но христиане принимают эти посмертные приключения своего бога, состряпанные по приключениям его языческих предшественников и высмеянные Аристофаном за четыре века до нашей эры, – буквально! Нелепости Никодима читались в церквях, так же как и нелепости «Пастыря Гермия». Ириней цитирует последнее, именуя его «Священным Писанием» и боговдохновенным «откровением»; Иероним и Евсевий оба настаивают, чтобы это читалось публично в церквях, а Афанасий говорит, что отцы «постановили читать его для утверждения веры и набожности». Но затем появляется обратная сторона блестящей медали, чтобы еще раз доказать, сколь устойчивы и достоверны суждения прочнейших столпов непогрешимой церкви. Иероним, одобряющий эту книгу в своем каталоге церковных писателей, в своих более поздних комментариях называет ее «апокрифической и глупой»! Тертуллиан, не находя достаточной похвалы для «Пастыря Гермия», пока он был католиком, – «стал поносить его, когда стал монтанистом»[1099].
Глава XIII начинается с повествования, рассказываемого двумя воскресшими из мертвых духами Харином и Лентием, сыновьями того Симеона, который в «Евангелии от Луки» [II, 25–32] берет младенца Иисуса на руки и славит Бога, говоря:
«Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое»[1100].
Эти два духа поднялись со своих холодных могил с целью оповестить «тайны», увиденные ими после смерти в аду. Они получили возможность совершить это только в силу настойчивой молитвы Ханана и Каиафы, Никодима (автора), Иосифа (Аримафейского) и Гамалиила, которые умоляли их раскрыть им эти великие тайны. Однако Ханан и Каиафа, которые приводят этих духов в синагогу в Иерусалиме, прибегают к предосторожности и заставляют этих двух воскрешенных мужей, которые были мертвы и похоронены в течение ряда лет, поклясться на «Книге Закона» «Богом Адонаем и Богом Израиля», что они будут говорить только правду. Поэтому, совершив крестное знамение над своими языками[1101], они требуют бумаги, чтобы записать свои показания [XII, 21–25]. Они свидетельствуют, как «находясь в глубине ада, в черноте тьмы», они вдруг увидели «сильный пурпуровый свет, освещающий это место». После этого Адам вместе с патриархами и пророками начали радоваться, а Исаия немедленно хвастанул, что он все это предсказал. Пока все это происходило, пришел Симеон, их отец, и объявил, что «ребенок, которого он держал на руках в храме, теперь идет сюда, чтобы освободить их».
После того как Симеон передал свое сообщение этой избранной компании в аду, «появился некто наподобие маленького отшельника (?), оказавшийся Иоанном Крестителем». Идея поучительная и показывает, что даже «Предтеча» и «Пророк Всевышнего» не избежал высушивания в аду до очень маленьких размеров, что, конечно, не могло не отразиться на его мозгах и памяти. Забывая, что [Матфей, XI] он проявил самые явные сомнения по поводу мессианства Иисуса, Иоанн Креститель тоже претендует на право быть признанным в качестве пророка.
«И я, Иоанн, – говорит он, – когда увидел идущего ко мне Иисуса, движимый Святым Духом, я сказал: “Узри Агнца Божьего, который уносит грехи мира”… И я крестил его… и видел, как Святой Дух спустился на него и сказал: “Се Сын мой возлюбленный”, и т. д.»
И подумать только, что его потомки и последователи, подобно мандеянам Басры, совершенно отвергают эти слова!
Затем Адам, действуя так, как будто бы его правдивость в этой «нечестивой компании» может быть подвергнута сомнению, зовет своего сына Сифа и хочет, чтобы тот объявил его сыновьям, патриархам и пророкам то, что архангел Михаил сказал ему у ворот Рая, когда он, Адам, послал Сифа «упросить Бога, чтобы он помазал» его голову, когда Адам был болен [XIV, 2]. И Сиф рассказывает им, что когда он молился у ворот Рая, Михаил не советовал ему просить у Бога «масла древа милосердия, чем мазать отца Адама от его головной боли, так как ты никак не можешь его достать до ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ и времен, а именно, до тех пор, пока не пройдет 5500 лет».
