«Махандуу! – произнес голос, который, казалось, исходил из самых недр земли, на которой был простерт шаман. – Да будет вам мир… что бы вы хотели, чтобы я для вас сделал?»
Каким бы поразительным ни был этот факт, я была вполне подготовлена к нему, так как до этого видела, как другие шаманы проходят через подобные представления. «Кто бы ты ни был, – произнесла я ментально, – иди к К. и постарайся направить мысль этой особы сюда. Посмотри, что она делает, и скажи X, чем мы занимаемся и где находимся».
«Я уже там, – ответил тот же самый голос. – Старая кокона[1257] сидит в саду… она надевает очки и читает письмо».
«Содержание письма – поскорей!» – был мой торопливый приказ в то время, как я подыскивала записную книжку и карандаш. Содержание диктовалось медленно, как будто во время диктовки невидимое присутствие хотело дать мне больше времени для записи слов фонетически, так как я узнала валашский язык, но и только, ибо тем мое знание этого языка кончалось. Целая страница была заполнена таким образом.
«Смотри на запад, в сторону третьего кола юрты, – произнес татарин своим естественным голосом, хотя он звучал глухо и шел как бы издали. – Ее мысль здесь».
Затем судорожным рывком верхняя половина тела шамана, казалось, приподнялась и его голова тяжело упала на ноги автора, которые он обхватил обеими руками. Положение становилось все менее и менее привлекательным, но любопытство оказалось хорошим союзником храбрости. В западном углу стояла, как живая, но трепещущая, неустойчивая, туманная фигура дорогой мне давней подруги, румынской леди из Валахии, мистика по своим склонностям, но совершенно неверующей в такого рода оккультные феномены.
«Ее мысль здесь, но ее тело лежит без сознания. Мы не могли доставить ее сюда иначе», – сказал голос.
Мы обратились к этому привидению и умоляли ответить, но все понапрасну. Черты лица двигались, фигура жестикулировала как бы в страхе и агонии, но ни один звук не слетел с призрачных уст; только мне казалось – возможно, это была моя собственная фантазия, – что как будто откуда-то издалека ко мне донеслись румынские слова: «Non se pуte» (этого невозможно сделать).
В течение более чем двух часов мне были даны наиболее обстоятельные, недвусмысленные доказательства того, что астральная душа шамана путешествовала по велению моих не высказанных словами желаний. Десять месяцев спустя я получила письмо от моей валахской подруги в ответ на свое, в которое я вложила страницу из своей записной книжки, осведомляясь у нее, что она делала в тот день и описывая при этом полностью всю сцену. Она писала, что в то утро[1258] сидела в саду, прозаически занятая варкой варенья; письмо, посланное ей, было копией, слово в слово, с письма, полученного ею от брата; и тут же сразу – вследствие жары, как она думала, – она упала в обморок и четко запомнила, что она видела во сне автора этих строк в пустынной местности, которую она подробно описала, сидящей «в цыганской палатке», как она выразилась. «Поэтому, – добавила она, – я больше сомневаться не могу».
Но мой эксперимент получил еще более убедительные доказательства. Я направила внутреннее ego шамана к тому самому другу, который уже был упомянут в настоящей главе, катчи (Kutchi) из Лхасы, который постоянно путешествует в Британскую Индию и обратно. Мы знаем, что он был оповещен о нашем критическом положении в пустыне, так как спустя несколько часов пришла помощь, и мы были спасены отрядом из двадцати пяти всадников, которые были направлены их главою, чтобы отыскать нас в том месте, где мы находились, которого ни один человек, обладающий обычными способностями, не мог бы узнать. Главою этого эскорта был шаберон, Адепт, которого мы ни до, ни после этого никогда не видели, ибо он никогда не покидал своего soumay (ламасерия), и туда нам доступа не было. Но он был личный друг катчи.
Разумеется, вышесказанное не вызовет у обычного читателя ничего другого, кроме недоверия. Но мы пишем для тех, кто поверит; кто, подобно автору, понимает и знает неограниченные силы и возможности человеческой астральной души. В этом случае мы охотно верим, даже знаем, что «духовный двойник» шамана не действовал в одиночку, так как он был не адептом, а просто медиумом. По его собственному излюбленному выражению, как только он положил камень в рот, «появился его отец, вытащил его из кожи и брал его всюду, куда бы он ни захотел», и по его приказу.
Тот, кому приходилось видеть только химические, оптические, механические и совершаемые ловкостью рук трюки европейских фокусников, просто не готов к тому, чтобы без удивления смотреть на представления под открытым небом, без всякой подготовки, индусских фокусников, не говоря уже о факирах. Мы не говорим о показе обманчивого проворства рук, ибо в этом отношении Хоудин* и другие [иллюзионисты] намного превосходят их; также мы не будем касаться случаев, допускающих сообщничество, либо предусмотренное, либо иначе. Бесспорно, что неопытные путешественники, в особенности люди с воображением, преувеличивают чрезмерно. Но наше замечание относится к тому классу феноменов, который невозможно объяснить никакими общеизвестными гипотезами.
