го Иоанна ангелом, поднявшимся с Востока, чтобы наложить «печати на чела рабов Бога нашего», – была тем же самым мистическим тау – египетским крестом. На витражах святого Дионисия (Франция) этот ангел изображен отпечатывающим этот знак на лоб избранников; надпись гласит: SIGNUM TAХ. В книге Кинга «Гностики» автор напоминает нам, что «этот знак обычно носит святой Антоний, египетский отшельник»[575]. Каково было действительное значение тау, это поясняют христианский святой Иоанн, египетский Гермес и индусские брахманы. Слишком уж очевидно, что, по крайней мере, у апостола тау означал «несказуемое Имя», так как про эту «печать Бога Живаго» несколькими главами дальше [Откровение, XIV, 1] он говорит: «имя Отца Его написано на челах».
У Брахматмы, главы индусских посвященных, имелись на головном уборе два ключа, помещенные крестообразно, – символ раскрытой тайны жизни и смерти; и в некоторых буддийских пагодах Татарии* и Монголии вход в помещение внутри храма, обычно содержащий лестницу, ведущую во внутреннюю дагобу[576], и портики некоторых прачид[577] украшены крестом, образованным двумя рыбами, которые также находимы на некоторых буддийских зодиаках. Нам совсем не следует удивляться, узнав, что священная эмблема в гробницах и катакомбах Рима «Vesica piscis»[578] произошла от упомянутого буддийского зодиакального знака. Насколько всеобща должна быть эта геометрическая фигура в мировых символах, можно заключить из того факта, что существует масонское предание о том, что Соломонов Храм был построен на трех фундаментах, образуя «тройное тау», или три креста.
В своем мистическом значении египетский крест, как эмблема, обязан своим происхождением пониманию самой ранней философией андрогинного дуализма каждого проявления в природе, который происходит от абстрактного идеала подобного же андрогинного божества, тогда как христианская эмблема обязана просто случайности. Если бы восторжествовал закон Моисея, Иисус был бы побит камнями[579]. Распятие было приспособлением для пытки, настолько же обычным у римлян, насколько оно было неизвестным среди семитских народов. Оно называлось «Древом Позора». Только позднее оно было принято как христианский символ, но в течение первых двух десятилетий апостолы взирали на него с ужасом[580]. Несомненно, Иоанн, говоря о «печати Бога Живаго», имел в виду не христианский крест, но мистический тау – тетраграмматон, или мощное имя, которое на самых древних каббалистических талисманах было представлено четырьмя еврейскими буквами, составлявшими Святое Слово.
Знаменитая леди Элленбороу, известная среди арабов Дамаска и в пустыне после ее последнего брака как Hanoum Medijouye*, стала обладательницей талисмана, преподнесенного ей неким друзом* из горного Ливана. По определенному знаку на левом углу он был опознан как принадлежащий к тому классу гемм, которые известны в Палестине как «мессианские» амулеты второго или третьего века до Р. X. Это зеленый камень пятиугольной формы; внизу выгравирована рыба; выше – печать Соломона[581]; еще выше – четыре халдейские буквы – Jod, He, Vau, He, JHVH, которые образуют имя божества. Они расставлены совершенно необычно, располагаясь снизу кверху, в обратном порядке, и образуя египетский тау. Вокруг них имеется надпись, которую, поскольку гемма не наша, мы приводить не вправе. Тау в своем мистическом значении, так же как и crux ansata, есть Древо Жизни.
Происхождение эмблемы рыбы как символа Вишну
Хорошо известно, что самыми ранними христианскими эмблемами – прежде чем были совершены попытки изобразить телесный облик Иисуса – были Агнец, Добрый Пастырь и Рыба. Происхождение последней эмблемы, которая так смущала археологов, становится таким образом понятным. Весь секрет заключается в том легко улавливаемом факте, что, несмотря на то, что в каббале царь-мессия называется «Толкователем», или Раскрывателем тайны, и указан как пятая эманация, в Талмуде – по причинам, которые мы сейчас объясним, – Мессия очень часто обозначается как «Даг», или рыба. Это – наследие от халдеев и относится – как показывает само имя – к вавилонскому Дагону, человеку-рыбе, который был наставником и толкователем для людей, которым он показывался. Абарбанель объясняет это имя, утверждая, что знаком времени прихода его (мессии) «является соединение Сатурна и Юпитера в знаке [зодиака] Рыб»[582]. Поэтому, так как христиане намеревались отождествить своего Христоса с Мессией Ветхого Завета, – они приняли его столь охотно, что забыли, что его истинное происхождение можно проследить еще дальше назад, чем вавилонский Дагон.