Этот небольшой отрывок частной болтовни между Михаилом и Сетом, очевидно, был вставлен в интересах патриотической хронологии; и с целью еще теснее увязать мессианство с Иисусом, опираясь на авторитет признанного и боговдохновенного Евангелия. Отцы первых веков совершили непоправимую ошибку, уничтожая хрупкие изображения и смертных язычников в предпочтение памятникам египетской древности. Они тем более стали дороги для археологии и современной науки, поскольку обнаружилось, что они доказывают, что царь Менес и его зодчие процветали между четырьмя и пятью тысячами лет до того, как «Отец Адам» и Вселенная, согласно библейской хронологии, были созданы «из ничего»[1102].
«В то время как все святые возрадовались, Сатана, князь и руководитель смерти, говорит Князю Ада: “Приготовься к приему самого Иисуса из Назарета, который хвастался, что он Сын Бога, и все же был человеком, испугавшимся смерти и сказавшим: “Душа моя полна печали, даже до смерти”» [XV, 1, 2].
Среди писателей греческого духовенства существует предание, что «еретики» (возможно, Цельс) едко насмехались над христианами по поводу этого щекотливого пункта. Они утверждали, что если Иисус не был бы простым смертным, которого часто покидал Дух Христоса, то он не жаловался бы в таких выражениях, какие ему приписываются; также он не воскликнул бы громким голосом: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» На это возражение в «Евангелии от Никодима» дан очень искусный ответ, и именно «Князь Ада» улаживает это затруднение.
Он начинает спорить с Сатаной как истинный метафизик.
«Кто тот могущественный князь, – насмешливо осведомляется он, – кто такой могущественный и все же человек, боящийся смерти?.. Я подтверждаю тебе, что, когда он сказал, что он боится смерти, он замыслил обмануть тебя, и это было бы твоим несчастьем на веки вечные».
Ободрительно увидеть, как тесно автор этого Евангелия примыкает к тексту своего Нового Завета, и в особенности к четвертому евангелисту. Как ловко он подготавливает путь для «невинных» на вид вопросов и отвечает, подкрепляя наиболее сомнительные места четырех Евангелий – места, подвергавшиеся сомнению и перекрестным допросам в те дни тонкой софистики ученых-гностиков больше, чем теперь; это веская причина, почему церковным отцам следовало бы гораздо больше позаботиться о сожжении документов своих противников, чем об уничтожении самой их ереси. Последующее дает хороший пример. Диалог между Сатаной и полуобращенным Князем-метафизиком подземного мира продолжается.
«Кто же тогда этот Иисус из Назарета, – наивно спрашивает князь, – если своим словом, без молитвы Богу, отнял у меня умершего?» (XV, 16).
«Возможно, – отвечает Сатана с невинностью иезуита, – что это тот же самый, который отнял у меня ЛАЗАРЯ, после того как он уже четыре дня был мертв, и вонял и гнил?.. Это та же самая личность – Иисус из Назарета… Я заклинаю тебя силами, которые принадлежат тебе и мне, не приводи его ко мне! – восклицает князь. – Ибо когда я услышал о силе его слова, я задрожал от страха и вся моя нечестивая компания встревожилась. И мы не были в состоянии удержать Лазаря, а он встряхнулся и со всеми признаками злобы ушел от нас; и сама земля, где мертвое тело Лазаря было заключено, сразу же вернула ему жизнь». «Да, – задумчиво добавляет Князь Ада, – я знаю теперь, что он есть Всемогущий Бог, который могущественен в своем царстве и могущественен в своей человеческой природе и который есть Спаситель человечества. Не приводи эту личность сюда, так как он освободит всех тех, кого я держу в плену неверия, и… поведет их к вечной жизни» [XV, 20].
На этом заканчивается посмертное показание этих двух духов. Харин (дух № 1) отдает то, что написал, Ханану, Каиафе и Гамалиилу, а Лентий (дух № 2) свое – Иосифу и Никодиму; покончив с этим делом, оба превращаются в «фигуры чрезвычайной белизны и больше их не было видно».
Чтобы показать в дальнейшем, что эти «духи» все время находились в строжайших «условиях проверки», как сказали бы современные спиритуалисты, – автор этого Евангелия добавляет: «Но что они написали, было