«Я видел, – рассказывает один джентльмен, живший в Индии, – как человек бросил в воздух ряд шаров, пронумерованных последовательно от единицы и далее. Когда каждый из них улетал вверх, – что они поднимались вверх, тут не было никакого обмана, – можно было ясно видеть, как он становился все меньше и меньше, пока не исчезал окончательно. Когда все они – двадцать или более – были в воздухе, фокусник любезно спросил, который шар мы хотели бы увидеть, и после этого выкрикивал: “№ 1”, “№ 15” и так далее, в соответствии с желанием зрителей, и после этого названный шар с большой силой откуда-то издалека падал у его ног…
Эти люди очень скромно одеты и, несомненно, не имеют никакой аппаратуры. Затем я видел, как они проглатывали три различного цвета порошка, а потом, откинув назад голову, запивали их водой по туземной манере – длинной струей из «лотах», или медного котла, который они держали на вытянутую руку от рта, и продолжали пить, пока вздувшееся тело не в состоянии было принять ни капли и вода не проливалась с уст. Затем эти люди, после того, как струею выпускали эту воду обратно, выплевывали на чистый кусок бумаги эти три порошка сухими и неперемешанными»[1259].
В восточной части Турции и Персии с незапамятных времен обитают воинственные племена Курдистана. Этот народ, будучи чисто индоевропейского происхождения без капли примеси семитской крови (хотя некоторые этнологи, кажется, думают иначе), несмотря на свои разбойничьи наклонности, объединяет в себе мистицизм индусов и практику ассиро-халдейских магов, обширными областями территории которых они завладели и не отдадут их ни в угоду туркам, ни в угоду даже всей Европе[1260]. Номинально они магометане секты Омара, но их обряды и верования чисто магические и магианские. Даже те, кто называется христианами-несторианцами, являются христианами только по названию. Калдани, которых насчитывается почти 100 000 человек, вместе со своими двумя патриархами, несомненно, скорее манихейцы, нежели несторианцы. Многие из них – езиды.
Одно из этих племен отмечено своим расположением к культу огня. При восходе и заходе солнца всадники слезают с коней и, повернувшись к солнцу, бормочут молитву; а при каждом новолунии совершают таинственные обряды, длящиеся всю ночь. Для этой цели у них поставлена особая палатка, и ее толстая, черная, шерстяная материя украшена вещими знаками ярко-красного и желтого цветов. В центре помещается что-то вроде алтаря, охваченного тремя медными обручами, к которым подвешены многочисленные кольца на веревках из верблюжьей шерсти, которые каждый поклоняющийся во время церемонии держит правой рукой. На алтаре горит любопытная старинная серебряная лампа, – реликвия, найденная, возможно, в развалинах Персеполиса[1261]. Эта лампа с тремя фитилями представляет собою продолговатую чашку с ручкой и, очевидно, принадлежит к классу египетских погребальных ламп, которые когда-то в изобилии были находимы в подземных пещерах Мемфиса, если мы можем верить Кирхеру[1262]. Она расширяется с конца к середине, и ее верхняя часть имеет форму сердца; щели для фитилей образуют треугольник, а центр ее покрыт опрокинутым гелиотропом, прикрепленным к изящно вырезанному стеблю, начинающемуся из ручки лампы. Это украшение ясно говорит о ее происхождении. Это был один из священных сосудов, употреблявшихся в культе солнца. Греки дали гелиотропу[1263] его имя из-за его странного свойства всегда наклоняться в сторону солнца. Маги древности пользовались этой лампой в своих поклонениях; и кто знает, не совершал ли Дарий эти таинственные обряды, озаряя ее тройным светом лицо царя-иерофанта.!
Мы упоминаем эту лампу потому, что с ней связана одна странная история. Что делают курды во время своих ночных обрядов поклонения луне, мы знаем только понаслышке, поскольку они это тщательно скрывают и ни один чужестранец не может быть допущен к этим церемониям. Но в каждом племени есть старик, иногда несколько, которые считаются «святыми», знающими прошлое и могущими раскрыть тайны будущего. Их очень уважают и обычно обращаются к ним за сведениями в случаях краж, убийств или опасности.
Путешествуя от одного племени к другому, мы провели некоторое время в компании этих курдов. Так как мы не собираемся писать автобиографию, то пропускаем все подробности, не имеющие непосредственного отношения к какому-либо оккультному факту, и даже из числа таковых упоминаем лишь несколько. Мы просто скажем, что [однажды] очень дорогое седло, ковер, два черкесских кинжала, богато оправленные и окованные золотом, были украдены из [нашей] палатки; курды во главе с вождем племени пришли к нам и поклялись, призывая Аллаха в свидетели, что этот вор не мог принадлежать к их племени. Мы поверили этому, так как это был беспрецедентный случай среди этих кочевых племен Азии, славившихся своим отношением к гостю как к чему-то священному, как и, однако, той легкостью, с какой они грабят и иногда убивают его, как только он переходит границы их