аула.
Один грузин, принадлежавший к нашему каравану, посоветовал обратиться за помощью к кудиану (колдуну) их племени. Это было устроено с большой секретностью и торжественностью, и наше собеседование было назначено на полночь, когда будет светить полная луна. В назначенный час нас провели [к нему] в палатку.
Большая дыра, или квадратная щель, была проделана в куполообразной крыше палатки, и через нее вертикально лились в палатку лунные лучи, смешиваясь с колеблющимся тройным пламенем небольшой лампы. После нескольких минут заклинаний, обращенных, как нам показалось, к луне, колдун, старик огромного роста, пирамидальный тюрбан которого касался потолка палатки, вынул круглое зеркало того рода, которые известны под названием «персидских зеркал». Отвинтив его крышку, он в течение более десяти минут дышал на зеркало, стирая влагу с его поверхности пучком трав и все время бормоча заклинания вполголоса. После каждого обтирания стекло становилось все более и более сверкающим, пока, наконец, не стало казаться, что его хрусталь начал излучать сверкающие фосфорические лучи по всем направлениям. Наконец эта операция была закончена; старик с зеркалом в руке стал бездвижным, словно статуя. «Смотри, ханум… смотри пристально», – шептал он, едва двигая губами. Тени и темные пятна начали собираться там, где за минуту до этого ничего не отражалось, кроме сияющего лика полной луны. Еще несколько секунд – и там показались хорошо знакомое седло, ковер и кинжалы, которые, казалось, поднимались как бы из глубины ясной воды, с каждым мгновением становясь все более четко очерченными. Потом появилась еще более темная тень, витающая над этими предметами, которая постепенно уплотнилась, и затем, видимая так же, как в меньшем конце телескопа, во весь рост появилась фигура мужчины, склонившегося над ними.
«Я знаю его! – воскликнула пишущая эти строки. – Это татарин, который приходил вчера вечером и предлагал продать своего мула».
Изображение исчезло как бы по мановению волшебной палочки. Старик утвердительно кивнул головой, но остался бездвижным. Затем он забормотал опять какие-то странные слова и вдруг запел. Мелодия была медленная и монотонная, но после того, как он пропел несколько строф на том же самом незнакомом языке, не меняя ни ритма, ни мелодии, он произнес речитативом на своем ломаном русском языке следующие слова: «Теперь, ханум, смотри хорошенько, поймаем мы его или нет – судьбу этого вора мы узнаем этой ночью», и так далее.
Те же самые тени начали сгущаться, и затем, почти без перехода, мы увидели этого человека лежащим на спине в луже крови поперек седла, и двух всадников вдалеке, удаляющихся полным галопом. Охваченная ужасом и отвращением при виде этой картины, я не хотела дальше смотреть. Старик, выйдя из палатки, позвал нескольких курдов, стоящих около нее, и, как казалось, давал им указания. Спустя две минуты дюжина всадников полным галопом помчалась с горного склона, на котором находился наш лагерь. Рано утром они возвратились с утерянными вещами. Все седло было покрыто свернувшейся кровью, и, разумеется, мы оставили его им. Они рассказали, что, приближаясь к беглецу, они увидели на гребне отдаленного холма двух удаляющихся всадников и, подъехав, нашли этого татарина-вора мертвым на украденных им вещах в точности так, как мы видели его в магическом зеркале. Он был убит двумя бандитами, и их несомненное намерение ограбить его было пресечено внезапным появлением отряда всадников, посланных старым кудианом.
Наиболее замечательные результаты достигаются восточными «мудрыми людьми» простым актом дыхания на человека, либо с доброй, либо со злой целью. Это чистый месмеризм; а среди персидских дервишей, которые этим занимаются, животный магнетизм усиливается магнетизмом стихий. Они думают, что если кто-либо стоит лицом против ветра, то он подвергает себя опасности; и многих из этих «сведущих» в оккультных делах невозможно уговорить пойти во время солнечного заката в направлении против ветра. Мы знавали одного старого перса из Баку[1264] на Каспийском море, который обладал наиболее незавидной репутацией умельца наводить чары с помощью ветра, который очень часто дует в том городе, как показывает само его персидское название[1265]. Если человеку, против которого возгорелся гнев этого старого черта, приходилось идти против этого ветра, то он [колдун] появлялся как бы по мановению волшебной палочки, быстро переходил через дорогу и дышал ему в лицо. С этого момента всякие несчастья преследовали последнего – он находился во власти чар «дурного глаза».