С каким пылом и подробностями ранние христиане объединяли идеал Иисуса с каким только можно каббалистическим и языческим учением, можно заключить из слов Климента Александрийского, обращенных к своим единоверцам. Когда они обсуждали выбор наиболее подходящего символа, который напоминал бы им об Иисусе, Климент посоветовал им следующее: «Пусть резьба на гемме вашего кольца изобразит или голубя, или лодку, гонимую ветром (аргха), или рыбу». Находился ли этот добрый отец, когда писал это, под впечатлением воспоминания о Иешуа, сыне Навина (называемом Иисусом в греческой и славянской версиях), или же он забыл действительное толкование этих языческих символов? Иешуа, сын Нана или Нави (Navis), мог с полным правом присвоить изображение корабля или даже рыбы, так как Иешуа означает Иисус, сын бога-рыбы; но, поистине, было слишком рискованно связывать эмблемы Венеры, Астарты и всех индусских богинь – аргху, голубя и рыбу – с «непорочным» рождением своего бога! Это выглядит так, как будто в дни раннего христианства делали очень малое различие между Христом, Вакхом, Аполлоном и индусским Кришной, воплощением Вишну, с первым аватаром которого родился символ рыбы.
В Хари-Пуране, в Бхагавадгите, так же как и в нескольких других книгах, бог Вишну показан как принявший форму рыбы с человеческой головой для того, чтобы восстановить Веды, утерянные во время потопа. Дав возможность Вишвамитре спастись в ковчеге вместе со всем своим племенем, Вишну, жалея слабое и невежественное человечество, остался с ними на некоторое время. Именно этот бог научил их строить дома, обрабатывать землю и возносить благодарность непознаваемому божеству, которого он [сам] представлял, путем построения храмов и учреждения постоянного поклонения: и так как он все время оставался полурыбой, получеловеком, то при каждом закате солнца он возвращался в океан, где проводил ночи.
«Он есть тот, – говорит священная книга, – кто учил людей после потопа всему тому, что было необходимо для их счастья.
Однажды он погрузился в море и больше не возвратился, так как земля опять покрылась растительностью, фруктами и скотом.
Но он научил Брахм тайнам всех вещей» (Хари-Пурана).
До сих пор мы видим в этом повествовании двойник повествования, данного вавилонским Беросом об Оанне, рыбе-человеке, который является не кем иным, как Вишну, – если только мы не поверим, что Халдея цивилизовала Индию!
Мы опять повторяем, что мы ничего не хотим излагать на основании нашего собственного авторитета. Поэтому мы цитируем Жаколио, который, как бы его ни критиковали и ни опровергали по другим пунктам и как бы свободно он ни обращался с хронологией (хотя даже в этом он ближе к истине, чем те ученые, которым хотелось бы, чтобы все индусские книги были написаны после Никейского собора), – по крайней мере не может быть лишен репутации хорошего санскритолога. И он, анализируя слово Оан или Оанн, говорит, что О в санскрите является междометием, выражающим призыв, как «О, Сваямбхува! О, Бог!» и т. п.; а Ан есть корень слова, означающий в санскрите дух, существо; и, как мы полагаем, то, что греки подразумевали под словом Daemon, – полубог.
«Какую чрезвычайную древность, – добавляет он, – это сказание о Вишну под видом рыбы придает священным писаниям индусов; особенно при наличии того факта, что Веды и “Ману” насчитывают более чем двадцать пять тысяч лет существования, что доказано как наиболее серьезными, так и наиболее достоверными документами. Мало народов, говорит ученый Холхед, обладающих более достоверными или серьезными летописями, чем индусы»[583].
Может быть, мы можем пролить добавочный свет на смущающий вопрос по поводу символа рыбы, если напомним читателю, что согласно «Бытию» первое из сотворенных живых существ, первым типом животной жизни была рыба.
«И сказал элохим: “Пусть воды порождают изобильно движущихся тварей, обладающих жизнью”… И Бог сотворил великих китов… и было утро и вечер пятого дня».
Иону проглатывает большая рыба и опять извергает из себя спустя три дня. Это христиане рассматривают как предзнаменование трех дней Иисуса в гробу, которые предшествовали его воскресению, – хотя это сообщение о трех днях столь же фантастично, как и многое из остального, и оно принято, чтобы соответствовать известной угрозе разрушить и снова построить храм в три дня. Между его захоронением и утверждаемым его воскресением прошел только один день – еврейская суббота, – так как он был похоронен в пятницу вечером и возвратился к жизни на заре воскресенья. Однако, какое бы другое обстоятельство ни рассматривалось как пророчество, повествование об Ионе никак не может быть приспособлено к этой цели.