Кэм ощущает, как в нём нарастает гнев и не знает, что ему с ним делать; у него не хватает слов, чтобы дать выход злости.
Тогда в дело вступают руки, и прежде чем юноша понимает, что происходит, он швыряет через всю комнату тарелку, потом другую. Роберте приходится нырять и уклоняться, потому что теперь весь мир, кажется, заполнился летающими тарелками, приборами и стаканами. В следующее мгновение охранники набрасываются на Кэма, тащат в его палату и прикручивают к койке, чего не делали уже дней десять.
Он мечется в продолжительном припадке ярости, затем, выбившись из сил, утихает. Приходит Роберта. У неё течёт кровь. Всего лишь маленький порез над левой бровью, но это неважно! Это он сделал! Он виноват...
В одно мгновение все прочие эмоции заглушены раскаянием, которое кажется ему ещё более невыносимым, чем гнев.
— Разбил копилку сестры, — в слезах бормочет он. — Расколошматил отцовскую машину. Плохой. Плохой.
— Я понимаю, ты сожалеешь, — говорит Роберта. Голос у неё такой же усталый, как и у него. — Я тоже прошу прощения. — Она ласково берёт его за руку.
— За то, что ты натворил, ты останешься привязанным к койке до утра, — выносит она приговор. — Любые действия всегда имеют последствия. К твоим это тоже относится.
Кэм принимает наказание. Ему хочется стереть слёзы с глаз, но он не может — руки привязаны. За него это делает Роберта.
— Во всяком случае, нам теперь известно, что ты весьма силён физически, как мы и рассчитывали. Нас не обманывали, говоря, что ты был питчером[14].
В тот же миг мозг Кэма сканирует память в поисках воспоминаний о занятиях спортом. Он играл в бейсбол? Его мозг, раскрошенный, фрагментарный, ставит постоянные препоны, когда он хочет что-то в нём найти, зато узнать, каких воспоминаний у него нет вообще, совсем нетрудно.
— Питчер никогда, — говорит он. — Никогда.
— Конечно нет, — спокойно отвечает она. — Не понимаю, откуда я это взяла.
День за днём разрозненные кусочки укладываются в сознании Кэма на правильные места, и он начинает осознавать свою пугающую уникальность. Сейчас вечер. Впервые за всё время после физиотерапии он чувствует себя скорее бодрым, чем разбитым. Однако сегодня физиотерапевт Кенни сказал нечто странное...
— Ты силён, но у тебя одни группы мышц плохо дружат с другими.
Кэм понял, что это всего лишь шутка, но в ней была доля правды, которая застряла у него в мозгу, словно непрожёванный кусок в глотке — а такое случалось частенько: горло никак не хотело проглатывать то, что пытался в него пропихнуть язык.
— В конце концов твоё тело научится договариваться само с собой, — сказал Кенни. Как будто Кэм — это завод, полный бастующих рабочих, или ещё хуже — группа рабов, которых принуждают к ненавистному труду, и они работают спустя рукава.
Повязки сняли, и в этот вечер Кэм рассматривает шрамы на своих запястьях, похожие на тонкие, с волосок, браслеты. Он разглядывает плотный, напоминающий витую верёвку рубец: тот тянется по центру груди, затем расходится налево и направо над его идеально изваянным мускулистым животом. Изваянным. Словно он, Кэм, — мраморная статуя, высеченная рукой гениального мастера. Этот особняк на скалах, понимает теперь Кэм, — не что иное, как художественная галерея, и он в ней единственный экспонат.
А лицо? Ему запрещено касаться лица. Он подносит к нему руки и... в это время входит Роберта. Конечно, она сразу же узнала, что Кэм исследует своё тело — для чего здесь в углу под потолком камера? За женщиной в комнату входят два стража. Они уже догадались, что в юноше нарастает волна эмоций, готовая вылиться в настоящий шторм.
— Что с тобой, Кэм? — спрашивает Роберта. — Поделись. Найди слова.
Кончиками пальцев он проводит по своему лицу и осязает странную, неровную структуру его поверхности, но боится ощупывать более тщательно — из опасения, что в приступе ярости может разорвать его на части.
Найди слова...
— Алиса! — выкрикивает он. — Кэрол! Алиса!
Слова не те, он знает, что не те, но это ближе всего к тому, что он хочет сказать. Ему остаётся только кружить, кружить, кружить вокруг сути, не в силах вырваться с орбиты собственного разума.
— Алиса! — Он указывает на ванную комнату. — Кэрол!
Один из стражей понимающе улыбается, но на самом деле он ничего не понимает:
— Наверно, вспоминает старых подружек?
— Тихо! — рявкает Роберта. — Продолжай, Кэм.
Он закрывает глаза, втискивая мысли в нужную форму, но из этого получается полный абсурд: из мрака его сознания выплывает...
— Морж!
Дурацкие у него мысли! Дурацкий мозг! Бесполезный хлам. Он презирает себя самого.
Но Роберта подхватывает:
— ...и Плотник?
Он стремительно вскидывает на неё глаза.
— Да! Да!
Какими бы далёкими друг от друга ни казались эти два понятия, они стыкуются идеально.
— «Морж и Плотник» — говорит Роберта, — абсурдистская поэма, в которой смысла ещё меньше, чем в тебе!
Он ждёт её разъяснений.
