СайФай медленно водит вверх-вниз раскрытой ладонью, словно ощупывает гладкий свежеокрашенный фасад.
– Папы всегда говорят такие вещи.
СайФай сбежал из дома, хоть он это и отрицает. Он считает, что называть его беглецом неправильно, потому что он бежит не «откуда», а «куда». Так он и объяснил Льву, когда они познакомились, но не уточнил, куда именно бежит. Лев спросил его об этом, но СайФай отрицательно покачал головой и сказал: «Информацию нужно распространять только по необходимости».
Что ж, подумал Лев, пусть хранит свой секрет. Какая разница, куда он идет? Сам факт того, что у СайФая есть какой-то пункт назначения, Льву приятен – у самого мальчика нет и того. Иметь пункт назначения – значит иметь будущее. Если мальчик с кожей цвета умбры готов поделиться этим счастьем со Львом, значит, стоит отправиться туда, куда он идет.
Они познакомились в торговом центре. Льва привел туда голод. Он старательно прятался два дня, выбирая самые темные и пустынные места после того, как Коннор и Риса оставили его. Опыта жизни на улице у Льва не было никакого, но у голода есть одно магическое свойство – рано или поздно он превращает любого человека в добытчика.
Новоиспеченному беспризорнику торговый центр показался Меккой. В ресторанном дворике сидели люди, явно не знавшие цены пище. Лев быстро понял, что нужно просто присмотреть людей, купивших слишком много еды, и дождаться, пока они уйдут, оставив то, что не смогли съесть. Примерно в пятидесяти процентах случаев люди оставляли недоеденную пищу прямо на столе; за ними-то Лев и охотился: он был, конечно, голоден и готов залезть в контейнер с помоями, но гордость не позволяла.
Лев как раз нашел кусок пиццы, оставленный девчонкой из группы поддержки, и с аппетитом уплетал его, когда за его спиной раздался голос:
– Нельзя доедать за другими, дружище! Это позор!
Лев замер. Он решил, что его заметил охранник и подошел, чтобы выпроводить из торгового центра, но, оглянувшись, увидел приветливо улыбающегося высокого мальчика, взирающего на него с покровительственным видом.
– Дайка я покажу тебе, как это делается.
Парень подошел к симпатичной кассирше, сидящей под вывеской «Викед Вок. Китайская кухня», и, немного пофлиртовав с ней, вернулся ни с чем. Ни еды, ни питья он не раздобыл.
– Ладно, я, пожалуй, объедками обойдусь.
– Терпение, мой юный друг. Скоро магазин закроется, а по закону рестораны быстрого питания должны уничтожать всю нераспроданную еду. На следующий день ее продавать уже нельзя. Как ты думаешь, кто ее уничтожает? Я тебе расскажу. На самом деле ее уносят домой те, кто работает во вторую смену. Но проблема в том, они не любят есть то, что продается у них, потому что у них на эту пищу уже глаза не глядят. Видишь девочку, с которой я разговаривал? Я ей нравлюсь. Она уверена, что я работаю в магазине «Бонанза», есть тут такой на другом этаже, и готов подарить ей кое-что из одежды.
– А ты там работаешь?
– Нет! Ты меня слушаешь вообще? Короче, я хочу вернуться прямо к закрытию. Пару раз улыбнусь девочке и скажу что-нибудь вроде: «О, слушай, а что ты будешь делать со всей этой едой?» Она, допустим, спросит: «А что, у тебя есть идеи?» И через пять минут я уйду оттуда, навьюченный, как верблюд. Еды будет столько, что хватит на маленькую армию.
Все произошло именно так, как рассказал темнокожий парень. Лев был потрясен.
– Держись меня, – сказал после ужина СайФай, поднимая правую руку, – Господь свидетель, ты никогда не останешься голодным. Да, кстати, – добавил он, – это цитата из «Унесенных ветром».
– Да, я знаю, – сказал Лев, хотя «Унесенных ветром» не смотрел.
Лев согласился пойти с СайФаем, потому что понял: они нужны друг другу. СайФай показался ему похожим на проповедника без паствы. Он просто жить не может без аудитории, а Льву нужен человек, способный заполнить голову новыми мыслями, чтобы компенсировать то, что было у него отнято.
После дня, проведенного в пути, у Льва болят ноги и ботинки практически сносились. Он вспоминает Рису и Коннора, чувствуя, что боль от потери не утихла. А ведь во всем виноват он сам. Их, возможно, разобрали. А может и нет. Умерли ли они из-за него? Ведь те, кого отдают на разборку, не умирают.
Лев больше не понимает, что за голос звучит в его голове: отца? Пастора Дэна? Лев не знает, и его это раздражает. Кого же ему теперь слушать? Лучше уж СайФая, находящегося снаружи, чем кого-либо из прошлой жизни, внутри.
Пейзаж не менялся с тех пор, как они вышли из города: кусты примерно в рост человека и редкие молодые деревца между ними. На дворе осень, и листья на кустах желтого и красноватого цветов. Между шпалами тоже пробивается растительность, но невысокая.
– Если сорняк настолько туп, что вырастет высоким, – говорит СайФай, – шансов на выживание у него мало: первый попавшийся поезд казнит его, и все. Кстати – «казнить» – значит отрубить голову.
