с ними и в них, которые «в Нем и Он в которых» [Иоанн, XIV], то он излагает то же самое учение, которое мы находим в каждой философии, заслуживающей этого названия.
Лабуле, скептически настроенный французский ученый, не верит ни одному слову чудесной книги жизни Будды; тем не менее ему хватило духу сказать о Гаутаме, что он был только вторым по сравнению с Христом по великой чистоте его этики и личной нравственности. За оба эти мнения де Мюссе дает ему почтительный выговор. Раздосадованный за это научное противоречие его обвинениям в демонопоклонстве, выдвигаемым против Гаутамы Будды, он уверяет своих читателей, что «се savant distingue n’a point etudie cette question[757]»[758].
«Я, не колеблясь, говорю, – в свою очередь замечает Бартоломео Сент-Илер, – что за единственным исключением Христа, нет среди основателей религий фигуры ни более чистой, ни более трогательной, чем фигура Будды. Его жизнь безупречна. Его постоянный героизм равен его убежденности… Он сам совершенный образец всех тех добродетелей, которые он проповедует; его самоотречение, его милосердие, его неизменное благодушие не изменяют ему ни на мгновение. В двадцатидевятилетнем возрасте он покинул царский двор своего отца, чтобы стать монахом и нищим… и когда он умирает на руках своих учеников, он умирает с безмятежностью мудреца, который применял добродетель во всей своей жизни и который умирает убежденным, что он нашел истину»[759].
Этот заслуженный панегирик не сильнее того, который Лабуле сам произнес и который вызвал гнев де Мюссе. «Более чем трудно, – добавляет первый, – понять, как люди, которым не помогало божественное откровение, могли вознестись на такую высоту и так близко приблизиться к истине»[760].
Да, любопытно, отчего тут так много возвышенных душ, которым «не помогает откровение»!
А почему кто-либо должен удивляться тому, что Будда умер с философской безмятежностью? По справедливому утверждению каббалистов,
«Смерти нет, и человек никогда не выступает за пределы вселенской жизни. Те, кого мы считаем мертвыми, все еще живут в нас, как мы живем в них… Чем больше человек живет для своего ближнего, тем меньше он должен бояться смерти»[761].
А мы могли бы добавить к этому, что тот, кто живет для человечества, тот делает даже больше, чем тот, кто умирает за него.
Несказуемое имя, в поисках которого так много каббалистов – незнакомых ни с одним из восточных или даже европейских адептов – напрасно тратят свои знания и жизни, – обитает латентным в сердце каждого человека. Это волшебное имя, которое, согласно самым древним оракулам, «устремляется в бесконечные миры αχοιµητω σροφαλιγγι», может быть обретено двояко: путем регулярных посвящений и через «слабый голос», который Илия услышал в пещере Хореба, горы Бога. И «когда Илия услышал его, он закутал лицо в плащ и встал у входа в пещеру. И вот раздался этот голос».
Когда Аполлоний Тианский желал услышать «слабый голос», он обычно закутывался весь целиком в плащ из тонкой шерсти, на который он ставил свои ступни, после совершения неких магнетических пассов, и произносил не «имя», а призыв, хорошо известный каждому адепту. Затем он натягивал плащ поверх головы и лица, и его полупрозрачный, или астральный, дух был свободен. В обычной жизни он носил шерстяную одежду не больше, чем жрецы храмов. Обладание сокровенной комбинацией «имени» давало иерофанту верховную власть над каждым существом, человеческим или другим, стоящим ниже его самого по силе души. Поэтому, когда Макс Мюллер говорит нам о «Сокровенном величии» Quichи, «которое никогда не должно быть раскрыто человеческими руками», – то каббалисты прекрасно понимают, что подразумевалось под этим выражением и совсем не удивляются, когда даже этот наиболее эрудированный филолог восклицает: «Что это было, мы не знаем!»
Мы не можем слишком часто повторять, что религию, проповедуемую Иисусом, можно понять только с помощью доктрин более древних философий. Именно, через Пифагора, Конфуция и Платона мы можем постигнуть идею, которая лежит в основе термина «Отец» в Новом Завете. Идеал божества Платона, кого он называет Единым Вечносуществующим, Незримым Богом, Образователем и Отцом всего[762], – скорее всего является «Отцом» Иисуса. Это то божественное существо, о котором греческий мудрец говорит, что Оно не может быть ни завистливым, ни порождающим зло, так как Оно не может производить ничего другого, кроме доброго и справедливого[763]; Оно определенно не является Иеговой Моисея, «ревнивым Богом», но скорее, Богом Иисуса, который «один только благ». Он превозносит Его всеобъемлющую божественную власть[764] и Его всемогущество, но в то же самое время указывает, что так как Оно неизменно, Оно никогда не может пожелать изменить свои законы, т. е. искоренить из мира зло путем чуда[765]. Оно всезнающе, и ничто не ускользает от Его зоркого ока[766]. Его справедливость, которую мы находим воплощенной в законе вознаграждения и воздаяния, не оставит ни одного преступления ненаказанным, ни одного доброго деяния невознагражденным[767], и поэтому Платон заявляет, что единственный путь почитания Бога заключается в развитии нравственной чистоты. Он совершенно отвергает не только антропоморфическую идею, что Бог мог иметь материальное тело[768], но и «с отвращением отвергает те басни, которые приписывают страсти, ссоры и всякого рода преступления меньшим богам»[769]. Он с негодованием отвергает [идею о том], что Бог позволяет умилостивлять Себя или, вернее, подкупить себя молитвами и жертвоприношениями[770].
