«Мир», — говорит Раматсариар в своих комментариях к Ведам, — «начался с соперничества между Духом Добра и Духом Зла, и так же должен кончиться. После уничтожения материи зло не сможет больше существовать, оно должно возвратиться в ничто».[603]
В «Апологии» Тертуллиан явно ощутимо фальсифицирует каждую доктрину и верование язычников, касающиеся пророчеств и богов. Он называет их, без различия демонами и дьяволами, обвиняя последних, что они подвергают одержанию даже птиц небесных! Какой христианин теперь осмелится сомневаться в таком авторитете? Разве Псалмопевец не воскликнул: «Все боги народов — идолы»; и разве ангел школы, Фома Аквинский, пользуясь своим каббалистическим авторитетом, не разъясняет слово идолы как дьяволы?
«Они приходят к людям», — говорит он, — «и заставляют людей поклоняться им, совершая перед ними определенные деяния, которые кажутся чудом» [625, II, § 94].
Отцы были предусмотрительны, так же как и мудры в своих выдумках. Чтобы сохранить беспристрастность, они, после создания Дьявола, взялись за создание апокрифических святых. Мы уже назвали нескольких из них в предыдущих главах, но мы не должны забыть Барония, который, прочтя в одном труде Хризостома о священной Ксенорис, это слово означает пара — принял это за имя святого и тотчас приступил к созданию из него мученика из Антиохии, причем дал подробную и подлинную биографию «благословенного мученика». Другие теологи сделали из Аполлиона или, вернее, из Apolouфn — анти-Христа. Apolouфn есть платоновский «мойщик», бог, который очищает, кто отмывает и освобождает нас от греха, но он был таким образом переделан в того, «чье имя на еврейском языке — Абаддон, а на греческом языке его имя Аполлион» — Дьявол!
Макс Мюллер говорит, что Змий в Раю представляет собою концепцию, которая могла возникнуть среди евреев, и «кажется едва ли предлагающей сравнение с гораздо более величественными концепциями страшной власти Вритра и Ахримана в Веде и в „Авесте“». У каббалистов Дьявол всегда был мифом — обратной стороной Бога или добра. Современный маг Элифас Леви называет Дьявола l'ivresse astrale. Это слепая сила, подобная электричеству, — он говорит; и, говоря аллегорически, как он всегда это делал, Иисус сказал, что он «видел, как Сатана подобно молнии падал с неба».
Духовенство упорствует, что Бог послал Дьявола искушать человечество, — что было бы довольно странным способом проявления его беспредельной любви к человечеству! Если Всевышний в самом деле виновен в таком чуждом отцовству предательстве, то он, действительно, достоин поклонения только со стороны церкви, способной петь «Те Deum» над резней Варфоломеевской ночи и благословляющей сабли мусульман, обнаженные для убиения греческих христиан!
Это и здоровая логика и хороший разумный закон, ибо не является ли это девизом юриспруденции: «Qui facit per alium, facit per se»?
Огромное расхождение существующее между различными концепциями о Дьяволе, часто и в самом деле кажется смешным. В то время как фанатики неизменно наделяют его рогами, хвостом и всевозможными отталкивающими чертами, включая туда даже отвратительное человеческое зловоние,[604] Мильтон, Байрон, Гете, Лермонтов и целый сонм французских романистов воспели ему хвалу в плавных стихах и в волнующей прозе. Мильтоновский Сатана и даже Гетевский Мефистофель определенно являются гораздо более впечатляющими фигурами, чем некоторые ангелы, изображенные в прозе восторженных фанатиков. Нам нужно лишь сопоставить два описания. Давайте сперва предоставим слово несравненно сенсационному де Мюссе. Он дает нам сногсшибательное описание одного инкуба словами самой кающейся грешницы:
«Однажды», — рассказывает она, — «в течение целых полчаса она видела ясно около себя личность с черным, страшным, безобразным телом: на огромных по величине руках выделялись когтистые пальцы странной крючкообразной формы. Чувства зрения, осязания и обоняния были подтверждены чувством слуха!!» [100, c. 379]
И все же, в течение нескольких лет эта девица терпела, что такой герой сбивал ее с пути! Насколько же выше этого пахучего кавалера представляется нам величественная фигура Мильтоновского Сатаны!