Колдовство иезуитского отца посредством дыхания
Применение человеческого дыхания колдунами в качестве дополнительного средства для достижения своих гнусных целей поразительно отображено в нескольких ужасных случаях, отмеченных во французских летописях – в особенности с несколькими католическими священниками. В сущности, этого вида колдовство было известно со времен глубочайшей древности. Император Константин (в уставе IV, «Code de Malef.», и так далее) предписал суровейшие наказания для тех, кто прибегает к колдовству, чтобы посягать на невинность и возбудить незаконную страсть. Августин («Cité de Dieu») предостерегает против него; Иероним, Григорий, Назианзен и многие другие церковные авторитеты осуждают это преступление, нередкое среди духовенства. Бафе (кн. V, т. 19, гл. 6) излагает дело кюре из Пейфана, который посредством колдовства обесчестил весьма уважаемую и добродетельную леди, свою прихожанку Дам дю Лье, за что был сожжен заживо парламентом Гренобля. В 1611 году священник по имени Гауфрид был сожжен парламентом Прованса за совращение в исповедальне кающейся Магдалины де ла Палю, путем дышания на нее, и погружения ее, таким образом, в состояние исступленной грешной любви к нему.
Вышеупомянутые случаи цитируются в официальном докладе по нашумевшему делу отца Жирара, иезуита-священника, пользовавшегося большим влиянием, которого в 1731 году судили перед парламентом Экса, Франция, за совращение своей прихожанки мадемуазель Катерины Кадье из Тулона и за другие возмутительные преступления, связанные с тем же. Обвинительный акт ставил ему в вину то, что преступление это было совершено с помощью колдовства. Мадемуазель Кадье была молодой девушкой, отличавшейся красотой, набожностью и образцовыми добродетелями. Ее внимание к своим религиозным обязанностям было исключительно строгим, и это послужило причиной ее несчастья. На нее пали взоры отца Жирара, и он начал интриговать с целью обесчестить ее. Завоевав своею напускной великой святостью доверие девушки и ее семьи, однажды он нашел предлог для того, чтобы направить на нее свое дыхание. Девушка сразу была охвачена сильной страстью к нему. Кроме того, у нее бывали экстатические видения религиозного характера, стигматы, или знаки крови «Страстей [Христовых]» и истерические конвульсии. Как только предоставилась долгожданная возможность уединиться с ней на исповедь, иезуит опять дышал на нее, и прежде чем бедная девушка успела опомниться, он свою цель осуществил. Софистикой и разжиганием ее религиозности он поддерживал эту противозаконную связь месяцами, причем девушка не подозревала, что тут что-то неладно. Наконец, однако, глаза ее открылись, родители были поставлены в известность, и священник был привлечен к суду. Приговор был вынесен 12 октября 1731 года. Из двадцати пяти судей двенадцать голосовали за то, чтобы сжечь его на костре. Общество Иисуса пустило в ход все силы, чтобы защитить преступного священника, и говорят, что было потрачено более миллиона франков, чтобы заткнуть рот свидетелям на суде. Факты эти, однако, были напечатаны в книге (в 5 томах большого печатного листа), ставшей теперь редкостью, под заглавием «Recueil Général des Pièces contenues au Procez du Père Jean-Baptiste Girard, Jesuite» и т. д.[1266]
Мы отметили то обстоятельство, что, хотя мадемуазель Кадье находилась под колдовским влиянием отца Жирара и имела с ним противозаконную связь, ее тело носило стигматы Страстей, то есть кровоточащие раны на лбу от тернового венца и от гвоздей на руках и на ногах, а также рану от копья на боку. Следует добавить, что такие же самые знаки видели на телах шести других исповедниц этого священника, а именно, у мадам Гийо, Гродье, Алманд, Батарель и Ребу. Фактически, стало общей приметой, что красивые прихожанки отца Жирара были странно подвержены экстазам и стигматам! Добавим к этому тот факт, что в вышеупомянутом деле отца Гауфриди, по свидетельству хирургов, такие же стигматы оказались на теле мадемуазель де Палю, и мы имеем нечто заслуживающее внимания всех (в особенности спиритуалистов), кто думает, что стигматы создаются чистыми духами. Исключив вмешательство дьявола, которого мы уже отправили на покой в другой главе, католикам трудно придется, мы полагаем, несмотря на всю их непогрешимость, отличить стигматы колдунов от стигматов, получившихся в результате вмешательства Святого Духа или ангелов. Церковные летописи изобилуют примерами якобы дьявольских имитаций этих знаков святости, но, как мы уже сказали, с дьяволом уже покончено.
Будет вполне естественно, если те, кто до сих пор следовал за нами, зададут нам вопрос – какую практическую цель преследует настоящая книга; в ней так много было сказано о магии и ее мощи, и о невероятной древности ее применения. Желаем ли мы заявить, что оккультные науки следует изучать и применять по всему миру? Хотим ли мы заменить современный спиритуализм древней магией? Ни то, ни другое; такую замену невозможно осуществить, так же как и всемирно проводить такое изучение, не создавая при этом громадной общественной опасности. В настоящий момент один известный спиритуалист и лектор по месмеризму находится в заключении по обвинению в изнасиловании женщины, которую он загипнотизировал. Колдун – враг народа, а месмеризм очень легко может превратиться в худший вид колдовства.