«Федр» Платона раскрывает, кем человек когда-то был и кем он опять может стать.
«До того как дух человека погрузился в чувственность и был воплощен с нею через утерю своих крыльев, он жил среди богов в воздушном (духовном) мире, где все истинно и чисто».
В «Тимее» он говорит: «Было время, когда человечество не размножалось, но жило в виде чистых духов».
В будущем мире, говорит Иисус, «не будут ни жениться, ни замуж выходить», но будут «жить, как ангелы Божии в Небесах».
Исследования Лабуле, Анкетила Дюперона, Колбрука, Бартоломео Сент-Илера, Макса Мюллера, Шпигеля, Бюрнуфа, Уильсона и многих других лингвистов вынесли некоторую часть истины на свет. И теперь, когда трудности санскрита, тибетского, сингалезского, зенда, пехлеви, китайского и даже бирманского языков частично преодолены, и Веды, «Зенд-Авеста», буддийские тексты и даже «Сутры» Капилы переведены – широко раскрыты двери, которые, будучи пройденными, должны навсегда оставить за порогом любых спекулятивных или невежественных клеветников на древние религии. Даже до настоящего времени духовенство, выражаясь словами Макса Мюллера,
«обычно указывало на дьявольщину и оргии языческого культа… но они редко, если вообще когда-то, приложили усилия, чтобы раскрыть истинный и первоначальный характер странных форм вероисповедания и культа, которые они называют делом Сатаны»[771].
Когда мы читаем правдивую историю Будды и буддизма Макса Мюллера и восторженные мнения, высказанные Бартоломео Сент-Илером и Лабуле; и когда, наконец, папский миссионер и очевидец, человек, которого менее всего можно заподозрить в пристрастных симпатиях к буддизму – мы подразумеваем аббата Хака – не находит возможным выразить что-либо другое, кроме восхищения высоко индивидуальным характером этих «поклонников дьявола», – мы должны считать философию Шакьямуни чем-то большим, чем религией фетишизма и атеизма, – как католикам хотелось бы убедить нас в этом. Хак был миссионером, и первой его обязанностью было смотреть на буддизм как на разновидность поклонения Сатане. Бедного аббата вычеркнули из списка миссионеров в Риме[772], как только его книга путешествий была опубликована. Это служит иллюстрацией того, как мало мы можем надеяться узнать истину о религиях других народов через миссионеров, когда их отчеты сначала просматриваются высшими церковными властями, а сами они [миссионеры] сурово наказываются за то, что говорили правду.
Когда этих людей, которых часто называли, и теперь еще продолжают называть «грязными аскетами», – короче говоря, последователей различных сект Индии, обычно называемых «йогами», – Марко Поло спросил, «как это получается, что им не стыдно ходить совершенно голыми?», – они ответили спросившему в XIII веке так же, как в XIX веке ответили миссионеру.
«Мы ходим голыми, – ответили они, – потому что голыми мы пришли в этот мир и не хотим иметь вокруг нас ничего, что принадлежит этому миру; кроме того, у нас нет плотских грехов, которые мы сознавали бы, и поэтому мы не стыдимся нашей обнаженности, как вы не стыдитесь показывать ваши руки или ваше лицо. Но вы, кто сознает грехи плоти, правильно поступаете, что стыдитесь и прикрываете вашу обнаженность»[773].
Можно составить любопытный список оправданий и объяснений духовенства по поводу сходств, существующих между римским католичеством и языческими религиями. Все же эта сводка непременно привела бы к одному поразительному заключению: язычники по всему миру присваивали себе доктрины христианства! Платон и его старая Академия воровали идеи из христианского откровения, – заявили александрийские отцы!! Брахманы и Ману позаимствовали от иезуитских миссионеров, а Бхагавадгита – создание отца Калмета, который преобразил Христа и Иоанна в Кришну и Арджуну, чтобы угодить умам индусов!! Тот пустяковый факт, что буддизм и платонизм предшествовали христианству и что Веды еще до дней Моисея успели выродиться в брахманизм – ничего не значит.