— Она написана Льюисом Кэрролом. Который написал и...
— Алису!
— Правильно, он написал «Алису в Стране чудес» и...
— «Что там увидела Алиса»! — Кэм снова указывает на ванную. — «Что там увидела Алиса...» — Нет, эту книгу по большей части называют как-то не так... Это её второе название, а как же первое...
— «Сквозь зеркало»! «Алиса в Зазеркалье» — вот как её называют! — восклицает он. — Моё лицо! В зеркале! Моё лицо!
Нигде во всём особняке нет ни единого зеркала — во всяком случае, там, куда ему разрешён доступ. И никаких отражающих поверхностей. Это неспроста.
— Зеркало! — с триумфом кричит он. — Я хочу посмотреться в зеркало! Я хочу немедленно! Покажите мне!
Это самая ясная фраза из всех, высказанных им до сих пор, и самый высокий уровень общения, до которого он пока поднялся. Конечно же, он заслуживает награды!
— Покажи мне сейчас! Ahora! Maintenant! Ima!
— Хватит! — обрывает его Роберта, в её голосе слышен металл. — Не сегодня. Ты ещё не готов!
— Нет! — Он впивается пальцами в кожу, так что даже становится больно. — Доже[15] в железной маске, не Нарцисс у пруда! Увиденное облегчит бремя, а не переломит верблюду спину!
Охранники смотрят на Роберту, ожидая малейшего её сигнала, чтобы накинуться на юношу и привязать к койке, если тот попробует нанести вред самому себе. Но Роберта не даёт сигнала. Она колеблется. Размышляет. Наконец говорит:
— Пойдём, — затем разворачивается и выходит из комнаты. Кэм и стражи устремляются за ней.
Они оставляют крыло здания, тщательно подготовленное для единственного пациента, и попадают в помещения, куда меньше смахивающие на больницу. Здесь комнаты с тёплыми деревянными полами вместо холодного линолеума. И стены уже не белые и голые — на них висят картины в рамах.
Роберта приказывает охранникам подождать в коридоре и вводит Кэма в гостиную. Здесь расположились Кенни и другие представители медперсонала, а также несколько человек, которые Кэму незнакомы — работники, трудящиеся за кулисами его жизни. Увидев его, они встают со своих кожаных кресел и диванов, встревоженные его внезапным появлением в этой комнате.
— Всё в порядке, — заверяет их Роберта. — Позвольте нам побыть несколько минут наедине.
Они немедленно убираются из помещения. Кэму хочется спросить, кто эти люди, но он и так знает: они как те стражи, что стоят у его дверей, как те солдаты, что дежурят на камнях, как тот человек, что убирает за ним, если он насорит, как та женщина, что втирает целебный лосьон в его шрамы. Все эти люди здесь затем, чтобы служить ему.
Роберта подводит юношу к стене: там стоит большое, высокое зеркало. Теперь Кэм может видеть себя в полный рост. Он сбрасывает больничную рубашку и, оставшись в одних трусах, осматривает себя. Фигура у него превосходная, он пропорционально сложён, тело мускулистое и стройное. На мгновение ему приходит в голову: может, он и вправду самовлюблённый Нарцисс, но подступив поближе к хорошо освещённому зеркалу, он видит шрамы. Кэм и до того знал, что на его теле полно рубцов, но всё равно зрелище это повергает его в оцепенение. Они безобразны, он покрыт ими с ног до головы, но страшнее всего они на лице.
Его лицо словно выплыло из ночных кошмаров.
Полосы плоти, все разных оттенков, похожи на живое лоскутное одеяло, наброшенное поверх костей, мускулов и хрящей. Даже голова, в момент пробуждения чисто выбритая, а теперь покрытая короткими волосками, словно персик пушком — и та являет собой смешение разных цветов и структур, словно поле, на котором как попало посеяны злаки самых разных сортов. При взгляде на себя у него начинает жечь в глазах, и они наполняются слезами.
— Почему?
Это всё, что он в силах прошептать. Он отворачивается от зеркала, пытается спрятаться за собственным плечом, но Роберта бережно касается этого самого плеча.
— Не отводи глаз, — требует она. — Постарайся увидеть то, что вижу я.
Он заставляет себя взглянуть в зеркало снова, но видит лишь рубцы и шрамы.
— Монстр! — произносит он. Слово исходит от такого огромного количества отсеков его памяти, что ему нетрудно найти его. — Франкенштейн!
— Нет, — резко возражает Роберта. — Не смей так думать о себе! Тот монстр был сделан из мёртвой плоти, а ты — из живой! То чудовище было противно природе, тогда как ты, Кэм — ты новое чудо света!
Теперь она тоже смотрит в зеркало вместе с ним.
— Взгляни, как изумительно твоё тело! Твои ноги принадлежали лучшему бегуну университета, а твоё сердце — юноше, который стал бы чемпионом Олимпийских игр по плаванию, если бы его не расплели. Твои руки и плечи пришли к тебе от лучшего игрока в бейсбол, когда-либо попадавшего в заготовительный лагерь, а твои пальцы... О, эти пальцы играли на гитаре, да как! Тот гитарист был необыкновенно, редкостно одарён. — Она улыбается и смотрит прямо в его глаза в зеркале. — А что до твоих глаз — то они принадлежали парню, который мог растопить сердце любой девушки одним-единственным взглядом.