Пусть тогда читатель попытается представить себе, если он может, эту превосходную химеру, этот идеальный образ восставшего ангела, воплощения Гордости — вползающим в кожу наиболее отвратительного из всех животных. Тем не менее, христианский катехизис учит нас, что Сатана в propria persona соблазнял нашу праматерь Еву в реальном Раю, и притом именно в виде змия, который был наиболее вкрадчивым и обворожительным изо всех животных! В наказание Бог приказывает ему вечно ползать на животе и пресмыкаться в прахе. «Это приговор», — замечает Леви, — «который ничем не напоминал о традиционном пламени ада». Тем более, что действительный зоологический змей, который был создан до Адама и Евы, уже ползал на своем животе и пресмыкался точно также в прахе, когда еще не было никакого первоначального греха.
Не говоря уже об этом, разве Офиона Даймона или Дьявола подобно Богу не называли Dominus? [88, с. 109] Слово Бог (божество) произведено от санскритского Дэва, а Дьявол — от персидского даэва, каковые слова, по существу, одинаковы. Геркулес, сын Юпитера и Алкмены, один из высочайших солнечных богов и также проявленный Логос, тем не менее представлен как обладающий двойственной натурой, как и все другие.[605]
Агафодемон, благодетельный демон,[606] тот же самый, которого мы позднее находим у офитов под названием Логоса, или божественной мудрости, изображался в виде змия, вертикально стоящего на столбе в вакхических мистериях. Змий с ястребиной головой числится среди старейших египетских эмблем и представляет собою божественный разум, говорит Дин [622, с. 145].
Азазель есть Молох и Самаэль, говорит Моверс,[607] и мы обнаруживаем, что Аарон, брат великого законодателя Моисея, делал равные жертвоприношения и Иегове и Азазелю.
И Аарон должен бросить жребий на двух козлов: один жребий для Господа (в подлиннике — Ихох) и один жребий для козла отпущения» (Азазеля).
В Ветхом Завете Иегова проявляет все атрибуты старого Сатурна,[608] несмотря на всю метаморфозу из Адони в Элои и Бога Богов, Господа Господ.[609]
Иисуса искушает на горе Дьявол, который сулит ему царства и славу, если он только падет и будет поклоняться ему [Матфей, IV, 8, 9]. Будду искушает Демон Васавартхи Мара, который говорит ему, когда тот уходит из отцовского дворца: «Умоляю тебя остаться, чтобы ты мог получить все почести, достижимые для тебя; не уходи, не уходи!» После отказа Гаутамы принять его предложения он скрипит зубами от ярости и грозит ему местью. Подобно Христу, Будда торжествует над Дьяволом [276, с. 60].
В вакхических мистериях освященная чаша передавалась вокруг после ужина — называемая чашей агафодемона [626, т. I, с. 404]. Офический обряд такого же описания, очевидно, заимствован из этих мистерий. Причастие хлебом и вином фигурировало в культах почти всех сколько-нибудь значительных божеств.[610]
В связи с полумитраическим таинством, воспринятым маркузианами, другой гностической сектой, совершенно каббалистической и теургической, существует странное повествование, приводимое Епифанием в качестве иллюстрации искусности Дьявола. При совершении их обряда причастия, в братство приносили три вазы из тончайшего и прозрачнейшего хрусталя, которые наполняли белым вином. Пока церемония продолжалась, на виду у всех присутствующих это вино мгновенно превращалось в кроваво-красное, пурпурное, и затем в небесно-голубое.
«Затем маг», — говорит Епифаний, — передает одну из ваз женщине из братства и просит ее благословить ее. Когда это сделано, маг переливает содержимое этой вазы в другую вазу гораздо большего объема с молитвою: «Пусть милость Бога, который выше всего, непостижим и необъясним, наполнит твоего внутреннего человека и возрастит познание Его внутри тебя, посеяв горчичное семя в добрую землю».[611] После этого жидкость в большей вазе поднимается, пока не начинает переливаться через край».[612]
В связи с некоторыми языческими божествами, которые представлены после смерти и перед их воскресением сходящими в Ад, полезно будет сопоставить дохристианские повествования с послехристианскими. Орфей проделал это путешествие;[613] и Христос был последним из этих подземных путешественников. В «Символе веры» Апостолов, которое разделено на 12 параграфов или догматов, — по данным Св. Августина, каждый апостол вписывал свой особый догмат [627, 8, с. 26], — слова: «Он сошел в Ад и на третий день воскрес из мертвых», — приписаны Фоме; возможно — в искупление его неверия. Как бы то ни было, этот параграф объявлен подделкой, и не существует никаких доказательств, «что этот символ веры был сформулирован апостолами, или даже, что он существовал в качестве такового в их время» [628, с. 9].
Это — наиболее значительное добавление в Апостольском Символе веры, и ведет свое начало от 600 года христианской эры.[614] Оно не было известно в дни Евсевия. Епископ Парсонс говорит, что его не было в древних символах или правилах веры [