– Я знаю, что такое «рубить голову», я в школе учился, – отзывается Лев. – А ты, кстати, говоришь, как неграмотная шпана – повторяешь отрицания дважды и все такое. Это неправильно с точки зрения языка.
СайФай останавливается как вкопанный и начинает сверлить Льва гневным взглядом.
– Тебе не нравится, как я говорю? – спрашивает он. – Не нравится старый добрый черный диалект?
– Не нравится, потому что ты им злоупотребляешь.
– Да о чем ты говоришь, дружище, я не врубаюсь?
– Что непонятного? Я уверен, что никто, кроме героев дебильных довоенных телесериалов, так не говорит. Ты же специально коверкаешь язык.
– Как это коверкаю? Что коверкаю? Да это же классический диалект, и сериалы эти – классика. Мне не нравится, что ты не уважаешь мой диалект. Кстати, «диалект» – это…
– Да я знаю, что такое диалект! – перебивает его Лев, хотя не уверен, что смог бы дать точное определение. – Я же не придурок!
СайФай с победным видом указывает на Льва пальцем, медленно и величаво, как обвинитель в суде.
– Ага! – говорит он. – Ты только что сказал «придурок». Кто теперь говорит неправильно?
– Да это не в счет! Я сказал так, потому что только и слышу от тебя подобные словечки! Через некоторое время я начну говорить, как ты!
СайФай довольно улыбается.
– Да, – соглашается он. – Это истинно так. Старый добрый черный диалект – штука заразная. Это доминирующий язык. И если человек так говорит, это не значит, что он шпана. Кстати, Фрай, чтоб ты знал: у меня были лучшие оценки в школе по английскому и литературе. Но я уважаю предков и то, через что им пришлось пройти, чтобы я оказался здесь. Я умею и могу говорить, как ты, но не хочу. Это как живопись. Пикассо пришлось доказывать всему миру, что можно написать портрет человека, посадив оба глаза на одну сторону лица, нарисовав нос вместо коленной чашечки и все такое прочее. Если ты рисуешь неправильно, потому что иначе просто не умеешь, ты дурак. А если ты это делаешь, потому что так хочешь? Тогда ты художник. Вот тебе немного моей мудрости, брат, – добавляет СайФай с улыбкой. – А мудрость – это такая штука, что ты можешь ее закопать в землю и оставить. А потом, когда тебе понадобится утешение, ты можешь вернуться и выкопать ее!
Отвернувшись, он выплевывает кусочек жевательной резинки, который прилипает к рельсам, а потом достает свежую пластинку и засовывает ее в рот.
– Кстати, обоим моим папашам нравится, как я говорю, а они цвета сиены, как ты.
– Они? – переспрашивает Лев. Сай сказал «папаши», но мальчик поначалу решил, что это опять проявление «старого доброго диалекта».
– Ну да, – говорит СайФай, пожимая плечами. – У меня их двое. Что здесь такого?
Льву приходится собрать всю волю, чтобы принять это. Естественно, он слышал о мужских парах – так называемых «янь-семьях», как их принято называть, но в его прошлой жизни, закрытой и тщательно оберегаемой от излишней информации, такие явления казались чем-то совершенно фантастическим.
СайФай, впрочем, даже не замечает его удивления. Оседлав любимого конька, он не в силах с него слезть:
– У меня был коэффициент интеллекта сто пятьдесят пять. Ты знал об этом, Фрай? Конечно, нет, откуда тебе знать? После аварии он снизился на несколько пунктов, – добавляет Сай после паузы. – Я ехал на велосипеде, и меня сбил какой-то кретин на «мерседесе».
Он демонстрирует Льву шрам на голове.
– Страшное дело. Он меня по дороге размазал, понимаешь? Чуть не погиб. Правая височная доля всмятку просто.
При воспоминании о несчастном случае СайФай ежится, потом пожимает плечами.
– Но теперь же травма головы не такая проблема, как раньше. Имплантируют нужную часть мозга, и ты как новенький. Мои папаши заплатили хирургу, чтобы он пересадил мне височную долю целиком. Ее взяли у какого-то разобранного – не обижайся только. Вместо того чтобы собирать мои собственные мозги по крупицам и вставлять недостающие фрагменты, как это обычно делается.
Лев знает, о чем рассказывает СайФай. Его собственная сестра Кара страдала от эпилептических припадков. В итоге нужную часть мозга удалили и собрали новую из нескольких сотен фрагментов. Припадки прекратились, и сестра ничуть не изменилась. Льву даже в голову не приходило раньше задаться вопросом, откуда взялись эти фрагменты.
– Понимаешь, собрать нужную часть мозга можно. Потом все срастается, и голова работает нормально. Но вот именно что нормально, а не хорошо, – объясняет СайФай. – Это все равно что шпаклевать стену, чтобы не было видно дырку. Как бы ты ни работал шкуркой, все равно будет видно, что на этом месте была дыра. Поэтому мои папаши заплатили за установку новой височной доли целиком. Но парень, ставший донором, не был таким умным, как я. Он не был и тупицей, но на сто пятьдесят пять пунктов не тянул. После трансплантации выяснилось, что мой коэффициент снизился до ста тридцати. Такой уровень наблюдается лишь у пяти процентов населения, и так что я все равно гений. Просто не с большой буквы «Г». А у тебя какой уровень? – спрашивает он Льва. – Ты больше похож на светодиод или на уличный фонарь?